Как молился Христос. Беседа вторая

Прошлый раз я просил вас прочесть те места в Евангелии, где Христос говорит Своим ученикам, как молиться, где Он учит нас молиться. Я не буду вычитывать эти места целиком, но постараюсь поделиться с вами тем, что сам нашёл в этих описаниях, когда Господь Иисус Христос учит нас молиться собственным примером. Если, как я надеюсь, останется время, можно будет поговорить о том, что Христос говорил о молитве. Но очень важно нам для начала посмотреть, как Христос молился, чтобы научиться чему-то из Его примера. Потому что то, как Христос молился, с какими устремлениями, как Он учил, действовал или пребывал в покое и т. д., — всё это для нас идеальный образец, которому мы могли бы следовать, разумеется, в пределах своих возможностей.

Мы всегда должны помнить, что Христос — Бог, ставший человеком, одновременно Сын Превечного Отца и, через рождение от Приснодевы Марии, Сын человеческий. И в том, как Он молится, нет двойственности, напротив, есть полное единство между Его Божественным Сыновством и принадлежностью человечеству. Так что когда нам говорится о том, как Христос стоит перед Богом, это Его предстояние есть совершенное выражение того, как мы могли бы предстоять, и одновременно оно настолько велико, настолько глубоко, что мы такого достичь не можем иначе как во Христе, то есть отождествляясь с Ним, приобщаясь Ему, молясь вместе с Ним, как бы изнутри Него.

Первое, что поражает меня во Христе, это то, как во всех ситуациях Он предстоит перед Богом. Он стоит перед Богом, когда молится и когда говорит, когда движется и когда совершает действия, потому что — и это отличает Его от нашего состояния — Ему не требуется оставлять Бога ради того, чтобы обернуться к миру, и не требуется оставлять мир ради того, чтобы обратиться к Богу. В писаниях преподобного Ефрема Сирина есть замечательное место, где он говорит, что никогда в Евангелии не говорится о Христе, будто Он внутренне разделён, ни в какой момент Он не забывает мир, людей, землю, чтобы быть с Богом, ни в какой момент Он не теряет как бы экстаз, вернее, созерцательное состояние, чтобы обратиться к земле. Такая разделённость, говорит преподобный Ефрем — состояние греховного человека, который неспособен одновременно охватывать присутствие Бога и то, что принадлежит земле. Так что мы должны помнить, что когда мы говорим, что Христос стоит перед Богом, Он стоит перед Богом в любых ситуациях, всё время, или, если предпочитаете, Он совершенно прозрачен для Бога и Ему нет нужды оборачиваться к Богу или поворачиваться к человеку для того, чтобы быть вместе с Тем и другим.

Может быть, некоторые из вас читали небольшую книгу Ann and Mister God¹. Во многих отношениях это очень интересная книжка. Анна — маленькая девочка пяти лет, которая в этом возрасте и умрёт, совершенно невежественная в том, чему можно научиться, но обладающая очень непосредственным и простым восприятием. Среди прочего ей как-то задают вопрос: как она объяснит, что Бог видит одновременно прошлое, настоящее и будущее? И она отвечает: “Видите ли, мы как бы густые и поэтому можем смотреть только в одном направлении. Когда мы хотим посмотреть в другом направлении, нам приходится повернуться в другую сторону и одновременно мы теряем первое. Но Бог совершенно прозрачен, и потому Ему нет нужды поворачивать голову в том или другом направлении, Он совершенно присутствует в любой момент в настоящем, но одновременно всё будущее и всё прошедшее для Него — тоже настоящее из-за Его прозрачности”.

