– Недавно у вас вышло сразу два переиздания ваших книг – «Современного патерика» в издательстве Елены Шубиной и романа «Бог дождя» в «Новом небе». Эта синхронность – случайность?
– Полная. И то, и другое издательство постучалось в мою дверь. В магазинах этих книг давно нет, захотелось порадовать новое поколение читателей – пожалуйста, наслаждайтесь. Но для меня это, конечно, сигнал. Доколе? Вот что я слышу из-под обложек пахнущих типографской краской своих старых новых книжек. Когда ты напишешь что-нибудь еще? Не сборник рассказов, не беседу с психологом, а книгу! Большую.
– Да, когда?
– А вот и скоро. Наш скорый поезд мчится к конечной станции на всех парах! Знаете мою любимую историю про монаха и птицу? Из одного древнего сборника.
– Нет, расскажите.
– Жил да был один монах, и вот как-то раз, когда он молился, в церковь влетел «прекрасный птищ», птичка-невеличка. Монах так и замер. Птица была необыкновенной красоты, какие перышки, какой носок! Оперение ее переливалось всеми цветами радуги, клювик желтый, на голове хохолок. Глядит монах на нее во все глаза, подходит ближе, а птичка порх! Вылетела из церкви и присела на куст, давая себя догнать. Монах за ней, а она полетела в поле. Он за ней. Смотрит: вот это да! Столько лет он не выходил из монастыря, а там-то красота. На поле лютики, колокольчики, маки – и благоухание, бабочки порхают, а вокруг деревья в цвету, на одно птичка уселась и начала петь. Никогда в жизни монах не слышал такого удивительного пения. Слушает и не может оторваться, и мечтает об одном: чтобы птичка пела всегда. Долго слушал, но тут певунья устала и улетела. А монах пошел в монастырь. Возвращается – ого! Кельи-то совсем другие. И церковь почему-то перекрасили, и ни одного знакомого лица. Встречает его новый игумен. Тут-то и выяснилось: с тех пор, как он вышел из монастыря, прошло 300 лет, а он и не заметил, так прекрасно пела та птица. Вот и я заслушалась своего прекрасного птища, не глядя на часы…
– Кто же вам поет?
– Николай Семенович Лесков. Триста лет еще, правда, не прошло, но с 1831, когда он родился, по 1881 год, когда написан был сказ «Левша» и собственно наступило бессмертие, то есть полвека мы с ним уже прошли. Видела я его и в люльке, крепким черноглазым младенцем, видела и мальчиком в Орловской гимназии, зубрящим немецкий и латынь. Видела и писцом за пыльным окошком присутствия с темной бородкой, и чиновником, отправляющим рекрутов на войну, и вальяжным коммерсантом в тарантасе, и журналистом, жадно вслушивающимся в петербургские разговоры. И писателем Стебницким, со скандальной репутацией, гонимым, нелюбимым. Дикий, стихийный талант, который пер из всех дыр его пусть иногда и сырой, но все равно замечательной прозы, которую на самом деле не так просто полюбить, но когда полюбишь, действительно не наблюдаешь часов. И все же надеюсь закончить книгу о нем к концу лета.
Майя Кучерская. Фото: Anatoli Stepanenko
– Кстати, о любви. Истории в вашей последней книге «Ты была совсем другой» именно о ней. В описании летнего интенсива вашей школы CWS была тема любви. Книгу вы мне подписали «любви»… Что для вас любовь?
– Воздух. Ею дышу, люблю любить, люблю, когда любят меня, и самые разные формы любви мне нравятся. Но вообще эта тема… опасная. Куда ни ступишь – обязательно брякнешь пошлость. Поэтому, может быть, лучше помолчать? Ладно, вот один только свежий пример из того, что вижу вокруг. Одному человеку во цвете сил и лет поставили смертельный диагноз. Куча его друзей выражает ему любовь, лайкает его печальные больничные посты, конечно, предлагает деньги. Но ему не нужны деньги. Ему нужно, чтобы кто-то постоял с ним в очереди, потому что очередей в этом онкоцентре много и они длинные, постоял для моральной и отчасти технической поддержки.
Но в очередь, в которой сидят к тому же умирающие, никому не охота. Но только тот, кто пойдет стоять в очередь, по-настоящему любит.
Я знаю того, кто пошел.
– Вам кажется, у современного человека дефицит любви к другим или от других?
– Это одно и то же. Но все про это забыли и работают в основном на вход, хотят получать, брать, купаться в заботе, ласке, понимании. И поэтому всем сегодня так не хватает любви, до болезненности. Возможно, еще и потому, что поколение тех, кто понимал, как это работает, кто любил и не требовал отдачи, потихоньку вымерло, почти. Они нас поддерживали, они были нашей каменной стеной, за которой не дуло.
Это поколение, условно говоря, моей бабушки, тех, кому сейчас от 85 до 100. Как-то, знаете, в голову не приходило думать про бабушку, всем всегда служившую и помогавшую, а нужна ли ей любовь? Есть ли у нее такой дефицит? Она сама всем отдавала тепло, заботу и пироги, черпала и черпала, и в том месте, откуда она брала, не было дна. Я вспоминаю про нее не потому, что она была какая-то выдающаяся – наоборот, простая, без высшего образования, хотя и с сильным характером, готовила, шила, растила на даче клубнику, крыжовник, розы и жасмин. Вспоминаю ее, потому что такие, как она, были практически все вокруг. Подвести, опоздать, тем более обмануть! Это было немыслимо. Такие же у меня и родители. А я и мои ровесники уже не совсем.
