«Как тут радоваться?» Священник Сергий Круглов

«Проси перемен — но будь готов принять»

— Бывают времена, про которые говорят: «Живые позавидуют мертвым». У меня провокационный вопрос: Лазарь вообще хотел, чтобы его воскрешали? Его ведь никто даже не спросил об этом.

— Я тоже пытаюсь поставить себя на место Лазаря. Только упокоился, только отлегли болезни тела, вся эта земная маета — а тут на тебе… Да, Лазаря не спрашивали. Казалось бы, и не должны: Божие на первом месте, а людское где-то там, внизу, такова ведь привычная многим православным картина мира, которой их научили еще в воскресной школе. Наверху Бог, под Ним девять чинов ангельских, дальше люди, ниже животный мир и так далее. Что мы такое перед всеми этими силами, престолами, законами? Ничтожны, греховны, малы, наше мнение никого не интересует.

И все же внутри каждого из нас всегда остается такое маленькое «а я не согласен». Человека можно давить бульдозером, заключать в лагеря, посылать на войну, возносить или унижать, но внутри него остается маленькая частица свободы, надежды на свободу, часто кажущаяся безумной. Но она вложена в нас Богом, нас с Ним роднит, это часть Его генов. Отношения Бога и человека — всегда диалог, как и молитва — всегда диалог. 

Протоиерей Сергий Круглов

Я убежден, что Бог не действует насильно. Каким-то таинственным образом, думаю, Лазарь дал свое согласие на воскрешение, хоть в Евангелии об этом не сказано. Ведь они с Иисусом, как сказано, были друзья, их объединяла любовь.

— Если в каждом есть частица свободы, то почему тогда никто из нас не властен ничего изменить?

— Почему не властен? Слаб, но властен, если станет просить помощи у Бога: Господи, я хочу, но никак не могу, помоги. Проси Бога искренне, от всего сердца, сколько есть в тебе веры — и все изменится. Но не факт, что именно так, как видится тебе, и не тогда, когда тебе хочется. Вот прямо сейчас православные люди, именующие себя христианами, стоят друг против друга и просят одного и того же Бога о совершенно противоположном. 

Вообще, мы все разные, видим мир каждый по-своему, имеем разный опыт жизни. 

Вопрос «если я свободен, то почему ничего не могу изменить?» весьма напоминает мне вопрос: «Если Ты — Сын Божий, сойди со креста, спаси Себя и нас!» Есть такое выражение: «Принять волю Божию». Мы молимся: «Да будет воля Твоя!» — и лжем себе, искренне не понимая, не веря, что полученное нами в ответ на молитву и есть Его воля. 

Для меня очень важно перестать лихорадочно суетиться самому, потерпеть, доверить что-то делать Богу.

«В гардеробе только одно белое пальто, и все его делят»

— А если чувствуешь, что все происходящее неправильно, и тебя это мучает?

— Я не знаю, что делать. Мучает — значит, мучиться. Вытерпеть, промучиться сквозь некий период. Любые другие пути, поиски резонов, самооправдание, что еще хуже — оправдание происходящего зла «промыслом Божиим» и так далее… Нет, нет.

Так что — страдать со страдающими, и никакого обезболивания не будет. Мы все хотим безопасности и комфорта, поэтому стремимся найти единственно правильную позицию и успокоиться, а не метаться, как подстреленный заяц. Но быть по-настоящему с людьми, с Богом — это очень часто страдание. От собственной неправоты, от унижения, от невозможности уклониться от общей судьбы. Если несчастная мать, потерявшая ребенка, в ответ на твои христианские увещевания тебе в лицо, как плевок, бросает фразу: «Да иди ты со своей проповедью», — что ты можешь в ответ? Стой и молчи. И поддерживай себя надеждой, что время пройдет и, может быть, Бог эту мать как-то утешит.