Есть похожее замечательное место в писаниях святителя Григория Паламы, где он говорит об ангелах, и в другом контексте говорит что-то подобное. Он говорит, что мы помутнели, ангелы же совершенно прозрачные, они точно алмазы, которые дают свету Божию литься сквозь них и не присваивают свет, не мешают ему литься сквозь себя. И одновременно, поскольку алмазы огранены, они могут принять свет, не задерживая его, и отражают его во всех направлениях. Это состояние полной прозрачности и тем самым способность быть совершенно в Боге и в полном единстве со всем тем, что Божие, — образы, которые я хотел представить вам также в отношении Господа. Христос стоит перед Богом, и первое, что мы видим в очень многих местах: Он стоит молча, вслушиваясь. Вы помните первые слова еврейского призыва к молитве: “Слушай, Израиль…”. Это означает: будь совершенно открытым, в совершенном внутреннем молчании, в совершенной готовности услышать. И это молчание, эта открытость, эта способность услышать, что бы ни прозвучало, или само содержание молчания является с Его стороны полной отдачей Себя Богу уже не как Сына Божия, а как Сына человеческого. В Нём нет возмущения, смятения, нет борьбы между Его желанием принадлежать Богу, быть с Богом, и реальностью Его человеческого существования. Полная прозрачная отдача. Самоотдача такая, которая на протяжении всей Его жизни является исполнением той тайны принесения Его Богу, о которой я говорил в прошлый раз, когда Он отдан Богу в восьмой день по рождении; и Он возрастает, как говорится в Евангелии от Луки, в зрелости, в мудрости, пока не настаёт решающий момент в день Его крещения. Он достиг полноты Своего человечества, и Он берёт на Себя собственной волей то, что изначально было волей Божией. (Если то, что я говорю, не вполне ясно, я поясню потом, но сейчас мне хочется сказать дальше.) И в этом смысле, в этой отдаче, в этом принесении Себя, в этом свободном, полном доверия, одновременно радостном и трагичном даре Себя Богу Он одинок. Он один в том смысле, что туда, где Он есть, никто не может ещё за Ним последовать. Он молился в пустынных местах лицом к лицу с Богом, и Он встречает лицом к лицу Себя Самого. Это мы видим в Лк 5:16 и 9:18; и стоя перед Богом, Он приносит Себя в дар на жизнь и на смерть, и всё это в радости о Боге и в благодарности (о радости и благодарности мы читаем в Лк 10:21–22 и Мф 11:25–27). Он стоит перед Богом с момента Своего рождения, но совершенно по-иному, сознательно — с момента Своего крещения и после искушения в пустыне, и Его молитва — благословение (Лк 10:21). И мы видим, как Он одинок в Своей молитве, потому что никто не может уйти за Ним в глубины полного единства с Богом, полной самоотдачи, и вместе с тем эта отдача Самого Себя в каждый момент является частью подготовки Его к делу спасения, ради которого Он пришел. И Его прозрачность позволяет Ему исполнить Своё призвание Агнца Божия, козла отпущения, искупительной жертвы, Того, Кто спасает мир Своей жизнью. Вот какой образ Он даёт нам о Боге: любовь Божественная, ставшая Божественным уничижением, Божественной беспомощностью, полной отданностью…

Началом крестного пути было Воплощение. Но далее, в день крещения Он принимает этот путь на Себя и в Духе Он подвергается первому испытанию, потому что речь идёт не только о Его Божестве, Его Божественной воле, — Он становится Агнцем Божиим, закланным прежде сложения мира в Своём человечестве. Христос уходит в пустыню и начинается искушение: если Ты Сын Божий… Если Ты Сын Божий, употреби Свою силу для Себя, обрати эти камни в хлеб, Ты же голоден!.. Воспользуйся Своей силой, покажи всем, Кто Ты, бросившись с верха храма, ведь Тебя подхватят ангелы и все поклонятся Тебе… И ещё: если в Тебе такая сила, если Ты хочешь владеть миром, который принадлежал Богу и был предан человеком в мои руки, и стал моим — поклонись мне как господину этого мира, и он станет Твоим… Три искушения властью, которые Христос отвергает, и если мы спросим себя, как, каким образом, — каждый раз Он обращается к Богу, через Него говорит Божия истина. И хотя в этих отрывках мы не видим, чтобы Христос молился как бы формально, — Он не стоит на коленях, не взывает, не произносит слов, — но Он отражает искушения из самой глубины Своего общения, Своего единства с Отцом, и побеждает испытание ненавистника, сатаны, врага.

