В Мирном, довольно благополучном социально и материально городе, более 15 лет действует приют Центра социальной реабилитации. В конце 90-х я работала там воспитателем. Но поняв, что моей маленькой души не хватает для такого самоотверженного труда, что моё сердце черствеет, что я перестаю быть нормальной матерью, потому что психика не выдерживает накала ежедневных страстей, я ушла.
За два года работы в приюте у меня выработалось категоричное убеждение: должна существовать государственная система, запрещающая рожать асоциальным матерям, детей которых воспитывает государство или другие родители. Я говорю о принудительной стерилизации женщин, которые могут рожать, и рожать много (их плодовитость – отдельная тема для разговора).
Такое жестокое, жёсткое мнение было высказано мною на одной из педагогических конференций и полностью разгромлено коллегами. Но и через десять лет я от него не отказываюсь, поскольку и сейчас редко места в нашем приюте пустуют…
ВАЛЕРКА
Валерке было почти семь лет, когда он попал в приют. Маленький, круглолицый, кареглазый мальчишка с тяжёлой судьбой и невероятно взрослым характером… Несколько месяцев жил он на чердаке, где его подкармливали подростки, которые за это имели право над ним издеваться.
Валерка на всё имел своё мнение. Он знал, что есть только один способ выжить – бороться, биться за каждый свой день. Знал, что каждый кусок хлеба ему придётся зарабатывать, давая жестоким взрослым творить с ним такие вещи, о которых добропорядочным гражданам просто ничего неизвестно.
Он не знал только одного – родительской любви и заботы. Он не предполагал, что это – обязанность взрослых, которые произвели его на свет. А они, в свою очередь, ничего не знали о нём.
Кто был папой ребёнка, вряд ли можно узнать достоверно. А вот для мамаши-алкоголички Валерка был не первым, не вторым, а… 14-м! Эта «мать-героиня» не воспитывала ни одного из них. В очередном запое она потеряла сына и никогда больше не интересовалась его судьбой.
Валерка был для меня не просто воспитанником, он стал ежедневным укором мне, матери трёхлетней дочери, живущей в достатке и тепле. Он ненавидел меня, воспитательницу приюта, за то, что я не такая, как его мать.
Иногда его маленькая, так рано зачерствевшая душа оттаивала, и Валерка становился абсолютно нормальным ребёнком. Быстро освоил букварь и интеллектуально развивался в соответствии с возрастом. Но стоило чему-то пойти не так, как на его месте возникал злобный маленький зверёк, который никогда не плакал и только орал: «Ты ничего не знаешь, вы все ничего не знаете обо мне, вы все –предатели!»
И он был прав, потому что дети в приюте живут временно – либо до определения в новую семью, либо до отправки в детский дом. Воспитатели не имеют морального права привыкать к детям. А я вообще ушла на другую работу. И он даже не подходил ко мне, когда заглядывала проведать своих бывших воспитанников, говорил: «С предателями не разговариваю!»
Так случилось, что я случайно встретилась с женщиной, которая его родила. Жители нетелефонизированного района, где была моя новая работа, часто заходили к нам звонить. Однажды дамочка бичеватого вида пропитым голосом спросила, позвонив на почту, перечислено ли на её счёт детское пособие, и назвала до боли знакомую фамилию.
Валерка более полугода жил в приюте, а эта… до сих пор получала на него пособие!!! Она, конечно, не поняла, почему вдруг молодая стерва выгнала её, а я узнала, что такое чувство абсолютной ненависти.
Как рассказывали мои коллеги, во время отправки в детский дом Валерка не ревел, а достойно, по-взрослому, утирал предательские слёзы и говорил, что они все врали и притворялись, когда пытались быть хорошими… Через полгода Валерка сгорел или задохнулся во время пожара в бане у людей, которые брали на выходные в семьи детдомовских детей…
АСЬКА
Аську привезли милиционеры. У взрослых, суровых мужиков на глазах стояли слёзы, когда они рассказывали, что нашли её на помойке, где девочка искала что-нибудь съедобное…
Она была забитым зверьком с очень добрым сердцем. Воспитанию Аська не поддавалась, на любое замечание отвечала громкими истериками. Зато всегда заступалась за маленьких, если их кто-то обижал, могла поделиться последней конфетой с тем, кто был слабее её. На доброе отношение воспитателей иногда всё же отзывалась и тогда становилась очень ласковой, хорошей девочкой.
Отец её в тот момент находился в местах лишения свободы. Мать… «Матерью» её никто из персонала не называл, только по фамилии. Она избивала Аську так, что соседи выламывали двери, чтобы забрать девочку, спасая её от побоев. Иногда в этой женщине просыпались непонятные чувства, она забирала дочь из приюта, поскольку юридически оставалась в статусе матери.
Аська радовалась её визитам, потому что родительница никогда не приходила с пустыми руками. Где она брала новые лаковые туфли или платья, история умалчивает, но Аська была одной из немногих, за кем вообще приходили.
Через месяц по звонку соседей или через милицию девочку возвращали снова – в синяках, с расстроенной психикой, в грязной оборванной одёжке, поскольку обновки, за которые мамаша покупала дочкину любовь, быстро пропивались…
Казалось, это будет длиться бесконечно. Когда, наконец, юристы добились лишения родительских прав, эта агрессивная женщина в пьяном виде явилась в приют, устроила там дебош и, смеясь нам в лицо перегаром, орала, что она снова беременна…
Ася воспитывалась в спецшколе, какой она стала сейчас, не знаю…
«МНОГОДЕТНЫЕ ДЕТИ»
Попадались среди наших воспитанников и «многодетные дети», которых забирали у родителей скопом. И таких было много!
