– Вы родились и росли в верующей семье? Когда впервые почувствовали себя белой вороной, поняли, что придётся претерпевать давление учителей и насмешки сверстников, отстаивать свою веру? Что было самым трудным для верующего мальчика в пятидесятые годы?
– Наша семья была глубоко верующей. Шестеро детей: пять мальчиков, одна девочка. Я младший. Утренние и вечерние молитвы мы читали вместе. Обязательно молились перед едой и после еды. Дома была строгая дисциплина. Каждый знал своё дело: один дрова рубит, другой огород поливает или за коровой ходит.
А вот когда пришлось почувствовать себя «белой вороной»? Довольно рано. В нашей сельской школе, где я учился до четвёртого класса, в общем-то, нормальное было отношение. А вот уже с пятого класса, когда пошли в другое село, в другую школу, там уже было другое отношение. Как верующие, мы были под особым «присмотром». Никто из нас шестерых не был пионером. Отец был категорически против. Вдобавок мы были единоличники. Отец не вступал в колхоз, работал сам, он был хороший столяр. И так всю жизнь.
Отстаивать свою веру приходилось со школьной скамьи. Потому что некоторые учителя действительно были довольно агрессивны. Атеистическим воспитанием занимались, в основном, на уроках биологии и химии. Очень искажённо преподносилась история.
Наша вера не мешала нам дружить с соседскими ребятишками, а им – с нами. Тем более, нас было много, пятеро братьев, мы могли дать отпор. Но трудности были. Например, однажды на Благовещение мы с отцом пошли в храм. В школе знали, что я прогулял уроки ради службы, и на следующий день началась проработка. Учителя начали меня стыдить: «Как же так? Школа, а ты пропускаешь. Веришь в какие-то басни, сказки»… Тогда, помню, сказал: «Никакие не сказки, а это Бог к нам пришёл в это время, и мы с отцом были в храме». Это был пятый класс.
– В городе Дмитриеве Курской области, где Вы родились, сохранялся и действовал храм Марии Магдалины. Видимо, Вы с родителями были прихожанами этого храма? Расскажите, пожалуйста, о приходской жизни в 50-60-е гг., о духовенстве храма?
– Мы ходили в храм Вознесения Господня в селе Романовка. Затем, в хрущёвское время, он был закрыт, поруган. Сейчас мы его восстановили. Воспоминания об этом сельском храме озаряют всю мою жизнь. До сих пор помню священника, отца Василия (не знаю его фамилии). Это был уже пожилой человек. Ему, наверное, было лет 70. За веру лет 10 отсидел в тюрьме, в лагерях. Никогда не забуду: он никогда ни на кого не ругался. Очень добрый человек, и один его образ сразу внушал какое-то спокойствие и тишину. Мы с братом подавали кадило, читали записочки. Навсегда запомнилось: отец Василий стоит у жертвенника и на него падает луч солнца…
Или ещё вспоминаю. Храм был большой, но не отапливался. А у отца Василия руки обморожены были ещё в лагерях. Но он никогда не пропускал ни одной службы. А весной, когда храм где-то надо подремонтировать, он часто своими руками всё это делал. Замечательный был священник, я его всегда поминаю. Даже сейчас он остаётся для меня образцом пастыря.
Конечно, и безбожие было, но и вера ещё была крепка, потому что было живо то поколение, которое родилось до революции, – люди, для которых ценности православия были священны. Поэтому у меня добрые воспоминания всё-таки о тех временах и о нашем храме, и о службах, и о духовенстве.
– Чему самому главному научили Вас родители, духовники?
– Самое главное – это твёрдость веры отца и особое милосердие матери. Твёрдость веры отца для меня выше всякого подражания. Ему очень досталось в жизни. Никогда не вступал в колхозы, хотя никаким диссидентом не был. Просто неприемлем был для него ни коммунизм, ни социализм. Свою жизнь основывал на христианских ценностях. Войну прошёл с первого до последнего дня, ранен был, дошёл до Берлина. А после войны несколько лет работал, восстанавливая железнодорожные мосты.
