Антуан де Сент-Экзюпери в романе «Планета людей» утверждал, что единственная настоящая роскошь — это роскошь человеческого общения. Книга была издана в 1939 году — накануне всемирной войны, в которой власть, колонии и ресурсы оказались намного дороже этой роскоши, а соображения расовой чистоты и полноценности — превыше десятков миллионов жизней. Прозрение давалось нелегко, в муках, со слезами, большой кровью. Однако предубеждения — живучее своих апологетов; мы праздновали победу над поверженными носителями предубеждений, но сами мы всё ещё в плену если не самих предубеждений, то характерного стиля мышления.
Детская анатомия
В раннем детстве у меня были довольно своеобразные представления об устройстве человеческого организма. Представления эти не основывались на каких-либо знаниях об этом устройстве; просто я не любил (и не люблю до сих пор) ситуации, когда у меня нет ответа на вопрос, даже если этот вопрос я задаю себе сам. Главным было наличие ответа, а не его правильность. Такое вот сиюминутное удобство.
Работа мозга мне представлялась чем-то подобным работе древнего телефонного коммутатора. О принципе действия коммутатора я кое-что знал; сходство с тем, что, как мне казалось, происходило в моей голове, было очевидным. Коммутатор работает так: вы снимаете трубку телефона, на пульте коммутатора загорается лампа. Специальная девушка — а девушка именно специальная, ведь на эту работу принимали только тех, у кого размах рук составлял не менее двух метров, — берёт в руки два штепселя. Один штепсель она вставляет в гнездо входящего вызова и спрашивает, какой номер вызывают. Вы называете номер, например, 2–12. Тогда второй штепсель она… тянется… тянется… и вставляет в гнездо нужного номера (12) соответствующей линии (2). Вот тут ей и понадобятся длинные руки.
Потом-то я узнал, что в моей голове нет ни коммутатора, ни специальной девушки (обычные, неспециальные девушки там водились в изобилии). Но вот принцип коммутатора там точно оказался заложен.
Принцип коммутатора
До обидного просто срабатывает этот принцип в таком сложном устройстве, каким является человеческий мозг. Входящий вызов — это явление, человек, событие или слово, в принципе, любой внешний раздражитель. Щёлк! — сработал «коммутатор» — и на внешний раздражитель следует реакция. Часто или даже чаще всего — стандартная, предсказуемая. Если реакция очень нестандартная или совершенно непредсказуемая, то — шапки долой! — перед нами гений либо — звоните 103! — душевнобольной. Что, вероятно, почти одно и то же, в смысле реакций.
Конечно, предсказуемость ответов на внешние сигналы — не основной признак скудности мышления. Она может объясняться и стабильным поступлением типичных, обыденных, преобладающих раздражителей. Повседневность — это корабль, где редко бывают внештатные ситуации. Вахты на его борту однообразны и скучны. Разум — без тяжких целенаправленных усилий — цепенеет. Тут ни появления нового, ни исчезновения старого не заметить, скорее, привидится химера. Или чудовище.
Стандартные реакции на стандартные раздражители — это стереотипы. Если претендовать на независимость суждений, то стереотип — расхожее мнение, которому мы — да вы что! — не склонны доверять, а ещё — штамп, клише или ярлык. Если ни на что не претендовать и не позировать, то стереотип — это устоявшееся мнение. Обоснованное ли, подтверждённое ли опытом, подкреплённое ли убедительной аргументацией — неизвестно. Но прочно, незыблемо, основательно устоявшееся, глубоко пустившее корни мнение, бережно передаваемое из поколения в поколение. Это предустановленная в наших головах действительность. Затасканный разговорник для общения с внешним миром, который предвосхищает наши собственные ответы. Токсичная прививка от неожиданностей, которая не ускоряет реакцию, а выносит всё новое за скобки нашего восприятия и вызывает ментальные осложнения. Если прислушаться, то в наших головах постоянно раздаётся: «Щёлк! Щёлк! Щёлк!».
Установки по умолчанию: почему бы и нет?
Среди множества соображений, которые оправдывают или объясняют то, как и чем живёт человеческое общество, удобство занимает не последнее место. Скорее, даже одно из первых мест, наряду с выгодой и удовольствием.
