Лилия Ратнер. Пейзаж как воспоминание об Эдемском и Гефсиманском садах
Лилия Николаевна Ратнер – известный художник-график. Автор множества иллюстрированных книг для детей и взрослых, участник многих выставок, в том числе знаменитых – «Авангардисты на Коммунистической» (1961 год) и выставки в Манеже, разгромленной Хрущевым, за что была исключена из Союза художников (после отставки Хрущева восстановлена).
Участник многих международных выставок: в Монреале, в Осаке, Нью-Дели, биеннале графики в Брно. В 1989 году состоялась ее персональная выставка в Вашингтоне.
Награждена международным дипломом за иллюстрации к повести Ф.М. Достоевского «Неточка Незванова» на конкурсе в Лейпциге, посвященном 150-летию со дня рождения великого русского писателя. Начала работать над графической серией «Пророки» в конце 1990-х годов и продолжает до сих пор.
Лилия Ратнер – автор сборника эссе об изобразительном искусстве «В поисках смысла красоты», изданного в 2008 году Общедоступным Православным университетом, основанным протоиереем Александром Менем, где Лилия Ратнер читает курс «Искусство и христианство».
Бог создал мир по законам гармонии, красоты и порядка, но человек разрушил эту гармонию, и с тех пор идет постоянная и все более углубляющаяся ее разрушение. Тут надежда, может быть, правда, на художников в какой-то степени, не только живописца, но вообще деятеля любого искусства, любого чистого без примесей собственных каких-то корыстных целей, бескорыстного служения – вернуть миру утраченную гармонию. Вот это, мне кажется, действительно художник призван. Особенно, когда мы будем рассматривать пейзаж, там особенно это видно. Что такое пейзаж? Пейзажа как жанра не существовало.
Вообще ни один жанр, который мы знаем сейчас… изначально их не было. Изначально был только образ Божий – икона. И все. И все жанры родились из иконы – и портрет, как я в прошлый раз рассказывала. Из лика родилось лицо и личина. А пейзаж что такое? Это воспоминание. У нас в генах заложены воспоминания о двух садах. Каждый монастырь сейчас имеет у себя два сада или старается их обязательно иметь – это Эдемский сад, который находится обычно в передней части зданий монастырских, и сзади – сад Гефсиманский, где Христос молился до кровавого пота, чтобы Господь эту чашу, если можно, пронес мимо, потому что Его человеческое естество восставало против этой страшной жертвы, на которую Он решился. Он знал, что ждет Его немыслимо страшная, мучительная смерть и боялся. Ученики в это время, которых Он попросил молиться вместе с Ним, Ему так нужна была, видимо, их поддержка в этот момент, они спали, как часто спим мы с вами, забывая о том, что мир в общем нуждается и в нашей молитве, и в нашей помощи. Это, так сказать, общая преамбула.
Теперь поговорим о пейзаже. Вот человек всегда напряженно всматривался в лицо Земли и не только потому, что красота ее и ее разнообразие волновали душу. Вы сами хорошо знаете, что когда после долгой и нудной зимы, особенно такой, как теперь, такая полуосень, полузима – мокрый снег, низкое темное небо над головой – вдруг наступает весна (вот такие дни, как сейчас), и вы оказываетесь за городом, допустим, на природе. Голые еще деревья, еще даже нет этого зеленого дымка, который говорит о том, что почки уже распускаются, а просто голые деревья стоят, и вас охватывает почему-то какое-то необъяснимое ликование, какое-то чувство счастья. Вы понимаете, что природа обновляется, а вместе с ней обновляемся и мы, тоже как бы возрождаемся. Она воскресает. И в этом воскрешении природы заложен глубокий смысл, который мы какой-то своей удивительной природой, заложенной в нас, понимаем, потому что идея воскресения у нас в крови. Мы знаем, что мы воскреснем, и каждый год воскресаем в природе, как природа мы с вами тоже.
Природа иногда бывает для человека матерью, вскармливающей, дающей кров, в другие времена чувствует человек к ней враждебность и побаивается ее. В близкое нам время и наших современников она становится зеркалом, отражающим наши чувства, она с нами скорбит и с нами радуется. Вообще земля издавна давала нам надежду на бессмертие – это главное, за что мы так ценим природу. Вот этот круговорот умирания, но обязательно возрождения. Древние языческие народы тоже верили в воскресение, но они верили в это, вот именно в воскрешение природы. Ее неизбежное повторение этих кругов давали им такую надежду каждый год неизменно, каждые сутки. Человек проходит через те же самые периоды – сначала младенец, потом юноша, потом зрелость, потом смерть, но если природа воскрешает себя, то и человек точно также призван воскреснуть.
Мы сотворены для жизни в прекраснейшем из садов – в Эдеме. И другой сад запечатлен в наших генах – скорбный и трагически, где Христос молился до кровавого пота, где Он сказал: «Не Моя да будет воля, но Твоя». Не удивительно поэтому, что в искусстве возник пейзаж. Причем сначала это был как фон, просто несущий эмоциональную нагрузку. Скажем, у Рафаэля Мадонна с младенцем на фоне какого-то нежного умбрийского пейзажа: тоненькие деревца, мягкие краски. Вот так он воспринимал это. Или у Леонардо да Винчи Мадонна, сидящая в палаццо, в каком-то помещении, а в окнах видна красивая природа, какой-то пейзаж. Об этом мы поговорим еще отдельно, почему у художников высокого Возрождения пейзаж в основном виден из окон или из дверных проемов почему-то.
Сначала, как я уже сказала была икона. Сейчас мы перед нами увидим икону. Это «Преображение». Икона принадлежит величайшему иконописцу Феофану Греку по происхождению византийцу, в 30 лет приехавшему в Россию на Русь так не надолго, как он предполагал, потому что он уже был знаменитый, его с радостью принимали во всех странах, но почему-то остался здесь, на Руси, хотя Русь была разорена уже и нищая. После сбрасывания ига она довольно жалкую какую-то влачила, но вместе с тем радостная была пора, потому что как бы сброшено было это иго и нужно было восстанавливать эту землю.