Позже придёт другое искушение. Много глав спустя мы видим, как Он идёт из Кесарии Филипповой в Иерусалим и беседует с учениками. Он спрашивает, за кого принимают Его люди. И Пётр под действием Духа говорит: Ты Сын Божий! И только тогда, после того как они признали Его за Того, Кто Он есть, Он начинает говорить им о скоро предстоящих Ему в Иерусалиме страданиях. И на этот раз Его искушает не злоба, а любовь. Пётр из большой любви к Нему говорит: Пожалей Себя! И это трагический момент. Христос говорит о Своей смерти, говорит о исполнении Своего призвания через предельную трагедию, через приобщение Своей бессмертности к человеческой смертности, — и в этот момент Петр произносит: “Пожалей Себя!”. Христа искушает, испытывает теперь слабость. Посмотрите Евангелие (Лк 3:21—22; Лк 9:18—24; Мк 8:37), и вы увидите эти два искушения. И каждый раз Он выбирает за Бога, с готовностью исполнить Своё призвание, которое Он выбрал и принял, и шаг за шагом Он идёт к Своему концу.

Мы видим также, как Он молится перед тем, как приходит к ученикам, которые попали в бурю. И мы видим снова, как Он молится в Гефсиманском саду и на Голгофе, и эти две молитвы бесконечно значительные для нас. Мы только что видели, как Он был испытан силой, властью и как Он был испытан любовью и слабостью. В Гефсимании мы видим предельное напряжение борьбы Его человечества перед лицом мучительной смерти. И эту трагичность можно понять на двух уровнях. Никто не может ожидать насильственной, мучительной смерти без содрогания. Мученики принимали мучения, предаваясь воле Божией. Они превозмогали естественный страх верой в Бога.

Есть в Житиях святых рассказ о молодой мученице в Северной Африке. Она была замужем, ждала ребенка, на неё донесли, что она христианка, её взяли и приговорили к смерти на арене с дикими зверями. В темнице настало ей время родить ребенка, и она плакала и стонала. И сторож с насмешкой сказал ей: “Ты так страдаешь и скорбишь при родах, событии естественном. Что же будет, когда дикие звери будут терзать тебя?”. И она ответила: “Я стенаю и страдаю, потому что мне как женщине суждено страдать при рождении ребенка, но когда меня будут терзать дикие звери, во мне будет действовать сила Христова”. И я думаю, что никто, даже мученики, не умирал насильственной смертью, без того чтобы осознавать её боль и ужас, и превозмогая их верой и полной преданностью, так что человеческое в них бывало превзойдено тем, что давалось им свыше, от Бога.

Но если подумать о том, как Господь ожидает Своей смерти в Гефсимании, мы должны вспомнить место из писаний опять-таки святителя Григория Паламы, где он говорит о том, что с момента воплощения Христос был бессмертен не только в Своём Божестве, но и в Своём человечестве, потому что человеческие тело и душа не могут быть смертными, когда соединены нераздельно и совершенно с самой Жизнью. И в день Своего крещения Христос осознанным действием, осознанным решением принимает на Себя смертность, которая принадлежит человечеству, но не является Его смертностью. Вот почему смерть Христа на Кресте есть смерть человечества, а не смерть одного отдельного человека, и вот почему она касается нас всех и за её пределом Воскресение достигает нас всех. Вы наверно помните, как Христос сошёл в воды Иордана, в которых тысячи мужчин и женщин омыли символически свои грехи, исповедуясь в них и омываясь в этих водах. Замечательный пресвитерианский пастор во Франции однажды сказал мне: “Они омывались, и смертность оставалась в этих водах. И когда Христос сошёл в эти воды для собственного крещения, Он погрузился в смертность всего человечества, по образу того, как можно погрузить чистый белый лён в краску и вынуть его окрашенным”. Вот что случилось тогда: смертность Христа — наша смертность, бессмертие принадлежит Ему, и в Гефсиманском саду происходила внутренняя борьба между смертностью, на которую Он согласился по любви к нам, и бессмертием, которое составляло самую Его природу.

Он предал Себя Богу не сразу, не без колебаний, а в результате борьбы, в течение которой Он соединил Божественную волю со Своим человечеством. Если вы посмотрите Евангелия от Марка и Луки (Мк 14:35–39; Лк 22:41–46), то увидите, что в первый раз Он просил Бога о том, чтобы чаша прошла мимо, второй раз Он говорит: если это неизбежно, Я выпью эту чашу. И ещё в третий раз, после борения, когда пот Его капал на землю, как кровь, Он говорит: “Да будет!”. И это снова урок для нас, как я уже говорил, научиться безмолвию, отданности, самоотдаче в понимании, что мы стоим перед Богом в одиночку, как бы мы ни были заодно с другими людьми, но есть внутри нас глубина такого общения с Богом, которой нельзя поделиться, потому что каждый из нас — единственный, неповторимый, и отношения наши с Богом единственные. И в контексте этой борьбы — радость, благодарность и благословение Богу.