Приведём для начала такой «техногенный» пример. В различной электронной технике обычно предусмотрена возможность приспособить её свойства к нуждам пользователя. Яркость и контрастность, громкость и тембр, время стирки и скорость отжима, мелодия входящего вызова и так далее. Но можно не ломать голову и не утруждать пальцы, воспользовавшись «установками по умолчанию» — заводскими настройками, рассчитанными на потребности среднестатистического потребителя.
В большинстве случаев это — необходимое и достаточное. Бельё будет приемлемо чистым, еда — ощутимо горячей, а звонок друга не попадёт в список пропущенных. Производитель, «молча» позаботившийся о нас, не «умолчал» ни о чём зловещем или дурном: заводские установки бытовых приборов не таят никакой опасности. Кроме одной — безусловно, страшной, — опасности: быть «как все». Страдающим этой фобией предлагается разнообразный гаражный или салонный «тюнинг» и прочий эксклюзив. «Чтобы отличаться», жертвуют и удобством, и выгодой, и удовольствием.
Однако такие вот «установки по умолчанию» есть не только в компьютерах, телефонах и стиральных машинах. Их предостаточно и в наших головах — огромный склад усреднённых мнений на все случаи жизни. «Щёлк! Щёлк! Щёлк!» — с готовностью реагирует этот склад на новых людей и новые события. Вопрос только в том, что «молчит» в этом случае? — разум, совесть, сердце? Отказываемся ли мы думать, стыдиться или любить?
И люди, и животные подчинены условным и безусловным рефлексам. Животным вполне достаточно этого механизма для их животной жизни, во всей её нехитрой полноте. Человеку, кроме рефлексов, даны значительно более сложные и тонкие инструменты; благодаря им жизнь человеческая так отличается от жизни животных. Или — могла бы отличаться, если бы человек пользовался своим инструментарием, совершенствовался во владении им, короче, — становился венцом живой природы и гением неживотного бытия.
Кто или что — общество, семья, школа, улица, СМИ, тайные или явные посюсторонние или потусторонние силы — прививает нам социальные рефлексы, вытесняющие наши собственные разум, совесть и сердце? Кто или что превращает нас в микроволновые печи или утюги, пусть с невиданными функциями, но с такого же уровня духовной и интеллектуальной жизнью? В существ толерантных или нетерпимых, в авторитарных или демократичных, в индивидуалистов или коллективистов — но так легко сдавшихся принципу коммутатора? Ответ, скорее всего, можно увидеть в ближайшем зеркале. Вот именно туда надо чаще заглядывать, а задаваясь классическим вопросом «кто виноват?» — бежать к зеркалу немедленно. Там он прекрасно виден — честный нелицеприятный ответ на этот вопрос.
Отрешиться, отмахнуться от стереотипов — непросто. Они упрямо всплывают в сознании, как мысль об обезьяне, о которой нельзя было думать. Эта обезьяна, которую Ходжа Насреддин запретил воображать заболевшему ростовщику во время целительной молитвы, «отвратительная и невыразимо гнусная, с длинным хвостом и жёлтыми клыками, неотступно стояла перед его умственным взором и даже дразнилась, показывая ему попеременно то язык, то круглый красный зад, то есть места, наиболее неприличные для созерцания мусульманина».
Власть стереотипов дополнительно усилена нашим знанием о том, какие стереотипы бытуют о нас самих. Я знаю, что он знает, что я знаю, что он думает, что я — такой и сякой. И наоборот. Попытка общения может привести к перегреву и даже выходу из строя наших «коммутаторов».
Чтобы в общем стаде отличить свой скот, животных клеймят. В буквальном смысле калёным железом фермер проставляет на коже или рогах скотины свой знак — тавро. Это символ принадлежности животных определённому лицу. Проставляя клейма стереотипов на людях, мы будто бы тоже указываем на принадлежность этих людей к определённой группе, чаще всего по национальному признаку. Но тем самым мы обозначаем, в плену каких мнений мы сами пребываем, какие стереотипы владеют нами. Эти клейма, словно красные флажки волка, удерживают наше сознание в зоне прицельной уязвимости — для влияний, подчинения и управления.
