– Каждое отдельное лицо в Церкви имеет право личного милосердия. Церковь отказывается отпевать их, поскольку чин отпевания предполагает целый ряд вещей. Невозможно просто сказать: «Господи, этот человек согрешил, но он до конца на Тебя уповал и надеялся», когда он не уповал и не надеялся. Нельзя сказать: «Человек этот согрешил, но вера его никогда не поколебалась» – и т.д. Ведь нельзя надсмеиваться ни над Богом, ни над усопшим. Значит, есть категория людей, которые в такой чин просто не входят.
Есть вторая, гораздо более сомнительная предпосылка: самоубийство означает, что человек берет свою судьбу в свои руки, как бы говоря: Бог все равно ничего не сделает, как Он и не делал, и не может сделать… И Церковь издавна говорила, что если человек совершает самоубийство в состоянии помешательства, «аффекта», то это надо – или можно – принять в учет. И я думаю, что приходится принимать это в учет почти всегда; я видел только одного человека, который совершил самоубийство хладнокровно (и то трудно сказать: хладнокровно ли? Ну, человек денежно обанкротился и просто испугался ответственности!) Но есть еще какая-то мера страха и ужаса, которую нельзя считать «хладнокровием»; в худшем случае может в связи с этим встать ряд вопросов. Не следовало ли бы нам иметь какие-нибудь богослужебные чины для до сих пор непредусмотренных случаев?
У нас есть проблемы, например, с отпеванием инославных1. Мы не отпеваем инославных, когда они никакого к нам отношения не имеют. Но когда умирает муж православной жены или жена православного мужа, которые всю жизнь ходили к нам в церковь, но почему-либо не стали православными, то вопрос совсем иначе стоит. Существует синодальный чин отпевания инославных, но он очень неудовлетворительный. Это наш обычный чин, но из него вырезано «со святыми упокой» и в отпусте не дается никакого обещания вечной жизни. Это просто писарский подход: я не беру ответственности, и поэтому все то, что относится к молитве вообще, – пожалуйста, а обещать-то я ничего не обещаю. Ну, это очень, очень жидко… Тем более, что мы отпеваем и даем обещания, которые или имеют серьезное значение, или мы не должны бы их давать. Ведь каждый раз, когда мы совершаем панихиду, отпевание, в сущности, утверждается, что этот человек предается в вечную жизнь, а не в вечное мучение – так чин построен. Так что тут у нас впереди проблема: отпевание неправославного супруга православного человека. Есть вопрос венчаний – это еще более широкая область, и целый ряд таких чинов.
И, наконец, есть вопрос личный. Где-то в православном сознании есть нечто, чего не делает Церковь как таковая, через большое «Ц», но член Церкви может делать (я, конечно, не говорю о том, чтобы нарушать что-то, что лежит в существе Церкви). Но есть, скажем, в житиях святых рассказ о том, как какой-то священник молился о самоубийцах, и его епископ ему запретил. И было ночное видение тому епископу: он видел толпы людей, которые кричали ему, что он – их мучитель. И когда он их спросил: но что я вам сделал? – они ответили: один человек за нас молился, и каждый раз, когда он молился и совершал литургию за нас, нам было облегчение, а теперь ты нас этого лишил…
Всецерковно это ничего не меняет, а в порядке какой-то личной чуткости, личного чувства вещей – меняет. Я много лет был в приходе священника, который на литургии вставлял несколько прошений, с благословения нашего епископа, и, между прочим, молился о тех, которые «в безумии сердца и помрачении ума» руки на себя наложили. И мы молились, 30-40 лет подряд в такой форме. Такая формулировка в его руках была нелукавая, совершенно прямая. И, конечно, это покрывает огромное поле, потому что – о ком из самоубийц можно сказать, что он не был помрачен умом или безумен сердцем? Я с нашим священником тогда говорил об этом, потому что очень этому сочувствовал, и мы оба радовались, что такие слова нам дают право молиться о всех, а вместе с тем не говорят ничего больше, чем можно сказать…
1 Под словами «у нас» Владыка имеет в виду Сурожскую епархию.
Беседа предоставлена Еленой Майданович
