Как растить детей в мире, который к тебе повернулся спиной?

Я сангвиник и оптимист. Меня растили с непоколебимой советской уверенностью в светлом будущем.

Во все тяжелые моменты безденежья, болезней, жалкой части от полагавшихся алиментов, развала издательства «Прогресс», кризисов моя мама всегда была совершенно уверена, что вот совсем уже скоро, еще чуть-чуть, и все поменяется.

Конечно, зарплаты в вузах, совсем чуть-чуть, и будут как профессорские во всем мире. Конечно, та собачка на улице выжила, ты что, так и говорят же: «заживет как на собаке». Безвременные смерти молодых — да, но вот тут же нарушил правила дорожного движения, не просто так.

На самом деле, все хорошо.

Потеряв мужа, Наташкиного папу в ее 6 месяцев, я долго и отчаянно билась над тем… как ей рассказывать о том, что этот мир хороший, если он совсем не кажется мне хорошим.

Если любое счастье может просто так разрушиться в считанные секунды. Если нож в спину и полный крах твоего картонного домика может произойти всегда. И что «долго и счастливо» может быть просто несостоявшейся иллюзией.

Я не ждала, когда мне станет лучше. И не хотела, чтобы становилось лучше. Вот если смерть отменят, перемотают пленку назад и будет все как раньше — да, на такое лучше я согласна. А все эти «жизнь продолжается», «надо жить», «ребенок живет, и надо ради нее, поэтому…» — это хороший способ психологической защиты, но… мне он был не нужен.

Могу ли я сказать ей, что мир благ?

И могу ли не сказать?

Ведь как иначе рассказать о том, каким счастьем была всегда она для нас?

Что он хотя бы был цветным.

Надо ли рассказывать? Цветной ли он, кстати?

…Я не скрывала от Наташи горя. Ни в 6 месяцев, ни в год, ни в два. Я плакала при ней и говорила, о чем я плачу. Не очень часто, но это было. И до сих пор иногда мы с ней об этом плачем, уже вместе.

…Однажды я спросила себя: какие воспоминания она напишет о своем детстве?

«Мой папа рано умер, мама потеряла смысл жизни, и с тех пор наша жизнь стала одинокой и черной?» Или: «Мой папа рано умер, мы очень о нем горевали, но мама хорошо растила меня и мы были классные дружные девчонки?»

Это было самое результативное из всего, кстати.

Фото: Ксения Кузьмина

Неважно, что я, важно, как вспомнит она. (Эта фотография мне тогда казалась бессмысленной — какая семейная съемка, семьи же нет давно… Но есть весточка о том, что мы были сильными девочками.)

…Я тут хотела написать, что я делала все, как если бы мой мир был цветным. И иногда только тебе понятно, что ты танцуешь на протезе (метафора), и со стороны кажется, что у тебя все хорошо. А ты одна знаешь, что не очень хорошо.

Но это совсем не про «ну ладно, жизнь продолжается, поехали в аквапарк сегодня».

Не стыдно за боль.

Не стыдно про это говорить.

Не страшно, что подумают.

Я не рассказываю про «все хорошо, прекрасная маркиза». Не скрывать от ребенка сложности жизни. Никаких «делай раз и будет светлое будущее». 

Не все выздоравливают.

Не всех спасают.

Не все классно. Да, можно плакать, давай вместе.

Да, я все хотела сделать не так.

Хотела, чтобы у нее был отец, который бы ее правда любил, а не звонил четыре раза в год, как мне. И так и вышло, не знаю, можно ли любить ребенка больше, чем Толик любил Наташу.

А получилось, что если хотя бы просто четыре раза в год звонил — уже было бы неплохо.

Мы не хотели так.

Мы не выбирали так.

И мы говорим об этом.

…Делать то, что он считал важным.

«Правмиру» в этом году 20 лет. 9 лет с Толиком, 11 без него. Так, чтобы не стыдно было нам и не стыдно было бы ему.

И еще очень важно не врать себе. Говорить, что «я что-то делаю», когда ничего не делаю.

Говорить «мы же ничего не делаем», когда на самом деле мы делаем. И детям тоже не врать.

Жить их жизнью. Не скрывать сложности своей.

И очень любить.

Потому что ничего не остается в итоге кроме любви.

А ответов я не нашла.

И я не знаю, есть ли они вообще.