Что мы видим здесь? Во-первых, что такое икона? Икона – это как бы вертикальный срез мироздания от преисподней до небес или от небес, наоборот, до преисподней. Икона двухмерна. Она не признает никакого третьего измерения, то есть пространственной глубины. В ней все развивается все только вверх к небу, к небесам, от земли к небу, причем сама природа в иконе необыкновенно пластична, она живая, она реагирует на сигналы, получаемые сверху, она тоже слышит Божий глас. Если, например, икона «Рождества», и там в пещере лежит младенец, запеленатый в яслях, и сидит рядом Мария, то природа тоже принимает в этом участие, она поклоняется. Эти горки, которые мы здесь видим (это иконные горки так называемые), могут свиваться, развеваться, кланяться. Мы знаем, что если мы имеем веру хотя бы с горчичное зерно, то мы можем сказать горе: «Сдвинься с места и упади в море», – и она это сделает. Если этого не происходит, то приходится подумать, есть ли у нас вера хотя бы с горчичное зерно, но в общем не будем сейчас об этом.
Вот здесь, на этой замечательной, гениальной иконе… Икона рассказывает о том, как Христос ходил с учениками… Три года Он их учил, и однажды решил показать… А они считали его Учителем, просто человеком, и Он решил показать им однажды, Кто Он на самом деле. Он пришел с ними на гору Фавор, взял только троих учеников любимых с собой, и они вдруг увидели чудо – Он стал совершенно не похожим на себя, одежды его сделались сверкающими, ослепительными, белее снега, они увидели, что рядом с ним стоят два пророка, которые давно уже почили, это Моисей и Илья, и Он разговаривает с ними. Это было совершенно непонятное чудо. Вокруг Него сияние, они попадали в страхе на землю и начали молиться, и начали просить Бога как-то открыть что это такое. Но они испытали такое необыкновенное присутствие благодати, что сказали Ему потом: «А давай останемся тут навсегда, построим три кущи: одну Тебе, другую Моисею, Илье третью». Он сказал: «Еще не наступило мое время. Еще рано».
Обратите внимание здесь на горы, на этот пейзаж. Эти горы явно присутствуют при чуде, они явно реагируют на чудо. Тут маленькие деревца. Видите? Такое впечатление, что из земли какой-то взрыв произошел, какие-то спрятанные там растения вырвались наружу, они расцвели внезапно на этой каменистой поверхности, и что уж с учениками, можете себе представить. В иконе главное действующее лицо всегда неподвижно, а второстепенные персонажи могут. Вот посмотрите, в каких они позах. Это поза приятия благодати. У каждого разная. Нас интересует здесь природа. Как я уже сказала, икона двухмерна, она не имеет пространственной глубины. На ней можно сколько угодно персонажей размещать, если не нужно соотносить их с какими-то там пространственными расстояниями. Если от края картины удаляется постепенно человек, он становится все меньше и меньше, как полагается в пространственно-прямой перспективе. Иона этого не признает, она все рисует на плоскости, поэтому поместится там может сколько угодно персонажей. Но так было в Средневековье, когда разновременные события существуют рядом, это не мешает их восприятию.
Но эпоха Средневековья кончилась, наступило Ранее Возрождение – это другое время. Изображение природы стало в этот момент другим. В эпоху Возрождения главную заслугу живописи видели в том, что она противостоит разрушению, смерти. Мертвые могут казаться живыми. Но создавая эту иллюзию, как бы природа в картине Ренессанса теряет свою пластичность, она уже не может реагировать на сигналы, подаваемые свыше, она как бы отвердевает и оседает внизу, пейзаж становится материальным, горки каменеют, действие опускается вниз, на первый план. Такой пейзаж мы видим на фресках Джотто. Теснота заставляет пространство ренессансной картины…
Это просто представление о рае. Вот так рай представлял себе художник Кранах. Рай, который населен животными, которые должны любить человека, а человек должен любить их. Адам был призван к тому, чтобы их хранить, беречь. Вы знаете это. Один мой знакомый священник сказал: «А мне не нужна вечность. Мне нужен Иисус Христос». Но художникам всегда была нужна вечность, им хотелось изобразить этот Эдемский сад. Мое частное представление о вечности такое. Мне кажется, что вечность будет для каждого своя. Когда Апостолы молились и проповедовали, они говорили на арамейском или на еврейском языке, а все присутствующие их понимали, хотя были представителями других народностей. Они тогда слышали только свой язык. Так и вечность будет для каждого своя, но это мое просто частное мнение.
Вот перед нами один из вариантов такой вечности, какой видел Кранах ее. А вот представление о Гефсиманском саде. Это более трагическая картина, бесконечно более трагическая. Это Христос молится о том, чтобы чашу эту мимо пронести. Это картина художника XIX века Перова.
Вот лунный пейзаж. Луна всегда вызывает тоску, тревогу. Он здесь молится до кровавого пота. Есть еще у нас изображение. Эта картина еще более трагическая. Это Николай Николаевич Ге.
Здесь Он сидит и совершенно неподвижен, и луна только чуть-чуть высвечивает край Его лица, а ученики спят почему-то. Они, как мы часто спим.
Теперь мы посмотрим картину Джотто. Вот картина Джотто.
Она изображает бегство в Египет. Здесь еще много похожего на икону, то есть горы вот эти вот, конечно, не такие, как в природе на самом деле, они еще несут на себе некоторый отпечаток иконности, иконных горок. Архитектура какая-то тоже еще похожая на иконописную. Все плоскостно, еще нет пространственной глубины, но все уже как бы понижено, как бы находится внизу, а вверх не развивается. Это уже начало будущей революции в пространстве, когда пространство станет трехмерным. На самом деле это даст художникам многие возможности, но одновременно очень многое будет утеряно.
Вот такая картина «Бегство». Видите, горки как бы каменные. Это не те горки, которые легко взвиваются, легко пламенеют, легко реагируют на то, что происходит. Эти горки уже тяжелы. Теснота заставляет пространство ренессансной картины развиваться вглубь. Появляется третье измерение. Природа как бы отодвигается вглубь картины.