Он рассказывал, как в 1937 году их (его и сослуживцев) хотели заставить выйти на работу в день Пасхи. Он отказался, был под судом и только по воле Божией остался цел. Примечательная черта: никогда не врал. И всегда нас учил: не врите. Никогда не воровал. Даже если стоит колхозный урожай. Кто-то, может, свеклы или картошки наберёт себе, он – никогда. Этому учил и нас. «Ты не сажал и не бери». Неплохо было бы в наш век коррупции и лицемерия, чтобы об этих заповедях помнили.
– Когда впервые Вы задумались о священстве, монашестве и когда твёрдо решили поступать в семинарию? Приходилось ли отстаивать свою веру в армии? Дискутировали ли с Вами замполиты? Пытались ли они давить на Вас? Может быть, шантажировали или угрожали? Или стыдили – солдат, а держится за бабушкины сказки?
– О монашестве я впервые задумался в армии. Там специфичная среда была, одни ребята. Много сальных разговоров. Бахвальство похождениями, каких, может быть, и не было даже. Мне было тяжело, вырос в совершенно другой атмосфере. А там и пьянство было, и какая-то дедовщина. Несмотря на это, я армию вспоминаю очень хорошо. Так называемая дедовщина не такая страшная была, как описывают сейчас. Я прослужил три года, но камня на сердце, что эти годы потеряны, у меня нет.
А вот с командирами были очень интересные случаи. Служил я в Ульяновске, в части при высшем военном училище связи, и на Пасху ушёл в храм. Честно сознаюсь – в самоволку. Наутро меня встречает командир роты и говорит: «Где ты был?» Я говорю: «Нигде я не был»… Короче, выяснилось, что он жил там недалеко в городе (я ж не знал!) и видел меня, как я шёл. Доложили командиру части и замполиту. Вызвал меня замполит и начал прорабатывать. Припомнил мне, что я не комсомолец. Потом в части стало не очень уютно, понемножку начали меня прижимать. А потом меня пригласил командир части, подполковник. Фамилия у него была интересная – Глыба. Он уже был такой взрослый человек где-то лет пятидесяти. Спокойно расспросил меня обо всём, я не стал скрывать, что верующий и хожу в храм. На прощание он говорит: «Знаешь, что я тебе скажу, сынок? Тебя больше обижать никто не будет. Служи себе спокойно, но только в самоволку не ходи. Если когда в увольнение, ты уж там… Но – не выпячивай». И, как я после узнал, он сам был человек верующий, но никогда этого не афишировал. Шёл второй год моей службы в армии.
После разговора с командиром никаких проблем у меня действительно не было. Иногда замполит пробовал что-то позубоскалить. Но меня выручало другое: я неплохо разбирался в электронике и средствах связи, в нашей части это очень ценилось.
После армии я поехал помолиться в Троице-Сергиеву лавру. Там у меня был один знакомый, впоследствии профессор Московской духовной академии архимандрит Георгий (Тертышников). Он меня привёл в семинарию. Походили, потом зашли в комнаты, где жили семинаристы, и я понял: всё, это моё. Должен сюда поступить.
В первый год поступить не удалось. Вмешались власти. Многое пришлось претерпеть: вызывали и в КГБ, и в военкомат… Помню, пришёл, на меня орёт в военкомате такой мордатый: «Мы тебя…» «А что я? Я уже армию нормально отслужил». «Куда поступаешь?» «В семинарию». «А где она?» «У нас, в Советском Союзе». Довольно смело ему отвечал… Но всё равно. Хорошо сдал экзамены, но, несмотря на это, подошёл и увидел, что в списках меня нет. Не поступил, не прошёл. А ещё дело в том, что я к тому времени перебрался уже в Подмосковье и пытался поступить в семинарию от Московской епархии. И владыка Филарет (Вахромеев), который тогда был ректором, вызвал меня и сказал: «Ты должен уехать, иначе никогда не поступишь». И владыка Филарет направил меня к митрополиту Гедеону в Смоленск. Сказал, чтобы я приезжал на следующий год.
Целый год был иподиаконом владыки Гедеона. Жил в колокольне, лазил по лестнице на второй этаж. Замечательный период. Пожалуй, один из самых светлых. У меня было тогда только две дороги – на службу и «домой» на колокольню. Постоянно занимался. И, приехав на следующий год, поступил сразу на второй курс семинарии. А затем меня опять вызвал владыка Филарет и говорит: «Давай вот лето сиди, занимайся, сдашь экстерном экзамены за 3 курс», – потому что это создавало возможность принять больше студентов в семинарию. Так я и сделал, а в сентябре поступил на 4 курс, то есть окончил семинарию за два года. К тому времени под влиянием лавры я серьёзно задумал остаться в монастыре. И, поступив в академию, стал послушником, а затем принял постриг.