Но вот эта наша самость внутри очень хочет, чтобы здесь и сейчас было комфортно. Она бесится, визжит, пытается найти правильную позицию, чтобы хорошо выглядеть. Где, дескать, мое белое пальто? Потому что в гардеробе только одно, и все его делят. Ищут компромисс — а давай тебе правый рукав, а мне левый. А давай так встанем, как будто мы оба в белом пальто. То есть вариантов очень много, а посередине — тонкий канат, по которому человек идет над пропастью. И он всегда рискует сорваться. 

— Как быть, если хочется не просто идти по своей собственной струнке, а эмоционально участвовать в чужой беде?

— Мы так или иначе участвуем, независимо от того, пытаемся ли отмолчаться или что-то сказать. Даже если мы уйдем в затвор в лесу, то и тогда будем соучаствовать самим этим уходом. Потому что вокруг нас люди, вокруг нас ближние. А любить ближних как? Потакать им во всем? Вместе с ними ходить на митинги за тех или за других? Вместе быть на той или на другой стороне?

И как любить Бога? Кто Он такой? Отец — но с ремнем или с лаской? Господин или униженный раб на кресте? Вот эти вопросы встают перед нами.

Тем не менее, заповедь любви остается. Живя среди людей, идя по своему тонкому канату, рискуя сорваться, ты участвуешь в их боли.

«В сокрытии радости бывает много лицемерия»

— Вы как-то написали, что страдание — пóдлиннее, чем радость. Можете пояснить?

— Страдания труднее подделать, а радость можно подменить, хотя бы перепутав ее с чувством удовольствия. Страдание ближе к чему-то настоящему. Если бьет тебя прикладом надзиратель, или хотя бы у тебя просто желудочный спазм — трудно в эти моменты чего-то такое изображать.

Богочеловек пришел в него, умер на кресте, Его мучения — это часть реальности. И как по доске, перекинутой через пропасть, по этой реальности страдания можно перебраться на ту сторону, в вечность. 

А на иллюзиях, что у нас всегда все будет хорошо, легко и радостно, далеко не уйдешь, через пропасть не переберешься.

— А ведь радость как будто ушла из публичной жизни. Люди не рассказывают о своем досуге, не пишут смешного, не показывают фотографии животных в соцсетях. Это правильно?

— Я не знаю, тут много всего намешано. С одной стороны, как тут радоваться, когда у такого количества народу близкие, родные, друзья находятся прямо в зоне боевых действий? А с другой стороны, боишься, что сейчас вот порадуешься первым почкам на деревьях, хорошему подарку, книге, котику, Богу, а в тебя начнут тыкать пальцем: «Смотрите, все плачут, а он смеется». В сокрытии радости бывает много лицемерия.

«Если ты хорошо выспался, то на тебя смотрят, как на врага»

— Но как еще проявить солидарность? И вообще, солидарность — это правильное слово для христианина?

— Конечно, надо проявлять солидарность. Сначала только понять, что это такое. Помните слова Петра? «Пойдем и мы умрем с Ним». Он тоже хотел проявить солидарность, а на деле-то произошло нечто совсем другое: даже Петр, Камень, с его совестью, верой, любовью отрекся от Христа раньше, чем петух пропел три раза. Это замечательное место в Евангелии, оно показывает, как все сплетено в реальном человеке: и солидарность, и сострадание, и тут же страх, и тут же самость, и предательство. Петр заплакал ведь не просто потому, что он понял, что предал. Он увидел все это в себе: и хорошее, и плохое, и золото, и гниль. 

Поэтому солидарность с людьми — это хорошо, но надо понимать всегда, в чем именно, и что в мире есть еще что-то выше, чем солидарность. Это Воскресение Христово и возможность всеобщего воскресения. Как сказано у поэта Ирины Перуновой, «а над музыкою есть музыка иная». Это дает надежду, возможность выжить, укрепляет веру.

Однако я все больше прихожу к убеждению, что воскресение совсем не обязательно благостное, комфортное событие, уютный праздник с куличами и пасхой. Это взрыв и удар, который может быть посильнее смерти.

— Многие сейчас именно в знак солидарности с теми, кто страдает, не хотят встречать Воскресение. Говорят, что не пойдут в церковь.