Человек эпохи Ренессанса – это в основном городской житель. Он слегка побаивается дикой природы, он предпочитает наблюдать ее издали, из окна или сквозь дверной проем. Иногда он любуется ее отражением в зеркале. Часто он отгораживается от нее пространством воды. Ему она нужна как естественная картина в его жилище. Там отгорожена всегда балюстрадой или оконным проемом. Лучше ее созерцать издали, чем жить в ней. Но интересно, что художники Возрождения открыли для себя новый способ видения пейзажа – это вид сверху. Никогда в иконе вы такого не увидите. Мы всегда в иконе видим всё изображение лицом к лицу, а вид с горы давал человеку эпохи Возрождения иллюзию, что он владеет пространством, потому что человек эпохи Средневековья смотрел вверх, ждал от неба сигналов и каких-то указаний. Человек Возрождения теперь ощущает себя центром вселенной, он отправил Бога на небо. Нельзя сказать, что он не верующий, он верит в Бога, да, но земная жизнь захватила его целиком, он наслаждается ей, он чувствует себя могущим, всемогущим хозяином, он забывает, что все дары даны ему Богом.
Вот он становится центром вселенной, ставит себя на место Бога, и все, что он видит внизу кажется ему маленьким и не опасным. Разрыв связей человека и природы с Богом на самом деле переживается человеком болезненно. Вот, например, такое пророчество Альберти, это теоретик искусства эпохи Возрождения, вот что он пишет о человеке. Это называется антропоцентризм. Был теоцентризм, то есть Бог в центре мироздания, а теперь антропоцентризм. Человек сам поставил себя в центр мироздания, и все дальнейшее это следствие этого.
Вот что пишет Альберти: «Обуреваемый жаждой все новых открытий человек опустошает сам себя. Не удовлетворенный миром природы, который окружает его, он бороздит моря, стремясь дойти до края света, он опускается под воду, он проникает вглубь земли, он прокапывает горы и возносится выше облаков. Враг всему, что видит и чего не может видеть, он стремится подчинить себе все и все заставить служить себе. Нет на свете живого существа, которое бы вызывало к себе такую ненависть, какую вызвал человек». Вот вместо того, чтобы хранить и как бы продолжать этот процесс творения, к которому Бог призвал человека, Он поселил Адама в Эдемском саде, чтобы Адам продолжал Его творчество, чтобы он с Ним вместе творил эту прекрасную жизнь. Вместо этого человек противопоставил себя всему живому и вызвал естественную ненависть этого живого. «Отторгнув природу, человек отторгается и ею. Она не нуждается в нашей помощи и равнодушна к нашим мольбам, – это пишет дальше Альберти. – Человек чувствует себя одиноким и это порождает в нем пессимизм, природа же отныне существует сама по себе. Однако успокоится на этом человек не мог, он жаждал преодолеть этот разрыв, покорить это далекое пространство, приручить и подчинить себе природные стихии». Этим занялось искусство XVI века. Искусство так называемого барокко».
Но прежде чем сделать краткий экскурс по западноевропейскому искусству барокко, и более поздним направлениям, и течениям, обратимся к творчеству нидерландского художника Питера Брейгеля Старшего, именно у него возникает пейзаж как самостоятельный жанр. Затем появляется пейзаж, который можно назвать философским. Его цикл «Времена года» проецирует на природу представление художника о воскресении, о неизбежном вечном круговороте в природе. Это «Жатва», то есть осень.
У меня нет всех, то есть есть, но я не могу вам, слишком долго было бы, если бы просмотрели весь этот цикл, но вы можете найти это, в интернете есть этот прекрасный цикл. Там весна, лето, осень и зима. «Зима» знают все наверняка – это охотники такие на первом плане. Это очень часто у нас показывают. Совершенно замечательная зима.
А это вот осень – такая мирная жатва, такая мирная природа. Если дело идет к старости, но к старости мирной, спокойной такой, которая не пугает, смерть не пугает еще пока человека. Вот они отдыхают. Это жатва. Здесь они лежат, отдыхают. И вот этот вечный круговорот природы очень успокаивает. Нидерланды, если вы историю помните, это была страна, которая разделилась в результате возникновения протестантизма на две: на протестантскую Голландию и католическую Фландрию. Они являют собой неопровержимое доказательство того, что именно религия, ее духовные установки формируют искусство.
В Голландии возникает пейзаж не как изображение природы вообще, а как национальной природы. Голландия плоская, как тарелка, лежит ниже уровня моря, никакие гор, ничего нет, есть дамба, которой она окружена со стороны моря, поэтому самого моря даже с земли просто не видно. Много ветряных мельниц. Ветряные мельницы – это тоже символ вечной жизни, круговорота. Всякое вращение – это символы круговорота природы, поэтому очень любимы голландскими художниками, потому что на самом деле художники во все видят нечто символическое, никогда это не бывает случайный домик, случайные задворки, случайное дерево. Засохшее дерево – это тоже, например, символ умирания природы. Наоборот, дерево расцветающее – это тоже определенный символ.
Об этом мы поговорим, если вы придете на четвертую мою лекцию «Что такое натюрморт как изображение Евхаристии». Там каждый предмет, каждый фрукт, вино. Об этом поговорим потом символически. А здесь дюны, каналы, ветряные мельницы – все это символы тоже родной природы, родной своей нации. Много неба, много равнин, много полей.
Далее Испания. Перенесемся сейчас в Испанию. Там расцветает живопись эпохи Возрождения, падает на XVII век. Яркий представитель искусства Испании конца XVI, начала XVII века – это художник Эль Греко. «Гроза в Толедо».