– В 1969-1970 гг. Вы несли послушание у епископа Смоленского и Вяземского Гедеона, будущего митрополита Ставропольского и Владикавказского. После его кончины в 2003 году Вы были назначены правящим архиереем Ставропольской епархии. Видимо, это не случайно? Вы поддерживали связь все эти годы? Как Вы познакомились с владыкой Гедеоном? Был ли он Вашим духовником? Примером воина Христова?
– Митрополит Гедеон не был моим духовником в точном смысле этого слова. Но он повлиял на меня. Это был человек по натуре добрый. Очень твёрдой веры. Любил подолгу совершать богослужения. Мы с ним дружили до конца его жизни. Как мы познакомились, вы уже знаете. Именно он написал мне характеристику. Поступаю в семинарию, а его очень скоро переводят на новосибирскую кафедру. Владыка Гедеон очень печалился, уезжая со смоленской земли. И я поехал с ним – просто проводить до Новосибирска. Потом, конечно, вернулся, продолжал учёбу. А затем, когда после аспирантуры попал в отдел внешних церковных сношений и был направлен за границу, владыка радовался, гордился мною. Удивительное дело. Незадолго до своей смерти митрополит Гедеон просил Святейшего Патриарха Алексия II назначить меня в Ставропольскую епархию к нему викарием. И хотя этого не произошло, возможно, его рекомендация сыграла свою роль в том, что после его кончины жребий пал именно на меня – я стал его преемником на ставропольской кафедре.
– Ваши самые яркие воспоминания об учебе в семинарии и академии; любимые преподаватели?
– Конечно, семинария и академия немыслимы без Троице-Сергиевой лавры. Это, как говорится, большая келья преподобного Сергия Радонежского – и Лавра, и находящиеся в ней духовные школы. Никогда, конечно, не забуду лаврских старцев. Архимандрит Феодорит был благочинный, замечательный проповедник. Или же архимандрит Серафим, которому во время войны даже Сталин благодарность в телеграмме присылал за собранные средства (он тогда служил в Архангельске). Очень колоритный, с большой белой бородой, поистине ангельский вид у него был.
Или послушник Павел. Он был послушником в Лавре до революции и остался послушником, умирая. У него была одна присказка: «Спасутся только схимники и послушники». Никогда в жизни никого не осуждал. Замечательный человек, которого все любили. Послушником прожил, наверное, лет 70. Естественно, такие послушники, может быть, выше самых высоких чинов.
Что касается академии, то здесь посчастливилось застать ещё великолепную плеяду старой профессуры. Профессор Талызин, удивительный старик с потрёпанным портфелем, преподавал основное богословие. Замечательный преподаватель Сарычев Василий Дмитриевич, догматист. Потом он принял монашество. Под его руководством я писал кандидатскую работу «Догматическое учение Василия Великого». К тому времени лет 15 никто не писал у него диссертаций, потому что он был очень требовательным. Рискнул и, с Божьей помощью, прошла работа нормально. Это человек, мысливший с отточенной чёткостью. Именно догматического склада ума. Думаю, именно он очень повлиял на меня как богослов.
Очень памятен протоиерей Алексий Остапов, крестник Патриарха Алексия Первого. Создал замечательный церковно-археологический музей. Был носителем высокой культуры и аристократического духа. Одним своим внешним видом всегда создавал особую атмосферу. Очень уравновешенный, спокойный. Преподавал у нас и Дмитрий Петрович Огицкий, специалист по западным исповеданиям. Замечательный, по-настоящему крупный учёный. Литургику вёл Алексей Иванович Георгиевский. Он говорил: «Дышите кислородом вечности, пока вы тут, в Лавре…»
Ну и, конечно, тогда восходящие были звёзды, как нынешний известный профессор Алексей Ильич Осипов. Мы его очень любили. У меня был друг Владимир Романов (сейчас уже, к сожалению, отошёл ко Господу), мы с ним 6 лет так и просидели за одной партой. И на перемене обязательно допытывались о тех или иных истинах у Осипова. Он полушутя говорил: «Ну, отстаньте, ну, сколько ж можно?» Но нам было интересно. Думаю, что многие вещи мы тоже у него позаимствовали. Из молодых вот таких был ещё отец Марк Лозинский, который, к сожалению, рано ушёл из жизни.
