Сейчас всем хочется читать побыстрее. Существуют курсы скорочтения и множество пособий (очень хочется сказать пособников) в этом благородном деле. А для полного успеха существуют ещё и сокращённые версии литературных произведений. Правда, в случае быстрого чтения такого “изделия” пересказ прочитанного более всего походит на репортаж о спортивном соревновании, и нечеловеческие муки испытывают школьники и студенты, от которых злые дяди и тёти требуют осмысления. А добрые, наоборот, выпустили сокращённое издание “Преступления и наказания” на 15 страницах, где всё понятно: кто кого убил, кто кого любил, как поймали и какой срок дали.
Бессмысленно против такой практики протестовать. Остаётся пожалеть тех, кто будет лечиться у врачей, читавших таким образом в студенчестве, или жить в домах, построенных “скорочеями”. Однако назовём всего лишь две области чтения, в которых это почтенное древнее занятие самым настоятельным образом требует медлительности: духовная литература (в первую очередь — Священное Писание и богослужебные тексты) и лирическая поэзия.
Относительно лирики вообще и лирической поэзии в частности и в особенности существует ряд заблуждений. В расхожем языке фраза А, это всё лирика означает “Этому не следует придавать значения”. Считается к тому же, что лирическая поэзия — это когда “он, она и луна” и тем самым не для серьёзных людей. Разобраться в этих застарелых заблуждениях трудно, но попробовать стоит.
Лирика как род литературы ведёт свою родословную из античности, так что её свойства описаны более чем хорошо. Отличительный признак лирической литературы (не обязательно поэзии, но чаще всего это поэзия; с другой стороны, не всякое произведение словесности, снабжённое ритмом и рифмами — поэзия) — это описание не людей, вещей и событий, а душевных состояний поэта, которые проистекают из его созерцания мироздания и формируются под внешними впечатлениями или в результате размышлений. Расцвет лирической литературы в христианской культуре легко объясним: самые значительные переживания возникают у поэта, когда он видит мир как творение Божие и себя — как частицу этого мира. И это свое видение и постижение хочет (и умеет) донести до людей. В стихотворении, посвящённом Пастернаку (“Поэт”, 1936 г.), Ахматова сказала: И вся земля была его наследством, А он её со всеми разделил. И лучше о существе лирики сказать невозможно.
Именно поэтому читать эту литературу нужно медленно, чтобы иметь возможность оценить и сюжет (ход размышлений), и систему образов, и попытаться понять, как же это делает лирический поэт, что простые вроде бы слова достигают невероятной глубины смысла и так дивно звучат. До конца понять это всё равно невозможно, потому что это дар, это талант (в самом Евангельском смысле), полученный от Бога. И хотя он и отдан на служение людям, некая тайна остаётся. Но кроме всех этих (в основном интеллектуальных, но и эмоциональных) переживаний читателю следует взять на себя ещё и особенный труд: он должен душевно потрудиться ради того, чтобы стать поэту другом.
Распространённое заблуждение гласит, что поэзия препятствует аскетическому деланию. Во-первых, смотря какая поэзия. Во-вторых, кому как. Человек, пребывающий на высотах духа, в своём постижении Бога, мира и себя в мире перед лицом Божиим вполне может обходиться и без поэзии (правда, не без всякой: псалмы, каноны, акафисты — это ведь тоже поэзия! молитвы, оставленные нам в наследие Отцами, — это же квинтэссенция их духовных переживаний, которыми они с нами так щедро поделились!). Прочим же для достижения этих высот помимо общепризнанных аскетических упражнений очень полезно было бы развитие и обогащение души посредством соприкосновения с чистой христианской поэзией.
Поселяясь в мире чувств и образов, поэт в определённом смысле перестаёт быть собой; для обозначения этого существует понятие лирического героя, которому автор и доверяет выступать в этом созданном им мире. Какова же лирическая героиня Марины Бирюковой? Это немолодая женщина, живущая в ветхом родовом загородном доме. На первый взгляд, интереснее была бы юная принцесса, обитающая в заколдованном замке, — но что она могла бы дать душе, кроме пустых мечтаний? Таковых принцесс и замков в окружающей среде не наблюдается, а немолодых женщин и старых домов — сколько угодно. А новенькие дачные домики тоже состарятся, как и нынешние молодые женщины, которым хорошо бы задуматься о том, что для полноценной жизни души возраст — не помеха.