И затем, когда после борьбы Он согласился на Свой конец, настаёт Голгофа. И здесь Он произносит несколько слов, но я хочу обратить ваше внимание на два изречения. Его пригвождают ко Кресту, и Он произносит: Отче. Прости им! Они не знают, что делают… Он пришёл не судить, дважды Он говорит это в Евангелии, Он пришёл спасти (Ин 3:17; 12:47), и когда настал момент, когда спасение других совершается через Его смерть, у Него вырывается заступническая молитва о тех, через кого совершается план Божественной премудрости. Он как бы конкретно подтверждает, что отдаёт Свою жизнь не только за тех, кто не повинен в Его смерти, но и за тех, кто несёт полную ответственность за Его убийство: Прости им, Отче, они не знают, что делают!..

И затем трагический вопль со креста, который я упоминаю так часто: Боже Мой! Боже Мой! Зачем Ты Меня оставил?.. Бог не оставил Его, но для того, чтобы умереть естественной человеческой смертью, чтобы разделить нашу смертность, которая есть следствие в первую очередь нашей потери Бога, Он должен испытать не только смерть, но самую причину, почему человек умирает; и Он испытывает то, что отец Софроний в разговоре со мной однажды назвал “метафизический обморок”. Он как бы метафизически, в Своём человечестве теряет сознание Своего единства с Отцом, приобщённости Ему. И, приняв смертность в акте любви, приняв, через отождествление с нами, после борения смерть Своего бессмертного тела, взойдя на Крест, Он умирает, переживая оставленность Богом, переживая то, что можно бы назвать “обезбоженность”, то есть положение, когда с Ним нет Бога — Вечной Жизни, — и Он умирает.

Прежде чем закончить, мне хотелось бы обратить ваше внимание на то, о чём я уже упоминал в начале: что во Христе молитва и действие составляют одно. Он не отворачивается от молитвы ради действия. Он не “возвращается” к молитве после действия: то и другое — едино. Всё, что Он делает, это дела Божии, совершаемые в полном и совершенном единстве Святой Троицы, которое выражается через человеческие действия. У преподобного Ефрема Сирина есть замечательное место, где он говорит о том, что в случае любого чуда Бог и человек действуют одновременно, — Человек Иисус говорит, Бог в Его Лице действует. И если подумать об этом, то мы должны понять, что не может быть разделения между Божественным действием и человеческим действием, и вместе с тем никогда нет разрыва между молитвой и действием: то и другое — совершенное общение с Богом. И мы можем вспомнить то, что Христос говорит: Как слышу, так и сужу, и суд Мой праведен (Ин 5:30). Это совсем иной подход, чем то место у Марка, которое я упоминал, когда Пётр по порыву своей естественной человеческой любящей природы говорит Христу: пожалей Себя!, другими словами: откажись от Своего призвания, оно слишком тяжело.

Я хотел бы этим завершить краткий обзор мест, где говорится о молитве Христа и Его примерах. Надеюсь, вы посмотрели те места, которые я упоминал, но читать не стал, потому что моя беседа стала бы вдвое длиннее. И теперь я хотел бы кратко обратиться к другому. Мы учимся от примера Христа, но мы — в полутьме, а Он — во свете, Он Сам — Свет. Так что вот несколько образов из современной жизни и современной трагедии, которые мы можем воспринять в контексте уже сказанного и применить к себе. Образ Христа — совершенный пример, а мы должны приближаться к нему шаг за шагом. Христос подобен кругу, в который мы стараемся вписать квадрат или пятиугольник, или ещё более ломанную линию. Из этих линий никогда не создашь идеальный круг, пока ничего не останется в нас, кроме Христа и нас во Христе, и тогда мы будем молиться во Христе и как бы из недр Христа.