Хорошие светлые воспоминания остались о том времени. Семинария и академия были одной небольшой, но дружной семьёй. Сейчас этот дух почти утрачен. Конечно, было совсем другое время, другая обстановка. Но думаю, что тогдашний профессорско-преподавательский состав дал нам образование уж точно не хуже того, которое можно получить в московских духовных школах сегодня. И монастырская братия немножко другая была. Ведь мы шли и в семинарию, и в монастырь, когда всё было трудно. Шли через препятствия, не рассчитывали на что-то хорошее. Готовы были за веру понести какие-то испытания. Это тоже накладывало отпечаток на жизнь Лавры и духовных школ.
– Потом пять лет – в 1977-1982 – Вы служили в Русской духовной миссии в Иерусалиме. Расскажите, пожалуйста, о служении там.
– Это был непростой период в жизни нашей миссии. Шла волна эмиграции, когда евреи уезжали из Советского Союза. Кого-то пускали, кого-то не пускали. А поскольку дипломатических отношений не было, то всё это нередко отражалось на миссии. Непростые были времена, но благодатные. Возможность свой день начинать у Гроба Господня… Сегодня это вспоминается как чудо. А вечерами нередко с товарищами (сегодняшним митрополитом Ярославским Пантелеимоном и митрополитом Ижевским Николаем) втроём ходили вокруг Старого города. Представьте себе: вот вы идёте, и тут Сионская горница, здесь место, где произошло Сошествие Святаго Духа на апостолов. Идёшь дальше – место, где апостол Пётр отрекался, а там долина, где будет Страшный суд, а там Гефсимания виднеется, Елеон, – это живая картина, в которой сегодняшний день переплетается с верой и историей.
И сегодня, когда читают тот или иной отрывок из Евангелия, невольно сразу же в глазах встаёт образ той конкретной местности на Святой Земле, где это происходило, потому что за пять лет практически везде, где было возможно, побывали.
Святая Земля формирует внутренний духовный мир. Но для меня это было ещё и время, когда оттачивался церковно-дипломатический опыт, потому что Израиль – центр трёх религий (христианства, ислама и иудаизма) и арена политической борьбы. Мы были в центре всех событий, нас приглашали на все мероприятия, даже государственного характера, которые происходили в Израиле, потому что не было дипотношений. Но непросто было, потому что практически общение с Родиной только во время отпуска. Так иногда затоскует душа! Это сейчас множество паломников. А тогда паломники из СССР приезжали один раз в год, на Троицу, и то всего несколько человек.
– Рады ли вы были возвращению из Святой Земли в Лавру?
– Безусловно. Именно в Лавру. Потому что когда я поступал в монастырь, вообще в семинарию, я не думал ни о какой Святой Земле… Хотел только быть в Лавре монахом. И был благодарен, что вернулся именно в Лавру. Потому что такая, сказал бы, родная для меня Лавра, – родной дом. Там жили близкие мне люди, а самое главное – преподобный Сергий. Это была очень полезная передышка.
– В 1984-1987 гг. Вы были секретарём экзархата Центральной и Южной Америки. Приходы там были многочисленнее, чем в СССР? Состояли из русских эмигрантов первой волны или были прихожане и из местных?
– В нашем экзархате Центральной и Южной Америки приходы состояли не только из эмигрантов первой волны, покинувших Россию после событий 1917 года. Было много эмигрантов так называемой экономической эмиграции с западных районов Украины. До войны они находились в составе Польши. И туда нередко приезжали эмиссары, которые сулили золотые горы, а потом привозили людей в Южную Америку и высаживали где-нибудь в джунглях. Украинцы очень трудолюбивы. Конечно, немало народу погибло, но многие сумели преодолеть трудности. Ещё одна волна – послевоенная. Люди, которые оказались в плену и не захотели возвращаться. Или вообще бежали – с немцами ушли. Их тоже оказалось очень много в Южной Америке. Да, были аргентинцы, которые принимали православие. Ведь много было смешанных браков. И некоторые из тех, кто заключал такой брак, приняли православие. Приходы были очень многочисленные. В мою бытность там построили несколько храмов и в самом Буэнос-Айресе, и в других районах Аргентины.