Он грек по происхождению, но потом всю жизнь прожил в Испании. Вот его замечательная картина. Он в Толедо жил, там творил. «Гроза в Толедо». Его пейзажи, вся его живопись такая нервная, взволнованная. Он бывший иконописец, с Богом очень связан, но, видимо, вот этот ренессансный разрыв с Богом переживает как-то особенно, может быть, даже не осознавая, но нервно и болезненно. У него все экзальтированно. Его природа тоже полна экзальтации. Вот и этот замечательный пейзаж тоже именно таков. Ощущение грандиозности природы и ничтожности человека. Вот такой.
Далее французский пейзаж XVII века. Это совсем другое. Вот что значит какие-то особенности наши. Все нации имеют какие-то свои особенности в характере и это очень важно. Поэтому надо не кичиться своей какой-то исключительностью, не отгораживаться от других, а понимать, что мы все призваны каждый по-своему раскрыть Божий замысел о мире. Вот французский пейзаж XVII века.
Самый ярчайший его представитель Николя Пуссен – художник, которого отличает необыкновенная логика, рационализм. Вообще потребность в высшем остается, хотя о Боге думают все меньше и меньше, и вера падает. Французские художники утверждают, что предмет искусства только прекрасное и возвышенное. Идеалом, к которому художник должен стремиться, становится античность. Они снова возвращаются к этому языческому миру. Бог открыл свой замысел о мире, как ни странно, язычникам в первую очередь. Они поняли, что мир создан по законам гармонии, красоты и порядка. Идеалом, к которому они хотят стремиться, является античность. Для Николя Пуссена характерном стремление к этой упорядоченности, чувству меры. Он утверждает единство человека и природы. Изображение природы не реальной, а улучшенной, так сказать, сочиненной.
Вот этот пейзаж называется «Пейзаж с Полифемом». Здесь античный персонаж, одноглазый великан Полифем. А здесь, внизу, уже сюжет – нимфы, их игра, любовь, какие-то такие сюжеты. Сам пейзаж выверен до мельчайших подробностей. Сейчас мы не можем на этом сосредоточиться, но необыкновенно рационально продуман и сделан, причем человек всегда песчинка, а пейзаж, природа грандиозна.
Время Людовика XIV (Король солнца) – это долгая эпоха в культурной жизни Франции. В это время родилось совершенно особое придворное искусство. Необычайная пышность, которая требовалась для прославления короля, и в это время появляется так называемый реальный пейзаж, то есть парк. Пейзаж, творимый на самом деле. Версаль таков, например. Это парк, который представляет собой ни что иное, как модель парадиза, рая. Но если кто-нибудь бывал там, то, конечно, такой рай поражает. Это именно французское видение. Это геометрически четкие, проложенные по единой как бы линейки дорожки. Это деревья, подстриженные в виде геометрических форм. Все тоже упорядочено, все необыкновенно сведено к геометрии просто. Как бы все лишнее выброшено.
Английский парк, который примерно в это время тоже возникал, совершенно другой. Он, наоборот, требует как бы естественного ландшафта. Там малейший холмик сохраняется, старое дерево особенно оберегается. Дорожки извилистые и бегут прихотливо, как им самим хочется. Даже где-то строятся специальные руины так называемые – это как бы воспоминание о другом золотом веке. Вот такой сад.
Что такое XVIII век во Франции? Это особенный век. Хочется на нем остановится отдельно. Он особенный в истории всего человечества. Это так называемая эпоха Просвещения. Что это такое? Накапливающийся исподволь протест против религии в искусстве XVIII века принял особую форму, особый стиль, который называется рококо (от слова rocaille – раковина, извилистая, причудливая какая-то форма). Что это такое за время? Это было время, когда впервые в истории человечества было заявлено, что Бога нет вообще и не было никогда, что человек рождается от природы добрым и вполне прекрасным, если его правильно воспитывать, то будет все в порядке, то на земле воцарится полное благоденствие, его портит среда. Появилась целая школа философов – Вальтер, Дидро, Руссо – они прославлял природного человека, который от природы хорошо, добр, и его портит просто жизнь. Но вы понимаете, что это все миф, но вместе с тем убедить оказалось очень легко общество, чья вера уже была подточена.
Вот представьте себе, что если Бога нет, то значит, нужно брать от этой жизни как можно больше всего. Если она одна, если нет никакого воскресения, если нет никакой вечности, нужно хватать все, что можно, можно жить, как мне хочется – наслаждать, наслаждаться и наслаждаться. И появляется вот такое искусство наслаждения. Это удивительно совершенно жанр. Маленькие картины изумительно красивые по живописи, изысканные, утонченные, всегда какая-нибудь маркиза, переодетая пастушкой, и какой-нибудь ее кавалер пастушок танцую, музицируют на лоне природы, а природа – это просто театральные кулисы. Жизнь только театр, и в ней все люди актеры, и они призваны играть какие-то роли, а на самом деле они хотят жить в свое удовольствие. Любви нет, потому что любовь предполагает жертву, подвиг (настоящая любовь). Это игра в любовь.
Вот сейчас перед нами картина, которая называется «Путешествие на остров любви». Это античный миф о таком острове любви. Вот общество разнообразное, пестрое, галантное, кавалеры, дамы, которые отправляются на этот остров, чтобы предаться там наслаждениям всевозможным. Это игра в любовь. Это, конечно, не настоящая любовь. Художники этого направления не могли расписывать храмы, как вы понимаете. Какой может быть храм, если такая философия под ним и такая религия, какая может быть роспись? Интересно, что из Библии тоже извлекаются такие сюжеты, которые щекочут нервы там «Сусанна и старцы», например, один из излюбленных сюжетов. Или «Похищение Европы».
Это, правда, античный мир. Это не Библия. Но все равно это тоже один из излюбленных сюжетов этого времени. В общем, вот это становится важным событием в человеческом сознании.