Я теперь обращусь к вещам более обыденным, не таким возвышенным. Как бы мы ни были далеки от чувства относительного, редкого общения, единства с Богом, у нас есть надежда. Мы можем надеяться, потому что есть в нас голод, устремлённость. Михаил Рамзей, когда был архиепископом Кентерберийским, как-то сказал: “Внутри каждого из нас есть пустота такая огромная, такая глубокая, что один только Бог может её заполнить”. Мы можем кидать в эту пустоту всё знание, всё богатство, все взаимоотношения, и как бы они ни были святы, прекрасны, совершенны, они никогда её не заполнят, потому что заполнить её может только Божественное присутствие, реальное присутствие Бога в нас. И вы наверно помните Паскаля, которому Христос сказал: “Ты не искал бы Меня, если бы уже не нашёл Меня”.

Так вот, два примера я возьму из менее возвышенных источников. Один мой друг, епископ Серафим Цюрихский, сказал мне в ранней юности: “Если стремишься найти Бога, будь очень спокойным, потому что Дух Божий подобен большой пугливой птице. Он сойдёт и сядет недалеко от тебя. Не испугай Его резким движением, попыткой схватить Его. Будь покоен, гляди на Него, гляди на Его красоту, дай себе пронизаться чувством этой красоты, и настанет момент, когда Он сойдёт к тебе”. Это очень напоминает место из “Маленького принца” А. де Сент-Экзю­пери. Маленькому принцу хочется приручить лисичку. Лисичке тоже хочется быть приручённой, но она робкая, и кроме того, у неё большое чувство собственного достоинства. Лисичка говорит Маленькому принцу: “Я приду и усядусь неподалеку. Не старайся меня схватить, сиди тихо-тихо, даже не смотри в моём направлении, и я придвинусь чуть ближе. А потом я убегу. На следующий день я приду снова и подойду ещё ближе. Но помни: чтобы это случилось, ты сам должен приходить и ждать меня регулярно в то же самое время, так что задолго до твоего прихода я буду ждать тебя. И постепенно я буду подходить всё ближе, и мы станем играть вместе”. Из этого мы можем чему-то научиться. Мы должны быть готовы к тому, что лисичка придёт, но и она должна знать, когда ей приходить. Мы не способны быть в постоянном общении с Богом, но мы можем выбирать моменты днём или ночью, когда позволяем Ему приблизиться. Мы никогда не смеем заявить о своём праве на общение. Мы просто должны быть готовы, когда Он придёт, когда мы молимся утром и вечером. Мы можем вспоминать Его в разные моменты. Я не стану распространяться на эту тему, но должны быть моменты, которые принадлежат Ему безоговорочно и полностью, моменты, когда мы закрываем своё сознание и сердце, и жизнь для всего, кроме Него. Но даже и тогда мы не можем требовать Его присутствия. Лисичка придёт, когда сама решит, сядет там, где захочет, и так близко, как сама найдёт нужным.

Есть другой образ, который я хочу привести вам, он очень близок, я думаю, британцам: речь идёт о наблюдении за птицами. Если вы любитель этого занятия, вы должны оказаться в лесу, в поле или в саду раньше чем птицы проснутся, потому что если птицы уже проснулись, когда вы появитесь, они просто разлетятся. Так что первое: надо быть готовым до пробуждения птиц (может быть, той большой Птицы, о Которой говорил епископ Серафим). Затем надо устроиться в лесу, в поле, в саду как можно спокойно и тихо, незаметно, так чтобы птицы, проснувшись, не испугались присутствия чего-то чуждого или какой-то суеты в кустах. И кроме того, если хочешь услышать и увидеть птиц, надо быть совершенно открытым ко всему, что ни случится. То есть надо быть в полном внутреннем покое, не ожидать определённого звука или движения, а быть готовым воспринять любое движение, любой звук. Только тогда вы сможете услышать и увидеть то, что происходит вокруг, потому что если ожидать определённый голос или определённое движение, мы будем глухи и слепы к любому другому звуку и движению. Так что следует научиться быть в тишине, покое перед лицом Божиим заранее, чтобы Он мог прийти, когда захочет. Не надо никакого мистического настроя, надо просто тихо сидеть в надежде, что мы ощутим Присутствие, а если ничего не ощутим, скажем: “Не сегодня, в другой раз”.