– Приходилось ли вести богословские дискуссии с местными католиками или при общении с ними касались только социальных проблем? Насколько религиозно население Южной и Центральной Америки? Могли ли Вы тогда предположить, что через 30 лет Папой изберут аргентинца?
– Ну почему? Говорили на разные темы. Была довольно спокойная манера общения. Приходил к нам и сегодняшний Папа. Тогда Хорхе Марио Бергольо был ректором католической семинарии в Буэнос-Айресе. За чашкой чая говорили об истории Церкви и о многом другом. Конечно, я не пророк и не мог предположить, что папой изберут аргентинца. Да ещё и знакомого мне. Но если Вы спросите, какое впечатление он производил тогда, – положительное впечатление. Никогда он не был человеком заносчивым, часто бывал в нашей епархии, мы с ним беседовали, спорили неоднократно. Но надо помнить, что он всё-таки иезуит, а это о многом говорит. Этот орден накладывает определённый отпечаток на всё: и на поведение, и на мышление, и на образ жизни.
– Какие воспоминания остались у Вас о служении в должности патриаршего экзарха при Патриархе Александрийском и всея Африки?
– По египетским улицам можно было ходить в любое время дня и ночи. Хоть в Каире, хоть в Александрии, хоть в любом другом городе. Мы никогда не снимали там своих священнических одежд. Была замечательная возможность познакомиться с древнейшими египетскими памятниками. Каирский музей древностей – один из лучших в мире.
Большой школой для меня было общение с Патриархом Александрийским Парфением III и коптским патриархом Шенудой III. Должен сказать, что с коптами у нас действительно есть догматические разногласия, но эту разницу простой копт-мирянин и даже священник (не богослов) сформулировать не в состоянии. Большое впечатление на меня произвела система социального служения у коптов. Великолепен и монастырь Макария Великого. Его уникальная библиотека была оснащена компьютерами, за которыми работали монахи; это было в 1989 году, когда у нас ещё и речи об этом не было.
В Египте пришлось столкнуться с мусульманским миром. Неоднократно бывал и в знаменитом Каирском университете исламском Аль-Азхар, встречался со студентами и профессорами. Для меня это была большая школа. В те времена ещё не было столь ярко выраженного, скажем, крайнего экстремистского движения. Хотя, следует признать, большой дружбы между мусульманами и, скажем, христианами-коптами тоже не наблюдалось. Но и не было такой вражды. Всегда приходилось удивляться: строится мечеть и тут же обязательно коптский храм. Рядом! Как бы свидетельство мира между христианской и мусульманской общинами. Сейчас, увы, совершенно другая обстановка.
– В 1993 году вы стали работать в Москве в должности заместителя председателя ОВЦС. Вам пришлось работать в новых условиях: советская власть ушла в прошлое, наблюдалось возрождение церковной жизни в России. Расскажите, пожалуйста, об этом непростом периоде.
– Это один из самых сложных периодов моей жизни. Я работал бок о бок с митрополитом Кириллом, нынешним Патриархом. С людьми талантливыми просто никогда не бывает, а Святейший Патриарх – не просто талантливый, но богато одарённый человек. Работать с ним было непросто, но очень полезно и продуктивно. Я в полной мере оценил его энергию и вдумчивость.
Особо, конечно, памятен 1993-й год сейчас. Противостояние двух ветвей власти. Для меня это был урок и испытание, когда меня уполномочили поехать в осаждённый Белый дом, чтобы пригласить представителей законодательной власти на переговоры в резиденцию Патриарха. Не раз приходилось бывать в Белом доме и в администрации Президента, встречаться с членами Конституционного суда и председателем Правительства Виктором Степановичем Черномырдиным. Часто говорят, мол, всё равно ничего не получилось, пролилась кровь. Хочу сказать вот сейчас, чтобы общественность знала: если бы не было переговоров, случилась бы большая беда. Переговоры дали определённую передышку, остудили пыл обеих сторон, а значит, увели от гражданской войны. И вот здесь совершенно честно – не потому, что Патриарх сегодня Кирилл, а потому что это правда – хочу сказать, что вся инициатива, идеология участия Церкви в разрешении этого конфликта принадлежала нынешнему Предстоятелю Русской Православной Церкви.