Одна семья запомнилась тем, что у девочек при поступлении пришлось срезать все волосы, потому что другого способа избавить их от вшей не существовало. Дети понятия не имели, как едят курицу, потому что ничего кроме картошки и квашеной капусты не видели.
Помню троих ребятишек, которых весь персонал просто обожал: мальчишке исполнилось девять лет, а двум девчонкам – пять и четыре. Они были очень красивыми и вполне нормальными детьми. Только старший брат иногда показывал свой характер: казалось, он мог до смерти забить любого, кто обидит его сестрёнок. Агрессию проявлял совершенно неуправляемую. Девочек пытались удочерить, но детей невозможно было разделить, так они любили друг друга, а вот на троих приёмышей в 90-е годы никто не решился.
Ещё одна троица – старший брат и двойняшки (мальчик и девочка) – имела другие взаимоотношения. Тринадцатилетний подросток стал малышам, по сути, мамой и папой. Но такое принудительное родительство вызывало в нём злобу, он и любил, и ненавидел сестру с братом одновременно. Очень долго наши социальные педагоги искали им приёмную семью. В конце концов нашли родственников в Казахстане, которые и забрали детей.
А спустя несколько месяцев мы узнали, что их мать родила четвёртого ребёнка и оставила его в роддоме.
Идя работать в приют, я считала, что это благое дело. Мне казалось, что я, умная и сильная, смогу помочь несчастным детям. И ошибалась… Я оказалась не готовой к такой работе.
Раньше ведь жила и даже не знала, что в моём городе есть женщины, которые продают своих дочерей за бутылку водки; что педофилия в этих кругах – дело обычное; что есть дети, которые в наше мирное время вынуждены воровать еду, чтобы не подохнуть с голоду; что некоторые рожают только для того, чтобы не работать и жить на детское пособие… Узнала и… возненавидела этих женщин.
Понимаю, ненависть – чувство, с которым необходимо бороться, но я никогда не смогу их понять, никогда не смогу их простить за искалеченные судьбы, души и тела моих бывших воспитанников.
Чуть-чуть утешает только то, что есть и хорошие примеры.
Недавно на улице меня по имени-отчеству окликнул парень, лет 23-х. В его улыбке до ушей и манере говорить было что-то очень знакомое, но вспомнить, кто это, я никак не могла. Он смеялся: его забавляли муки моей памяти. Поняв, что остался неузнанным, парень представился: «Я Женя из приюта. Помните?»
Как же он вырос! Женя заверил, что у него всё в порядке, он жив-здоров и работает! Мне очень хочется верить, что его дети будут расти в полной, нормальной семье и никогда не повторят судьбу своего отца.
Татьяна МАГИД,
г. Мирный
Комментирует протоиерей Владимир СЕВРЮКОВ, настоятель Свято-Троицкого храма, благочинный Западного округа Якутской и Ленской епархии, г. Мирный.
Скажу честно, по прочтении этой статьи, а точнее, этого крика души у меня возникли противоречивые чувства. Я не имею столь глубокого и длительного опыта общения с беспризорными детьми, но вполне отдаю себе отчёт, что примеры, которые были приведены, к сожалению, далеко не самые гнусные и страшные. Мне, священнику, увы, приходилось слышать ещё более омерзительные вещи в откровенных рассказах как людей, выросших в неблагополучных семьях, так и самих горе-родителей.
Поэтому чисто по-человечески (если забыть о Боге, о том, что жизнь наша измеряется не только этим коротким отрезком земного времени, что она – лишь миг по сравнению с ожидающей каждого вечностью) очень хочется с автором согласиться: зачем обрекать детей на муки и издевательства со стороны взрослых, лучше вообще не дать им родиться!
Но если следовать подобной логике, надо удалить из нашей жизни всё, что требует от нас, благополучных людей, неравнодушия, участия, милосердия, что заставляет нас бороться со своим эгоизмом, что будит нашу совесть и показывает нам, насколько же далеки мы от Бога, если не в состоянии любить даже детей – всех детей, не только своих.
Убеждён, гильотина – не самое лучшее средство от перхоти. И лозунг «Нет человека – нет проблемы!» противен нашей совести, внутреннему нравственному закону, присущему всем людям.
Зрелость каждого отдельного человека и общества, которое мы, граждане, составляем, измеряется готовностью взять под свою опеку слабых и беззащитных, умением заботиться о брошенных детях, пожилых людях, инвалидах, страдающих как телесными, так и духовными недугами. Хотим мы того или нет, но на нас с вами лежит ответственность и за таких матерей, и за их несчастных детей.
Мы – общество, в котором с нашего попустительства происходит подобное! Можно перевязать трубы асоциальным женщинам, но как перевязать свой грех эгоцентризма, эгоизма, самолюбия? Есть два пути: или избавляться от проблемы, которая мешает нам беззаботно жить, напоминая о чужом страдании, или, борясь с собственным грехом, стараться делать что-то для тех, кто в нас с вами нуждается.
Глубоко убеждён: в этой сфере государство должно теснейшим образом сотрудничать с Церковью. Но не будем забывать, что и то, и другое – и государство, и Церковь – это мы с вами!
Конечно, как человек, я очень понимаю Татьяну. Сам задаюсь вопросом: почему Господь попускает рождаться детям в таких неблагополучных семьях? И признаю, что у меня нет однозначного объяснения. Я не знаю. Знаю только, что зарождение жизни – это тайна, непостижимая для людей. За появлением КАЖДОГО человека стоит благой, хотя очень часто непонятный нам Промысл Божий.
И ещё я точно знаю, что не могу взять на себя решение вопроса о том, какому человеку можно рождаться, а какому нет. Ведь, кто знает, может, на свет появится такой вот Женька!