Стереотипы можно, наверное, отнести к разряду «социальных удобств», ведь общность мнений — уже залог единства и даже, наверное, развития. Хотя не исключено и преобладание палеолитических мнений с поправкой на цивилизацию; так, нынче мы практикуем исключительно моральный каннибализм. Удобство такое — неоспоримо, но ограниченно и имеет многочисленные «побочные эффекты». Лояльность к устоявшемуся мнению обещает социальный комфорт; но безоговорочно следовать ему станет лишь тот, в чьей голове действительно находится только древний коммутатор и девушка с двухметровым размахом рук. Не может, не должно, не имеет права вести рефлекторную жизнь и пользоваться «коммутаторным» мышлением существо, по самой природе своей способное этого не делать.
Человек человеку…
Особенно опасно поддаваться очарованию незыблемости стереотипов, когда речь заходит о людях. Как отделить правду от дремучих предубеждений, слепой ксенофобии и злобной глупости?
Вот, к примеру, 100 000 представителей какой-нибудь нации. Скажем, чехи или шведы. Допустим, 100, 1000 или даже 10 000 из них обладают некими ярко выраженными свойствами. Эти свойства нам симпатичны либо несимпатичны. Обладание этими свойствами становится для нас характерным, типичным признаком всей нации. Нам мало дела до того, что прочие чехи или шведы этими свойствами не обладают. Что изрядное количество чехов или шведов обладает свойствами, которые традиционно приписывают англичанам или итальянцам.
Настоящую, пунцово-багровую пятнистую неловкость можно испытать, игриво осведомившись у шведа о так называемой шведской семье, — они ведь о таком не слыхивали, ведь объяснять придётся. Иногда бывает и наоборот: симпатичный стереотип с грохотом и треском, а иной раз — и с человеческими жертвами — разбивается о неприглядную реальность. Немцы слывут фанатиками порядка и жрецами чистоты, но после вспышки кишечной инфекции летом 2011 года, которая унесла десятки жизней, органам здравоохранения страны пришлось напоминать гражданам о необходимости мыть руки перед едой и после посещения «удобств», а также овощи и фрукты перед употреблением в пищу…
Мы судим всю нацию и каждого её представителя на основании усреднённого, предустановленного мнения о свойствах, которыми, возможно, обладают (или которых лишены) некоторые из них, а по утверждению прессы, путеводителей или пошловатых анекдотов — все они без исключения.
А дело-то приходится иметь не со всем народом или даже не с его устоявшимся образом — дело приходится иметь с конкретным живым человеком. И вот тут оказывается, что человек человеку — вовсе не чех, швед, чукча или еврей, а волк, посторонний или ближний. Чем тогда помогают обобщённые представления?
Когда-то давно я стал студентом одного зарубежного университета. Дама, которой следовало заниматься делами студентов-иностранцев, прилагала огромные усилия — но только к тому, чтобы как можно меньше этими делами заниматься. Её изобретательность на этом поприще была беспримерна и, как выяснилось, заразна: если она рекомендовала доктора, он оказывался фаталистом от медицины и в лечении полагался исключительно на волю рока… А вот местный пенсионер, который обо мне случайно от кого-то узнал, примчался через всю страну, помог мне найти и снять жильё в переполненном студентами городе, приобрести подержанную мебель, открыть счёт в банке и встать на учёт в полиции. И кого же мне из них «обобщить», кого объявить «типичным» жителем страны? Да и имеет ли это всё смысл, если такое же отношение можно встретить в любой стране мира!
Не потому ли в Евангелии предложен иной подход? Там фигурируют люди, связанные родством или свойством, представители различных профессий и вероисповеданий, люди разного достатка и достоинства. А заповедь, говорящая об отношении к любому встречному, не знает различий, облекая всех таких встречных одним лишь статусом — «ближний». Вот это и есть — единственный допустимый стереотип, предубеждение для всех времён и народов.
Нельзя быть полностью свободным от общества, будучи его членом. Спокойная объективность, гремучее презрение, беспринципный бунт — какова бы ни была форма противостояния устоявшимся «мнениям света», нам они, по крайней мере, известны. Хорошо бы уметь забывать ненужную, ошибочную или гадкую информацию. Отправлять эту запрещённую обезьяну в «корзину» памяти и потом эту «корзину» очищать в два клика… Но нет, так избавиться от лишнего знания практически невозможно. Однако можно избавиться от зависимости от этого знания и попытаться — хотя бы попытаться — увидеть под шелухой чужих предубеждений ближнего. Господь его любит — а мы?
Максим Федорченко