В ОВЦС я работал в тот период, когда формировалась новая система взаимоотношений Церкви и государства. Было много различных встреч. И практически эту огромную работу, которая действительно была плодотворной, осуществлял отдел внешний церковных сношений во главе с митрополитом Кириллом, а мы были его соработниками. И ведь отделы, которые возникли в тот период, – отдел по связям с вооружёнными силами и правоохранительными органами, миссионерский отдел, социальный отдел – вышли из отдела внешних церковных сношений.
– Первые годы после епископской хиротонии Вы служили в Магадане. Чем Вам запомнился этот северный край?
– Около года я был экзархом Патриарха Московского и всея Руси при Патриархе Антиохийском и всего Востока. Но Синод решил посвятить меня в сан епископа и назначить на магаданскую кафедру. Из-под тропического солнца пришлось ехать на Колыму. Приехал где-то в декабре, морозец такой 30-40, а кое-где и 50 градусов. В городе – один небольшой храмик. Епархия недавно образована. Приходы раскиданы по огромной территории. Много различных сект. Стало понятно, что необходима миссионерская деятельность. Все силы направил на то, чтобы установить контакт с обществом и государственными органами, со СМИ и студенчеством. Было построено много протестантских молитвенных домов, и нам нужно было, конечно, строить православные храмы. Встречаясь со студентами, полушутя говорил им: «Ну ладно, джинсы носите, “Сникерсы” ешьте, но православие не забывайте. Веру не оставляйте свою».
И здесь, имея большой опыт предыдущей работы, удалось довольно быстро создать две свои телепрограммы. В областных газетах начали постоянно выпускать наши вкладки. Народ в Магадане своеобразный. Это же место ссылки. Отец нашего Патриарха, Михаил Васильевич Гундяев, тоже отбывал там ссылку за веру. Много политических заключённых. Поэтому до сих пор там высокоинтеллектуальная обстановка. Это читающая область. Много учёных и просто людей думающих. Поэтому мы решили устроить в Магадане региональные Рождественские чтения. Пригласили известных людей: профессора Осипова, кинорежиссёра Бурляева. Так постепенно удалось укрепить позиции православия, расшевелить народ.
Самое главное – удалось построить замечательный кафедральный собор Святой Троицы. Он стал не только храмом, но и памятником жертвам политических репрессий. Когда я уезжал, собор был уже с куполами и колоколами, но без отделки. Интересно, что собор возвели на фундаменте недостроенного обкома партии. Напротив стоял памятник Ленину, который показывал рукой на здание. И когда построили храм, получилось, что вождь революции призывал всех идти в храм. Мол, хватит уже безбожия. Но потом исполнительная власть приняла решение перенести монумент в другое место. Тогда губернатором Магаданской области был Валентин Цветков. Вечная ему память, замечательный был человек. С его помощью мы так быстро возвели великолепный Свято-Троицкий собор – пожалуй, один из лучших вновь построенных соборов в азиатской части России.
Появилось замечательная крещенская традиция. Помню, на Крещение морозы – магаданские! И я высказал мысль устроить Крестный ход к знаменитой бухте Гертнера и освятить там море. Идею поддержали. В бухте вырубили огромный крест. Пришёл весь город. Пожалуй, несколько десятков тысяч было народу во главе с губернатором. Был какой-то необыкновенный праздник, когда в Магадане на краю земли русской мы освящали воду Охотского моря. И очень многие с верой окунались в воду. Я, конечно, не приписываю это освящению, но рыбаки говорили, что в тот год была очень хорошая путина. Рыбы много было. И так эта традиция стала постоянной – освящение воды в бухте Гертнера.
– Что из задуманного не успели осуществить в связи с переводом в Ставропольскую и Владикавказскую епархию?