Но, как вы понимаете, Бог поругаем не бывает, и вот это человеческое сообщество, которое сознательно лишило себя опоры, потому что единственная опора на земле – это, конечно, Бог. Представьте, что нужно перейти через пропасть канатоходцу по узкому канату, и если впереди идет Иисус, и канатоходец смотрит на Него, он перейдет эту пропасть, но если Иисуса нет, то неизбежен взгляд вниз и падение. И падение-таки наступило очень скоро – это Французская революция, которая смела, уничтожила весь этот кружевной, вымышленный мир вместе с художниками. Появилось совершенно новое искусство – героизированное искусство, потому что в нас вложен крест. Крест в нашем существе. То есть горизонталь – это наша земная жизнь. Вертикаль – это наша связь с Богом. Вертикаль всегда необходима. И если ни Бог, потому что французские революционеры Бога начисто тоже отрицали, то тогда герой, человек-герой. Появляется такое искусство: «Свобода на баррикадах» Делакруа, всевозможные героические мифы Греции возрождаются, и множество картин пишется на эту тему. Но и это тоже долго не существует. Стили сменяют один другой.
Вот XIX век. Франция XIX века – это совершенно другая страна с другими задачами, с другим видением действительности. Пережив эпоху героизации, (пейзажу в этой эпохе даже места не оставалось) она начинает открывать для себя новое направление в искусстве реализм. Это направление выдвинуло ряд замечательных художников, активно выступивших против так называемого неоакадемизма с его псевдо романтизмом и сентиментальностью. Это были Курбе, Милле – художники-барбизонцы. Это от маленького пригорода Парижа, Барбизон, куда они съезжались летом, коммуной жили там вместе и писали окрестные пейзажи.
Вот перед нами картина Милле. Эта картина называется «L’Angélus».
Это название такой молитвы, которой обязательно человек призван молится где-то на исходе дня, когда день кончается, но день еще не начался, все читают молитву, где бы человек не находился: дома, в поле. Это крестьяне, это их жизнь, для них это свято. Они хранят эту веру. И вот этот момент, когда они оставили свою деятельность и предаются молитве «L’Angélus».
Это замечательный художник Камиль Коро.
Он писал природу, тоже несколько ее романтизируя, но она у него живет какой-то совершенно особой жизнью, она как бы не зависит от человека, она полна тайн, полна каких-то удивительных мифов. И часто он населяет эту природу действительно мифологическими существами. То какая-то богиня Диана у него появляется. Вот здесь просто крестьяне собирают что-то с дерева. Природа всегда в ожидании перемен, она всегда не спокойна, не статична, она взволнована. Вот такой Коро замечательный художник.
Все эти художники считали и осуществляли в своей творческой деятельности, что писать надо только современность, что необходимо отрешиться от образов античности, образов средневековья, образов XVI, XVII6 XVIII столетий в то время, как XIX век запрещен абсолютно, говорили они. Художники этого направления стремились к верности. Еще никто не умел писать с натуры, еще пленэр не был изобретен, никому не приходило в голову. Писали в мастерской по памяти, делали маленькие набросочки, а потом в мастерской писали эти картины. Появляется вскоре такое направление, которое вам наверняка хорошо известно, как импрессионизм. Эти художники писали уже на природе непосредственно, причем они старались схватить момент и запечатлеть тот момент, который через секунду изменится. Это была их главная задача.
Вот как пишет об этом наш русских художник Крамской в письме к Репину. Русские художники еще не знают, что это такое. Он едет в Париж и видит там выставку импрессионистов, они его поражают и он пишет: «…там есть нечто такое, что нам нужно намотать на ус самым усердным образом – это дрожание, неопределенность, что-то нематериальное в технике, эта неуловимая подвижность натуры, которая, когда смотришь пристально на нее, — материальна, грубо определенна и резко ограничена; а когда не думаешь об этом и перестаешь хоть на минуту чувствовать себя специалистом, видишь и чувствуешь все переливающимся, и шевелящимся, и живущим. Контуров нет, света и тени не замечаешь, а есть что-то ласкающее и теплое, как музыка». Замечательно, по-моему, он выразил сущность импрессионизма. Французские художники, казалось бы, этого направления были далеки от социальных и уж тем более от религиозных задач. Сама живопись была для них высшей ценностью. Они искали и находили в ней ту радость, красоту и гармонию, которую вложил Бог в этот язык, хотя они этого и не осознавали.
Для импрессионистов поэзия везде. Ее источник заключается в способности смотреть и видеть. Они хотели своей живописью научить людей видеть реальную, непридуманную красоту и тем вернуть им радость видения божьего мира. Хотя философ Шпенглер иронично сказал о них так: «Пейзажи Рембрандта лежат в мировом пространстве, а ландшафты Моне около железнодорожной станции». То есть понимаете, как меняется масштаб. Но мы будем благодаря им… Потому что весь мир создан Богом, и мир возле железнодорожной станции тоже создан Им же. Благодаря Эдуарду Мане, Клоду Моне, Базилю, Писсарро, Дега мы будем славить Бога везде, в том числе, и около железнодорожной станции Эдуарда Мане.
Вот такая жизненная сценка. Просто художник в лодке пишет пейзаж и всё. И вместе с тем это совершенно прекрасно. Мы смотрим на это и наслаждаемся. Теперь мы выбрали самые яркие проявления. У нас нет возможности, к сожалению, насладится огромным количеством живописи, созданной на Западе, но теперь нам нужно поговорить о русском пейзаже.
Русский пейзаж, как я вам говорила в прошлый раз, как самостоятельный жанр возник только в конце XVIII и начале XIX веков. Вообще русское искусство как бы не существовало до этого, была только икона. Петр I сделал все, чтобы Россия ничем не отличалась от западноевропейских стран, он прорубил это свое знаменитое окно в Европу и начал посылать русских простых крепостных за границу учиться. Они учились и потом возвращались сюда уже зрелыми готовыми художниками, оставаясь еще крепостными, что, конечно, страшно даже представить себе, как поживши в свободной Европе и учась прекрасному языку живописи, они снова попадали в это свое зависимое крепостное состояние, в состояние почти вещи. Но это другая тема, хотя какой-то, безусловно, отпечаток на искусстве эта тема тоже отложила, потому что искусство, которому так мало лет, ведь мы отставали от Запада примерно на три века, на триста лет. За пятьдесят каких-то лет нужно было пройти путь, который Запад прошел за три века, понимаете?