– Вы пришли в Церковь тоже в поисках любви?
– Я не знаю. Для меня это до сих пор загадка. Это вышло естественно, как-то само собой. Сначала я почувствовала, что Бог есть и что Он тут. Потом захотелось с Ним общаться почаще, потеснее. И я крестилась, просто чтобы было место, где это общение происходит интенсивнее. Так и пошло, вот уж 30 с лишним лет хожу в церковь и по-прежнему люблю и службы, и слова, которые там поют, и таинства, которые там вершатся. Иногда сама себе удивляюсь: что это я? Почему каждое воскресенье я, как дурак, сажусь и еду туда? Ну, вот такая уж я отсталая.
– Как вам, человеку, находящемуся долгое время в Церкви, видится – есть ли реально отток из Церкви, о котором иногда можно прочитать – по сравнению с 90-ми, и почему?
– Есть, конечно. Раньше, когда из Церкви уходили близкие мне люди, я много думала об этом. Лучшие из них не хотели лжи, а хотели, как бы это сказать… последней правды. Но слишком часто на свои вопросы они слышали пустые, спрямляющие сложность жизни ответы, в духе «так написано в Евангелии», «смиряйся», «это – гордыня». Но человеку думающему трудно иметь детскую веру. Ему хочется объяснений и встречи с живым Богом, с Его любовью, а не ответы, что блуд или там стяжание – грех. Причем слышать из уст таких же слабых людей. Это одна причина.
А другая: все меньше осталось тех, у которых можно учиться быть христианином. Не буду цитировать митрополита Антония про то, что надо увидеть сияние вечной жизни хотя бы на чьем-нибудь лице… Вот это сияние – где оно? На чьем лице? Попробуй найди. Есть, есть и сегодня святые люди, но, во-первых, они незаметные, они прячутся, во-вторых, совершенно не обязательно принадлежат Церкви. И я ими восхищаюсь, преклоняюсь, но мне, кстати, дико любопытно: откуда берут силы они? Работая в хосписах, детдомах, усыновляя по десять детей, откуда они берут силы? Не понимаю.
– Вам удается при вашей занятости посвящать себя практическому христианству?
– В смысле творить добро? Иногда мне так хочется. Но я думаю так: если я хотя бы буду вовремя отвечать на письма студентов нашей литературной магистерской программы в Вышке, уже неплохо. Если сумею увидеть, в чем талант каждого, и поддержать.
Знаете, что самое интересное я поняла за последние четыре года, время, которое я преподаю начинающим авторам? Неталантливых действительно нет. Их нет, вот так-то.
Залог этого то, что человек – словесное существо и у него бессмертная душа, говорящая с вечностью. Каждый человек обладает даром слова от рождения, потом этот дар затаптывает школьное и прочее воспитание, но вынуть его на свет, помочь воплотить – можно. Нужно только создать условия. Удобрения, температуру, тогда из затертого зернышка вырастет сад.
Фото: Павел Смертин
– Как вам кажется, что стоит за делением православных на «либеральных» и, условно говоря, «консервативных»?
– Разнообразие людей. Стоит. Стоят разные люди. Кому-то хочется подморозить, кому-то отогреть, кому-то совершенствовать себя и приближаться к Богу через молитву, кому-то кормить голодных, кому-то рыбку ловить, кому-то книжки читать. В этой бесконечности числа обителей у Бога большое утешение. Так и живем в небоскребе: кто-то любуется облачками, кто-то зелеными деревьями, кто-то людьми, ходящими под окнами. Кто куда поселился, там и живет.
– А вы – либерал или консерватор?
– Да дело же не в том, как себя назвать, к кому примкнуть, а в конкретных вопросах. Мне очень нравится демократическая смена власти и не очень нравятся аборты, например. Я в таком случае кто? Но если говорить в общем, я люблю свободу, и политическую, и духовную, и религиозную – всякую, люблю безграничность дарованных ею возможностей. Мне нравится, когда я могу и даже должна выбирать, поэтому свобода меня так вдохновляет, в ней я слышу голос Христа, уж простите. Консервация – но смотря чего? Вот я вспомнила свою бабушку. Такое отношение к близким, к миру я бы с удовольствием законсервировала, хранила изо всех сил, но, увы, это невозможно.
– Вы давали интервью оппозиционному ресурсу «Ахилла». Он, кстати, назван по имени одного из героев Лескова, о котором вы пишете книгу. Никто из знакомых вас не осудил за это?
– Я за одно название дала это интервью, вы почти угадали! На самом деле мнений, как и людей, должно звучать много, иначе все кончится закаткой в асфальт. А что до вашего вопроса, у меня давно не осталось в близком кругу таких знакомых, которые могли бы меня за что-то осудить. Я давно окружена теми, кто меня понимает. И теперь, если они и могут мне что-то сказать, то скорее что-нибудь в духе: почему ты так мало выступаешь на оппозиционных ресурсах? Потому что мне надо ответить на письма, отвечаю я. Моим студентам.