– Человек никогда не успеет до конца осуществить всё задуманное. Мы должны работать, не упиваясь сделанным, а наоборот, задумываясь о том, как много ещё предстоит сделать. Многое предстояло сделать: обустроить везде лучше храмы, развернуть молодёжное движение, систему просвещения в высшей школе. Слава Богу, и после меня люди трудятся. То, что не удалось мне, надеюсь, магаданские архиереи ещё с большим успехом делают и будут делать.
– Как складывались межнациональные и межрелигиозные отношения в Ставропольской епархии? Встречались ли Вы с мусульманскими лидерами? Достигнуто ли было понимание?
– Действительно, для меня было совершенно неожиданное новое послушание… В Магадане служил всего два с небольшим года. Помню, я находился за границей. По благословению нынешнего Святейшего Патриарха Кирилла, тогда председателя ОВЦС, ездил на освящение храма. Уже возвращался в Россию. И где-то на перепутье (кажется, в аэропорту Лондона) мне позвонил митрополит Кирилл, нынешний Патриарх, и сказал: «Ну, молись, ты получишь новую кафедру», – именно по его предложению Патриарх Алексий и Священный Синод тогда направили меня на ставропольскую кафедру.
Здесь совершенно особые страницы в моей жизни. Достаточно сказать, что это была одна из самых крупных епархий, в которую входило шесть субъектов федерации: Ставропольский край, Карачаево-Черкессия, Кабардино-Балкария, Северная Осетия, Чечня, Ингушетия. Епархия была поликонфессиональная и многонациональная. И вот здесь я понял, как важно представителям Церкви и особенно епископу находить точки соприкосновения с носителями иной религии, с местными жителями, особенно в национальных республиках с народами, которые являются титульными нациями, чтобы был мир и согласие.
Общий язык и взаимопонимание с представителями ислама нашли быстро. Возможно, мне помог опыт работы в мусульманских странах. Проводили много встреч. Ведь проблемы у нас, по сути, одни и те же: размывание устоев в целом нравственного и религиозного сознания. Чтобы противостоять безбожию, реально проводимому в жизнь, мы должны быть союзниками. Думаю, что понимание этого тоже во многом помогало мне находить общий язык с представителями ислама.
Конечно, одна из самых ярких страниц в моей жизни – это массовые крещения в Северной Осетии. Во время этих крещений мы со священниками крестили более 10 тысяч человек. Было ясное ощущение, что Господь стоит здесь вместе с нами. Представьте себе: полторы тысячи принимают крещение. Осознанно. Приходят семьями. Такие массовые крещения проводили несколько раз. Некоторые говорили: нужна более глубокая катехизация. Но нужно знать менталитет осетин: если они уж покрестились, то менять веру вряд ли будут. Однако наша задача – работать с этими новокрещенными христианами.
Добрая страница – возрождение монастырей или создание новых. Замечательный мужской монастырь в Фиагдоне. Замечательный женский монастырь недалеко от Алагира, по пути в Южную Осетию. Они играли и играют большую роль в христианизации осетинского народа.
Но были и трагические страницы. Это, конечно же, трагедия в Беслане. Наверное, она всегда будет глубокой раной в моём сердце. Потому что с первой же до последней минуты был там и видел этот ад. Если бы не вера, то трудно было бы перенести всё это. Матери погибших в Беслане детей как окаменевшие были. Примерно через полгода я взял благословение у Святейшего Патриарха Алексия II и повёз их (человек 50) в Иерусалим. Многих из них потом крестил в Иордане. И когда они поклонялись Гробу Господню, их лица становились другими. Более просветлёнными и расслабленными. Эта поездка в какой-то степени преобразила матерей Беслана, внесла в их мятущиеся души некое успокоение. Потом при женском монастыре мы построили реабилитационный центр для детей Беслана. Это был совместный проект с Русской Зарубежной Церковью. Красивые здания на берегу озера. Туда и сейчас приезжают дети Беслана и другие сироты.
А затем была новая беда… Грузия напала на Южную Осетию. На второй день после нападения я был в Цхинвале, чтобы поддержать наших братьев в Южной Осетии. На дорогах, на обочинах – убитые люди. Всем храмам и монастырям мной было дано указание приютить беженцев. И довольно долго вся епархия собирала средства, продукты. Помню, в ближайший к границе монастырь, где было много детей и стариков, привезли гуманитарную помощь – огромную фуру с продуктами. И монахини разгружали эту фуру. Шли военные действия, разгрузить нужно было срочно, чтобы машина как можно скорее уехала. И вот эту 12-тонную фуру хрупкие монахини на своих плечах разгружали, чтобы потом раздать беженцам. Вот вам и ответ на вопрос, где в трудных ситуациях Церковь: она всегда со своим народом.