Замечательно представлено в поэзии М. Бирюковой вещественное окружение. Внимательное, лирическое отношение к скромным вещам — это тоже одно из основополагающих свойств лирической поэзии, позволяющее поэту очень многое. Пожалуй, лучше всего об этом свойстве лирического миросозерцания сказал Вильям Блейк:
В одном мгновенье видеть вечность,
Огромный мир — в зерне песка,
В едином вздохе — бесконечность
И небо — в чашечке цветка.
Здесь и сейчас, в наше время эта скромная вещественность (в одном из стихотворений она называется хорошая, невкусная, суровая, смиренная жизнь) может стать противоядием от потребительства. Потому что единственное, что от потребительства спасает — это творческое отношение к жизни во всех её мелочах. Потому что мелочи тоже созданы Творцом небу и земли. И вот, мы читаем, как на зиму щели в ветхих рамах затыкаются дешёвой серой ватой, — занятие и для рук, и для мыслей, и для души. И воздаём должное стародавнему машинному немецкому гобелену с оленем — сколько их было, пришедших на смену ужасным рыночным клеёнкам, расписанным лебедями, и сколько от них было тепла и скромного уюта в небогатых домах! В этом стихи Марины Бирюковой залечили мою душевную травму, возникшую, когда некий молодой человек радостно рассказывал о том, что купил себе квартиру и поручил обставить её профессиональному дизайнеру. А мне стало нехорошо от мысли, как это “профессиональный дизайнер” может распоряжаться тем, что является сферой жизни и в некотором смысле продолжением души. Но ведь гобелен висит в доме, который обречён на слом после смерти его последней владелицы, — таков удел всего преходящего, но это звучит без надрыва, со светлой печалью и подлинным примирённым смирением.
Поэзия тем и хороша, что умеет пролагать наикратчайшие пути от вещей и обстоятельств к высшему. Вот, например, размышление о яблоке, скрытом палой осенней листвой, приводит сначала к идее, что важнее не найти и съесть это яблоко, а знать, что оно есть. А уж вслед за этим — подъём к пониманию того, что я жива тем, чего на Земле не нашла. А вот стихотворение о бессоннице, столь мучительно знакомой многим, — о том, что проснувшись ночью, нужно думать не о плохом, а о хорошем. И предлагается это хорошее: о неброской, умиротворяющий красоте зимнего и осеннего леса, о смешном щенке, о Третьяковке. Из упоминания о Третьяковке вырастает воспоминание об отроке Варфоломее с картины Нестерова. И как-то понятно, что в ночной тишине этот хрупкий белокурый мальчик в крестьянской рубашке вдруг возрастает в свою истинную меру преподобного Сергия, игумена земли Русской, и наполняет неспокойную душу (иначе с чего бы просыпаться по ночам) светом, миром, радостью о Господе. А свет этот, в свою очередь, распространяется на всё, о чём думалось, да и на весь Божий мир, сотворённый хорошо весьма. А это не так уж мало.
А вот о романтической луне у Марины Бирюковой своё представление: она называет её небесной нищенкой (потому что отражённый свет!), рябой погорелицей (астрономически точное описание данного небесного тела), бесплодной пленницей (тоже астрономия: лишена жизни и привязана к Земле). Казалось бы, какая уж тут лирика? Но Бог утешает этот жалкий “объект” тем, что луна при том властвует над сердцами, и власть эта сладостна для чувствительной души. А душу человеческую утешает мысль о том, что луна-нищенка облачена в прекрасный наряд из чужого брошенного света — не так ли и сама она, душа, украшается дарами благодати? И разве не дивным образом сочетаются в этой фразе два смысла слова брошенный — ведь и источник света бросает свет на то, что освещает, и бросают то, чего не жалеют — от щедрости, от великодушия, от непрекращающегося изобилия, наконец? И разве не прекрасна та неожиданность, с которой можно увидеть, как Бог любит Своё творение и призывает его — через Свою любовь, и милость, и дары — к единению в любви?