— Да, и еще непременно вспоминают «Красную Пасху» Максимилиана Волошина: «Но в ту весну Христос не воскресал».

Нет, Он всегда воскресал. Не факт, конечно, что как только Он воскреснет, Его снова не потащат на крест, в ГУЛАГ, как это происходило и происходит, и будет, видимо, происходить не раз.

Часто спрашивают: «Где был Бог, когда люди страдали?» Да вместе с ними и был. Горел в газовой камере, был брошен в ров, но важно не только то, что горел, — важно, что таки не сгорел, снова остался живой. То есть происходят вещи, которых мы не понимаем, не можем охватить своим умом, но они есть. 

А во-вторых, жить самыми мелкими ежедневными делами, рутиной. Если ты священник — служи литургию, если ты врач — лечи своих больных, если ты мама — искупай, покорми ребенка. 

Ну, а если ты чувствуешь в себе какие-то особые возможности, то поезжай в зону боевых действий, вытаскивай там людей из разрушенных подвалов. Господь тебе подскажет, через твою к Нему молитву и через жизнь, что тебе делать. 

— Между высоким и низким есть середина?

— Середина, которую я сейчас имею в виду, — это как раз некий мейнстрим. Участие в бесплодных спорах, демонстративные заявления типа «не могу спать потому, что начитался новостей». Нет, я понимаю, есть люди, которые действительно не могут спать из-за этого. Но иногда это становится бонтоном в некоем социуме, а если ты хорошо выспался, на тебя смотрят, как на бесчувственное животное или даже как на врага. 

Я не хочу обесценить страдания этих людей, но вспоминаю образ у святых отцов — пес, который лижет пилу. Он упивается вкусом крови, не замечая того, что кровь — его собственная. Ну, вы перестаньте пилу-то лизать. Возьми ты пульт от телевизора, нажми кнопку, выключи его хоть ненадолго. Ты считаешь, что, находясь в этом бесконечном колесе, вот в этом неврозе, в этом упоении, ты кому-то по-христиански сострадаешь? Нет, ты просто лижешь пилу.

«Планета от нас устала»

— Для священника сейчас более тяжелое время, чем обычно? Как вы справляетесь?

— Очень тяжело дался этот Великий пост, много всего навалилось. Даже погода какая-то странная в Минусинске — утром минус 6, днем плюс 20. Вокруг города пожары, ежедневно три-четыре возгорания. Как будто планета износилась, и надоели мы ей так, что она больше не восстанавливается. От таких температурных перепадов люди себя плохо чувствуют. В Лазареву субботу мы схоронили нашего близкого товарища, иеромонаха, умершего от тяжелой болезни в молодом еще возрасте.

И, конечно, происходящие вне Минусинска события сказываются. Люди часто нервозны, агрессивны, обескуражены.

Но те беды, что сейчас вокруг нас происходят, — это квинтэссенция разных грехов, верхушка айсберга, который глубоко уходит в самые мутные глубины человеческого существования. Тут и самость, и похоть, и желание власти, и поиск врага, и вот эта партийность, клановость. Словом, лучше апостола не скажешь: «Похоть плоти, похоть очей и гордость житейская».

— А как вы сами справляетесь с этим сгущением зла и боли? Вам же как-то нужно это вынести на себе. 

— Очень сочувствую каждому, но мое дело еще и в ином — показать направление ко Христу, чтобы люди знали, где найти спасение. А лично я особо не могу помочь, в смысле «чужую беду руками разведу».

У меня нет никаких внутренних претензий на собственную значимость как священника, поэтому особо и выгорать не приходится. Делаю что могу. 

Кроме того, у всех свой темперамент, есть люди, которые любят, чтобы батюшка им наказание назначил, кулаком постучал, поруководил — тогда можно будет на него переложить ответственность. Со мной так не получится. Я человек мягкий, поэтому сразу объясняю: «Ребята, давайте ответственность за свою жизнь брать в свои руки. Даже в самой трудной, трагической ситуации ты что-то можешь сделать. Давай помолимся Богу — и с Его помощью и будем думать, как нам быть».