Что такое смена стилей? Это ведь не просто так меняется один стиль. Стиль зависит от множества причин: экономических, социальных, духовных, военных, исторических. Не просто так возникает новый стиль. Вообще трудно понять, что именно лежит в основе создания нового стиля. А тут нужно было догонять, нужно было эти стили копировать, нужно было стать не хуже их. В результате в одно и то же время существовало несколько одинаковых стилевых направлений, что совершенно противоестественно. Они не были прожиты нацией, народом русским, они не были переварены. В результате такое некое несварение желудка было обязательно, но тем не менее через два века, через пятьдесят, как я уже сначала сказала. В XVII веке возникла, в XIX веке уже создается искусство, которое вполне может соперничать с западноевропейским. Уже может любой хороший, настоящий пейзажист висеть в таком музее, как Лувр, например, вполне законно. Это загадка нашего менталитета. Мы вечно отстаем, потом догоняем. Но это другая тема. Может быть, когда-нибудь историки разберутся в этом.
Мы начинаем с XIX века, потому что в XVIII был пейзаж, но он тоже существовал как некий фон. И вот появляются замечательные пейзажи замечательного живописца Сильвестра Щедрина. Он был послан в Италию. Конечно, итальянская природа пленила его. В его пейзажах она как бы замирает при утреннем пробуждении, при сверкании полудня и после полуденного покоя. Этим пейзажам свойственна такая тихая простота, какая-то особая невинность, даже некая неразбуженность чувств. Таковы его водопады в Тиволи, Колизей, серия террас.
В морских пейзажах, как здесь, например, свернуты парусу, безветрие, такая дремота. Непонятно то ли эти корабли вернулись с каких-то дальних стран, то ли они отдыхают перед тем, как отправиться в какие-то далекие путешествия. Выбран момент, когда просто тишина, просто сон, просто такой полуденный покой. Вот он очень любил именно это состояние. Как бы камешек, брошенный вверх, летит, летит и на какое-то мгновение в синем небе он замирает – вот это мгновение он старался запечатлеть (перед падением вниз). Здесь у него край, куда можно перенестись в мечтах усталому человеку. Вообще мечты и воображение – это главное настроение его пейзажей.
Следующий художник Венецианов. Он писал такой идиллический деревенский жанр. Конечно, трудно представить себе, что крестьянка в таком нарядном сарафане и кокошнике на пашне вот так торжественно ведет лошадей. Это сочиненная, конечно, коллизия. Ребеночек тут играет. Старое дерево – это символично, это старая, уходящая жизнь. Юные молодые деревца, на фоне которых сидит этот младенец. Она, как бы танцуя, ведет этих лошадей.
Это представление о своем народе. Такое наивное трогательное, но, конечно, ничего общего не имеющее с реальной жизнью. Может быть, это идиллический жанр возник как реакция на сгущенную грозовую атмосферу Европы, потому что Европа уже чревата всякими революционными потрясениями, а здесь как бы попытка отстоять такой патриархальный сюжет, мир.
Вот пастушок тоже дремлет, спит у маленькой речушки – вот это дорого. Наш мир. У нас не может быть революции. Наш мир такой, наша Родина особая, у нее особая духовность, у нее особый путь. Мы часто слышим и сейчас эти слова. Художник вот так это понимает.
Никто не надрывается в нищете и в страшных трудах. Что такое крепостное право? Это пусть думает Радищев или Новиков, пусть они пишут об этом, сходят с ума, а мы будем дремать и ждать перемен вот так, будем стараться, чтобы наша прекрасная природа оставалась всегда вот такой завороженной как бы в таком светлом оцепенении, в такой дремоте. Но дальше XIX век происходит, перемены все равно идут, их нельзя остановить.
Вот крупнейший русский пейзажист Шишкин. В его творчестве совершенно другая природа – это сильность и цельность народа. Он воспел это. Это Шишкин.
Это могучие сосновые рощи, могучие поля ржи – это сила народа. Это он воспевал. Его природа тоже незыблема. Он тоже верит в то, что это никогда не изменится. Эта поразительная наивная вера, что изменений не будет или я не хочу, чтобы они были, я хочу их остановить – Шишкину это свойственно.
Александр Иванов пейзажей специально не писал. Его тема – это «Явление Христа народу». Это знаменитая картина. Мы говорили о ней в первой лекции. Но как нечто подсобное для картины ему нужны были пейзажи, и он создал великолепную серию совершенно замечательных пейзажей, где его талант проявился, может быть, гораздо ярче, чем в его картине даже. Картину он слишком долго писал. Это так называемая Аппиева дорога – это античная дорога; дорога, по которой шли варвары на Рим, шли римляне, чтобы завоевывать.
Здесь вдали виден силуэт собора Святого Петра, а здесь остатки античных каких-то памятников вдоль этой дороги. Вы видите красноватая земля как бы пропитана кровью. Кровь проливалась здесь, битвы на этой земле были бесконечны, она впитала в себя эту кровь. Такой закатный воздух создает эту кровавость удивительную.
Теперь посмотрим другого живописца. Это Саврасов. Замечательный художник, замечательный пейзажист. Все знают его «Грачи прилетели». Мы их тоже сейчас увидим. А у него множество прекрасных пейзажей. Он был необыкновенно влюблен в русскую природу такую совершенно не притязательную, без всяких особых красот; никаких гор, никаких скал, никакого моря, а вот эта скромная природа трогает в его пейзажах бесконечно. Иногда смотришь какой-то пейзаж, какие-то задворки, сарайчик, заборчик – и это прекрасно. Каким-то видением художественным увидел. Здесь вот ранняя весна – то время, когда уже зацветают отдельные деревья, а другие еще нет. Вот такой пейзаж.
Можно следующий. Это зимний пейзаж его. Здесь он почти монохромный. А вот эти «Грачи прилетели».