Напомню вам ещё один или два случая. Как-то я посещал католический бенедиктинский монастырь во Франции, и там был древний-древний монах, который приходил в храм и почти сразу засыпал. И один из молодых монахов сказал ему: “Отец! Если ты приходишь в храм спать, почему не остаться в келье? Там можно спать с гораздо большим удобством!”. И старик посмотрел на него, — и я помню его полные тихого света глаза старого человека, который провёл всю жизнь в общении с Богом, — и сказал: “Ах, жестокосердый мальчишка, он хочет помешать старому псу спать у ног его Господина!”. Это очень-очень прекрасная фраза, и если мы не способны на большее, можно и поспать у ног нашего Господа.

Я уже много раз приводил вам пример старика-прихожанина Арского кюре во Франции, который часами сидел в его церквушке, и священник как-то спросил его: “Дедушка, что ты тут делаешь часами, губами не шевелишь, чётки не перебираешь?” — и тот ответил: “Я гляжу на Него, Он глядит на меня, и нам так хорошо вместе”.

Мы должны научиться слушанию, что значит — терпению, открытости, о которой я говорил раньше. Но это не значит, что мы непременно услышим; мы вольны прийти к Богу, Бог волен сказать: “Не сегодня, ты не созрел для новой встречи со Мной”. И это нам следует помнить, потому что так часто мы просим у Бога то или другое и ожидаем, что Он даст нам немедленный ответ. Есть стихотворение русского поэта Майкова, где говорится: “Из бездны вечности, из глубины творенья, /…/ ты, смертный, требуешь ответа в тот же миг. /…/ А Небо на тебя с улыбкою взирает /…/, потому что все, все тайны знает, И знает, что тебе ещё их рано знать!”². Мы должны быть готовы к тому, что Бог промолчит, потому что тем самым Он учит нас терпению, постоянству, решимости, но Его молчание может также быть результатом того, что мы ещё не созрели, чтобы услышать тот ответ, которого ожидаем.

И ещё две последние вещи, — и я прошу прощения, что беседа вышла длинная, но мне хочется кончить эту тему. Какой же результат того, что мы глядим на Бога в Духе, молчаливо, тихо, созерцательно, с надеждой? Есть рассказ у Натэниэла Готорна, который, мне кажется, отвечает на этот вопрос. Там говорится, что далеко в горах Южной Америки была небольшая деревня, и там бытовала легенда, что однажды их бог появится в их среде. Деревня была расположена вдоль берега речки, а на скале на другом берегу с незапамятных времён кто-то высек лик чрезвычайной красоты. В нём была гармония, покой, и все поклонялись лику этого бога, высеченному в скале, и ожидали, что в какой-то день этот бог появится среди них. Однажды в деревне родился ребёнок, который с младенчества был заворожён красотой этого лика. Он приползал на берег и всё смотрел на него. Он подрос, стал мальчиком, но по-прежнему приходил и глядел на лик. Он стал юношей, и всё продолжал созерцать эту красоту, покой, совершенство. И чем больше он глядел, тем больше его собственные черты приобретали сходство с тем, на кого он глядел. И однажды, когда он шёл по деревне, жители взглянули и узнали в его лице — лик своего бога. Их бог появился в их среде³. Так что можно сказать, что цель молитвы — глядеть и глядеть на лик Христа, вглядываться в тайну Божию, и в какой-то день эта тайна окажется запечатлённой не только у нас на лице, но во всём нашем существе, в душе, теле и духе.

И одно последнее — о деятельности. Я хотел бы напомнить вам место из сочинений Эвелины Андерхил. Она говорит: “Хри­стианин должен быть подобен хорошей овчарке. Когда хозяин подзывает её, она ложится перед ним и не сводит с него глаз. Пока пастух говорит, она не двигается. Уши навострены, глаза неподвижны, всё тело в напряжённом внимании. В тот момент, когда овчарка поняла, чего от неё хочет хозяин, она без секунды промедления вскакивает и бежит исполнить его волю. И последняя черта, которую хорошо бы усвоить христианину: собака без остановки виляет хвостом”.

На этом я остановлюсь. Надеюсь, вам не показалось, что те образы, которые я дал, недостойны того, что я говорил о том, как Христос учит нас молиться Своим примером. Эти образы — в наш уровень, но они созвучны тому, что я говорил раньше. Если вы перечитаете отрывки, если задумаетесь над ними, вы увидите, как сказанное выражает, иллюстрирует и проясняет некоторые из них.

Перевод с английского Е. Майданович