Анастасия Рубцова
Это пройдет
Разговор об эмигрантской депрессии лучше всего начинать с конца. Потому что она заканчивается.
Она заканчивается, как дорога по бурелому под проливным дождем из последних наших сил. Сначала заканчивается бурелом. Потом дождь.
Потом наступает утро, и мы просыпаемся с неуверенным ощущением, что, кажется, возвращаются силы. Что психика больше не испытывает круглосуточного ошеломления от того, что все, все кругом новое.
Мы ощупываем себя и выясняем, что и сами по пути стали какими-то другими. Тоже новыми. И в человеческих отношениях мы теперь замечаем больше, и цвета кажутся ярче.
Но до этого момента часто должно пройти несколько лет. Это сложные годы.
Мне нравится думать — совершенно ненаучно — что этот вид депрессии происходит от слова «пресс». Переехав в новую страну, мы оказываемся под прессом.
Именно так я и ощущала его. Как многоярусную бетонную плиту. Под ней я просыпалась, из-под нее я выцарапывала себя каждое утро.
Новый мир
И первый слой бетона — это то, что называется «сверхнапряжение адаптации». Мир, в который мы приезжаем, устроен совершенно иначе, чем мы привыкли.
Каждый раз. Куда бы мы ни приехали. Какой бы это ни был переезд по счету.
Это не просто другой язык. А иное устройство жизни.
Оказывается вдруг, что неприлично не поздороваться в лифте — а раньше-то, в прежнем мире, было неприлично здороваться. Или что ребенка можно отпустить одного гулять по городу в его 7 лет. Одного. Гулять.
Или что именно то, что делало нас на родине «хорошей мамой», в новой стране рассматривается как признак мамы «плохой». Чересчур тревожной перфекционистки. И так далее.
Мы вдруг теряем все, чему научились еще в первые годы жизни — и что, казалось, потерять было уж никак невозможно.
Не понимаем, как купить билет в метро.
Как записаться ко врачу.
Где купить канцтовары.
Как заплатить за электричество.
И кому задать все эти немножко стыдные для взрослого человека вопросы, тоже не понимаем. А главное — как задать, учитывая, что языком мы еще тоже не очень владеем?
Эдвард Петерсен «Эмигранты на Ларсенских площадях», 1890 г.
Все это создает постоянное, круглосуточное напряжение. Мы движемся сквозь него, как сквозь толщу воды.
Справляясь с неловкостью.
Спрашивая.
Разбираясь.
Преодолевая.
Постепенно уставая все больше и больше — а остановиться мы часто тоже не можем, жизнь на паузу не поставишь. Тот заряд сил и любопытства, с которым мы погружались в эту новую реальность, постепенно иссякает. Так мы оказываемся в зоне истощения. В ней темно и очень хочется, чтобы кто-то пожалел, понял и помог — и одновременно хочется, чтобы все оставили в покое.
«А я-то теперь кто?»
Второй бетонный слой — почти неизбежная растерянность: «А я-то теперь кто?».
Мы ищем какую-то новую работу. Или впервые в жизни оказываемся в роли домохозяйки, сидящей с детьми. Или в роли человека, который работает не по профессии, а где придется.
Или после долгого перерыва идем учиться, и вспоминаем всю детскую обидность этого «ничего не получается».
В первый раз не получается, во второй, в десятый… Блин, никогда не получится, никогда.
В конце концов, после того, как мы перешагнули границу своей страны — мы становимся ее представителями в новом мире. Ее авангардом.
Теперь для случайного знакомого мы в первую очередь не менеджер или дизайнер. Не психотерапевт.
А русский.
Или украинец.
И этот случайный знакомый с любопытством наблюдает — а ты какой, русский?..
И мы вынуждены как-то внутри себя отвечать на вопрос, которого никогда в жизни себе не задавали — а что это такое, быть русским?
Быть украинцем?
Быть беженцем?
И еще тысяча других вопросов.
Все они крутятся в голове, перепутываются, наслаиваются. Всплывают снова и снова.
И тоже съедают немалое количество душевных сил.
Все, что мы оставили
А третий бетонный слой — печаль по старому миру, оставленному нами. Миру, который обладал преимуществами хорошо знакомого места. Как дом, в котором с закрытыми глазами находишь солонку на полочке.
Там мы знали правила — и Боже, как же это, оказывается, упрощало жизнь.
В том мире остаются и застывают, как в янтаре, наши детские воспоминания, наши старые друзья. Близкие люди. Первые отношения и мечты.
Дмитрий Белюкин. «Белая Россия. Исход»
И да, мы тоскуем по нему. Разными способами — иногда это страстная обида, иногда щемящая горечь.
Все эти бетонные плиты нам приходится пронести сквозь первые годы эмиграции.
В иные дни мы чувствуем, что нас как будто пропускают сквозь мясорубку.
В иные дни нам кажется, что силы закончились еще на предыдущем шаге.
Время от времени мы прибегаем к поддержке врачей, друзей, родных — и это, поверьте, совершенно нормально и ничуть не стыдно.
Важно помнить, что — с этого-то я и начала — она заканчивается.
Просто поверьте мне.