Очень любил промежуточные эти состояния, когда только начинается что-то. Он был преподавателем в Академии художеств, он мог прийти в мастерскую и сказать: «Друзьям мои, фиалки расцвели! Едем все смотреть расцветшие фиалки». Но, к сожалению, судьба его была трагична. Он страдал все тем же русским недомоганием, то есть алкоголизмом. В результате был изгнан из академии, его бросила семья, и умер он в совершеннейшей нищете. К сожалению, это так.
Теперь посмотрим художника Федора Васильева. Это ученик Саврасова. Умер он совсем молодым. Двадцать с небольшим ему было. Он был болен чахоткой. Что поразительно, все свои картины вот эти он написал в Крыму, потому что ему нужно было жить в Крыму. Он с такой поразительной фотографической точностью. Он так тосковал по этой средней полосе нашей, что писал их совершенно так, как будто пишет их с натуры. Создал несколько замечательных пейзажей. Вот тоже его такой прекрасный пейзаж.
В конце XIX, начала XX века является ощущение близящегося заката. Что-то происходит в душах художников, они начинают чувствовать, что перемены какие-то грядут, причем чувствуют их по-разному. Все жаждут перемен, все хотят. Не было ни одного такого мыслящего человека, который не жаждал бы революции. Ну, единицы просто были, которые понимали, что на самом деле ничего хорошего революция никому не принесет. Общая атмосфера эпохи – это какая-то тоска, меланхолия. Во-первых, явственная утрата связи с Богом. Это свойство всех, всего, можно сказать, населения земного шара в это время. Гармония исчезла, предчувствие надвигающейся катастрофы пронизывает и природу, и как следствие этого возникает потребность в приюте, возникает много картин и художников, которые как бы жаждут этого приюта.
Что такое картины Левитана? Это поиски места, где можно скрыться, спрятаться от какой-то непонятной грядущей катастрофы. Сейчас посмотрим Левитана. Здесь, конечно, не лучший вариант этого изображения, но мы знаем ее в Третьяковке.
Это природа как золотая чаша. Это «Золотая осень». Она удивительна. Мы находимся как бы внутри. Вы помните, что художники высокого Возрождения предпочитали смотреть на природу из окна, а сами находится в городе, то сейчас Левитан погружает нас внутрь этой золотой чащи. Мы внутри нее. Природа – это золотая чаща. Вот так он эту золотую осень видит. Это приют.
Мы здесь на берегу. А этот желаемый приют, этот вечерний звон, который несет нам успокоение, утешение, какое-то примирение, он находится за рекой, но его можно достигнуть. Почему? А вот две лодочки на этом берегу. Мы можем достигнуть этого приюта, есть надежда.
Левитан был страшно болен. Всю жизнь у него была тяжелая болезнь сердца, и умер тоже молодым, но поражает его оптимизм. Это человек, который был вечно преследуемым. Черта оседлости. Ему не разрешали жить как еврею в столице. Он должен был учиться вместе с тем в столице, в академии. Вечный страх, нищета. Вот он надорвал сердце. При этом он необыкновенно влюблен в эту русскую природу, в эти церкви, в этот вечерний звон. Он понимает, что успокоение и утешение он мог бы найти здесь. Была очень большая замечательная выставка его года два назад на Крымском валу, и там все последние картины, уже написанные в год смерти, это просто гимн русской природе, это такой взлет радости, как будто освобождение какое-то. Они просто сияют, источают солнечный свет. Никакого этого полумрака, какой-то тревоги в них нет. Что-то он почувствовал, видно, перед смертью.
Вот в этой картине обитель, где можно найти утешение. На первом плане две лодочки. Этот приют достижим. Все залито вечерним теплым светом. Следующая картина «Омут».
Такой тревожный, страшноватый, темный лес. Небо тоже вечернее и сулящее непогоду. Здесь река и там омут. Все тревожно, все страшно, но мостик. Есть мостик, и мы можем уйти из этого страшного куда-то, где есть свет, где есть тепло и люди. Это всегда у него. У него всегда есть надежда. Он никогда не оставляет нас в тоске.
Вот это его знаменитая картина, которая называется «Над вечным покоем».
Грозовое небо тревожное, мрачное, темное. Серая холодная гладь воды. Вообще пейзаж, не сулящий никаких таких радостей. Но на этом островке маленькая церковка и при ней избушка, и там теплится огонек, то есть тепло есть, надежда есть. Удивительно, как он это всегда дает нам почувствовать и своим современникам в первую очередь.
Он был очень популярен и дружен с Чеховым, хотя Чехов поиздевался над ним, они был очень такой ранимый человек. Чехов изобразил его очень зло в рассказе «Попрыгунья», если вы помните, и обидел его очень сильно этим рассказом. Он гениальный художник. Гениальность его прежде всего в том, что он так воспел среднюю вот эту нашу скромную природу и давал нам всегда надежду и утешение. Казалось бы, да?
Интересно, что в русской живописи появляется тема дороги. Уйти, куда-то уйти или, наоборот, к кому-то прийти. Молодежь, студенты, курсистки отправляются с Евангелием на груди в деревню учить, лечить, проповедовать Евангелие. Мы этого не знали. Нас в школе учили, что они идут призывать крестьян к революции, но это неправда. Они ушли к ним как к «малым сим», они шли к ним как к истинным христианам. Но эти истинные христиане ничего другого не делали, как тут же сдавали их урядникам, и эти юноши, и девушки полные благих намерений совершали по этой самой дороге уже путешествие в Сибирь в кандалах. Такова судьба первых наших проповедников Евангелие. Это были передвижники, которых у нас изображают у нас как борцов за социальную справедливость, на самом деле они были борцы и проповедники Евангельских истин и, конечно, изображали жизнь крестьян так, как она есть. По этой Владимирке…
Она сама за себя говорит. Ничего другого не скажешь. Кажется, что ты слышишь звон кандалов идущих, бредущих по этой дороге в Сибирь по этапу людей. Это эпическая картина очень великая, я считаю.
Но постепенно в конце уже XIX, начале ХХ века появляется ощущение близящегося заката, появляется интерес к экзотике, к сказке. Общая атмосфера эпохи – это тоска, меланхолия, вызванная вот этой утерянной связью с Богом. Гармония исчезла. Предчувствие надвигающейся катастрофы пронизывает и природу.