Стихотворение о немудрящем, хотя и радостном домашнем событии — возвращении кота после полугодового безвестного отсутствия — изобилует и неожиданными словами (мохнатое лицо кота), и точнейшими деталями (описание того, как свет озаряет тёмный двор через окно дома), и совершенно неожиданной загадкой. Конечно, интересно, где пропадал кот? — автор отвечает лаконично: там, и это не подлежит дальнейшим разъяснениям: сказано лишь коты не очень там нужны, а люди, знать, нужней. Так что не “где?”, а “зачем?”; затем, чтобы люди изумились, обрадовались и перенеслись — мысленно туда, в ту неведомую область бытия, где таятся Божии чудеса и тайны и которая не подлежит дальнейшему прояснению. А само слово тайна появляется в стихотворении о прогулке по весеннему лесу, где так привольно думать о загадочности человеческой свободы, о её тайне. А если ещё о весне, то вот стихотворение о том, как возращение весны в круге времён года вернуло в жизнь полноту бытия, а до этого много лет было не так, и означает это, что Бог простил и возвратил жизнь, утерянную в бедах.
Очень мастерски сочетается плетение словес и кружение смыслов в стихотворении о камне, которое всё целиком — единая поэтическая метафора. Человек хочет снять камень с души, без него легче; это так понятно. Но душа противится и утверждает, что без камня она станет не легче, а тяжелее и не сможет взлететь: без беды не лечу. Как это непохоже на расхожие представления о том, что цель верующего человека — получить облегчение. Как это близко идее о том, что Христос каждому даёт Крест, и жизнь христианина, помимо того, что содержит множество света и радости духовной, — это крестоношение…
Ещё читателю предстоит познакомиться с грустным стихотворением о том, что человеку суждено не столько “состояться” (современный термин, означающий успех в жизни), сколько “произойти”, получить свой смысл от Бога: Я уже произошла. Почему же оно грустное? — наверное, потому, что чувство это — обманчивое, что “происходить” мы будем до самого смертного часа и даже минуты. Впрочем, на таком прочтении настаивать не следует, оно может быть и совершенно иным. И в этом — тоже тайна поэзии. Сопредельно по смыслу стихотворение о поездке в незнакомый городок, чтобы там, в тишине, вне обычных дел и отношений, найти себя, вернуться к себе — а после этого уехать домой, “в свою катастрофу”, потому что не возвращаться нельзя.
Не может не задеть стихотворение о памяти смертной, той самой, о даровании которой мы призваны молиться. Автор создаёт образ глубокой старухи, которая к смерти, кажется, готова: в мире душа моя — дух начеку. Дело даже не в том, что Бог простил грешную жизнь; Он взял на Себя долги, так что и следа не осталось. Только здесь, у предела жизни, возникает чувство лёгкости — но только потому душа исполнилась миром, что она под защитою духа.
Наконец, последнее стихотворение в подборке завершает тему старого дома. Свой долг ухаживать за домом и садом, владеньем угасшего рода, героиня рассматривает как награду. Верность за верность — вот награда от Бога, а не рекламно-голливудские глянцевые блага и невероятные случайности. Да, дом обречён, и женщину ждет путь всея земли, но сколько отрады черпает душа в этих тихих делах! Мне нравится жить, помогая несчастному дому, — именно что нравится, потому что жалость и внимание включают человека в круг вселенской любви, которая от Бога.
Вот такие стихи. О них можно было бы сказать и больше, но лучше их прочитать.
Внимательно, со вниканием, во внутренней тишине. Медленно и несколько раз, чтобы запомнить не слова, а своё внутреннее ощущение. И кто знает — может быть, стоит к ним ещё когда-нибудь вернуться…