Появляются такие художники, как Нестеров, которого я не могу вам, к сожалению, показать. Там «Видение отроку Варфоломею», «Пустынник».
То же деревья – это не шишкинские могучие сосны, это хрупкие деревца, деревца-дети, который нужно защитить, нужно эту природу оградить, ей грозит нечто, ей грозит какая-то гибель, а они полны доверчивости, беззащитности. Для такого художника, как Борисов-Мусатов поиски этого мирного приюта превращаются в приют мечтаемый, которого нет на самом деле, но о нем можно только мечтать. Постепенно тема приюта исчезает, появляется, наоборот, активное начало. Например, «Свежий ветер» Рылова или «Небесная битва» Рериха. У Рериха были какие-то свои представления о религии, он был очень сильно связан с Востоком, но вот эта энергия, которая как бы наполняет жизнь, энергия и здесь, в природе, вот так проявляется.
А это такой художник Рылов. Бурное море, бурное небо.
Хватит меланхолии, вот давайте ждать перемен и призывать эти перемены. И вот эта тема приюта постепенно исчезает, и возникает такая следующая картина Петров-Водкин.
Видите? Это выпуклая земля, он ощущает природу вокруг себя, в которой он находится, как шар земной. Для него природа – это земной шар, бесконечность которого он ощущает. Это вот такая вселенная, которая постепенно… Необозримость космоса. Вот такие мотивы входят в искусство.
Но в искусстве советского периода был не мало прекрасных пейзажистов – Грабарь, Беляницкий-Бируля, Бакшеев. Но постепенно этот жанр стал расцениваться как не идеологический, а эпоха требовала идеологии, пропаганды нового строя. Эти художники стали считаться какими-то подозрительными, очень не внушающими доверия. Многие из них прожили жизнь такую и называли сами себя «подкроватными», то есть все, что они писали, они прятали под кровать, потому что это никому не было нужно, это не брали на выставки. Теперь пейзаж стал фоном для бодро идущих куда-то масс. Пейзаж-настроение расценивался теперь, как нечто упадническое, и постепенно ушел из выставочных залов и галерей.
На Западе искусство говорило уже давно другим языком, ища новые формы, совершенно забыв, по сути дела, о содержании. Человеческая душа, потерявшая Бога, занялась формотворчеством. Ее интересовал уже ни мир природы, не мир, созданный Богом, а тот мир, который человек создавал уже по образу своему и подобию.
Я закончу эту нашу беседу картиной современного художника Эрика Булатова, где как раз здравница некая, бодро идущие к морю люди, а вот, как вы видите, линия горизонта там, где море смыкается с небом закрыто орденской лентой. Я видела эту картину.
Я видела вообще его картин много. Это смотреть невыносимо, потому что не видеть линию горизонта человек не может. Для него это просто пытка. Вот он эту пытку воспроизводит. Причем картина написана заведомо так плохо, как будто это плохая репродукция из «Огонька» журнала плохая цветная, когда несовпадение цветов. Сознательно. Он сам прекрасный живописец на самом деле. И у него много таких картин. Это так называемый соцарт. Это уже такая ирония. Это уже природа на службе у анти-, так сказать… протестных таких тем.
У него есть такая картина, где сидят пара пожилых людей в Поллинарии, где-то на травке расположились. Яркая, ядовито-зеленая трава, такое же ядовито-голубое небо с белыми облаками, а кругом такими красными буквами с четырех сторон слово «опасно». Вот такая картина.
В конце XIX, начале XX века появляются темы приюта, жажды приюта. Например, мотив большой дороги в русском искусстве XIX, ямщицкие песни, если вы помните. Образ дороги – это символ народной доли, крестного пути народа. Но были мотивы, отражающие не пути народа, а путь индивидуальной личности, человека, который сам избрал служение добру и хочет посвятить себя этому, но его тогда ожидает хохот толпы. Толпа не принимала. Как я сказала, что крестьяне сдавали этих юных курсисток и студентов урядников, и они потом в кандалах ехали или шли пешком по Владимирке в Сибирь. Так хохот, издевательства ждали даже человека, который просто хотел служить добру. Это распространенный мотив в искусстве. Вообще бесприютное одиночество человека среди природы появилось в начале ХХ века.
Вот характерное состояние – надвигающаяся ночь, непогода, мысли о приюте. Где-то после революции 1905 года этот мотив приюта уходит из живописи, начинаются совсем другие темы. Вот Рылов, Рерих, то есть бурная природа. Петров-Водкин и так далее. Интересно, что идея приюта, как я уже сказала, вошла в обиход в камерной музыке. Рахманинов. Наверное, вы знаете такие романсы, как «Сон», «Сирень», «Здесь хорошо». Помните? «Здесь хорошо, здесь нет людей, здесь только Бог да я… да старая сосна». «Растворил я окно, — стало грустно невмочь, опустился пред ним на колени». Вот такие мотивы тоже и в музыке. Это потребность найти тихий уединенный уголок природы, приют для хрупкой, одинокой души. Одиночество, тишина. Постепенно эта тема менялась, превращаясь из обители для жизни в неосуществимую мечту. Вот, например, такой романс: «И у меня был край родной. Прекрасен он, там ель качалась надо мной, но то был сон», – перевод Гейне поэтом Плещеевым. Вот такой природный приют – это не обретенный покой, а только мечта о нем, мечта о счастье полная печали. Вот такие художники тоже были. На этом я хотела закончить.
- Лилия Ратнер. В поисках своего лица: портрет как зеркало нации
- Лекция Лилии Ратнер: «Богоискательство в русской живописи XIX века»
- О лекторе
- И еще о лекторе
- Программа «Лектория Правмира» на весенне-летний сезон
Участвуйте в Лектории «Правмира» и следите за событиями в нем на нашем сайте, а также на страничках в Фейсбуке и Вконтакте.
Видео: Виктор Аромштам