– Уже три года Вы управляете Челябинской епархией. Об этом несколько слов, если можно.
– Действительно, скоро будет три года, как я служу на Южном Урале. Надо сказать, уже сроднился с новой епархией. Недавно принимал участие в крупном форуме на Северном Кавказе и ощутил, что тянет сюда, в Челябинск. Регион многонациональный, немало мусульман, хотя большинство населения – русские люди с православными корнями. Стараемся поддерживать добрые отношения как с органами власти, так и с гражданским обществом. Недавно Челябинская митрополия заключила договор о сотрудничестве с региональной администрацией. Это немаловажно: одно дело, когда просто говорим о взаимодействии, и совсем другое, когда есть документ, который открывает широкое поле деятельности.
Катастрофически не хватает храмов в Челябинске и в области, поэтому недавно всем миром заложили новый кафедральный собор. Крупный, три тысячи человек смогут молиться вместе. По архитектуре собор будет классическим. Надеюсь, нам удастся его построить. Кроме того, возвели ряд новых храмов, строительство ещё несколько почти завершено. Начали реставрировать порушенные дореволюционные церкви, возобновили богослужения в храмах Большого Куяша, Булзей и других сёл.
Хорошие взаимоотношения с вузами. Без особого шума открыли в этом году специальность «Теология» на историческом факультете Южно-Уральского государственного университета. Хотя обучение платное, студентов набрали больше, чем требовалось для формирования учебной группы. Специальность оказалась востребованной. Ведь сейчас развивается взаимодействие Церкви и общества. Нужны преподаватели основ православной культуры. Кроме того, в органах власти немало отделов и управлений, которые отвечают за взаимодействие с религиозными организациями. Им тоже требуются специалисты. Ведь и по сей день там нередко работают те, в чьи обязанности входила атеистическая пропаганда. Нонсенс!
Два года назад мы заключили договор о взаимодействии с духовным управлением мусульман, потому что в Челябинской области немало этнических мусульман – башкир, татар, казахов. Сохранение мира и согласия – это наша общая задача. Борьба с экстремизмом, пьянством, наркоманией – общая забота. Думаю, это нормальное явление, когда Церковь прикладывает усилия для того, чтобы межконфессиональный, межнациональный мир в регионе был основой благополучия нашего общества.
Ваш покорный слуга ведёт две еженедельные программы. Одна из них называется «Преображение» и выходит на телеканале ОТВ, другая – «Мнение» – транслируется на «России-24. Южный Урал». Говорю там о различных проблемах общества и Церкви. Выпуски можно посмотреть на нашем епархиальном сайте, мы часто их выкладываем. Челябинская епархия два года назад впервые начала сотрудничать с «Роспечатью». Благодаря этому наша газета «Челябинские епархиальные ведомости» продается в киосках города Челябинска. Газета не просто лежит в церковной лавке, а продаётся в обычных киосках вместе со всеми другими изданиями. Кроме того, её можно выписать почтой.
– В чем Ваша самая большая радость?
– Очень сложный вопрос. Я думаю и не знаю, что ответить. Но мне хотелось бы, чтобы моя жизнь соответствовала тем идеалам монашеской жизни, которые я избрал много лет назад. Оно бывает редко, но иногда Господь посещает душу. Когда чувствуешь, что ты с Богом. Когда чувствуешь, что ты становишься немножко чище. Поэтому самая большая радость – это почувствовать себя оторванным от нашей повседневной толкотни жизни. Которая нередко как омут засасывает всех нас – и иерархов, и пастырей, и мирян. Быть с Богом – вот самая большая радость.
– Кем Вы мечтали стать в детстве?
– Меня в школе называли литератором. Я действительно очень любил литературу. Хорошо писал сочинения, мне это нравилось. И думал, что буду писателем или журналистом. Но затем Господь судил по-иному, и я стал тем, кем являюсь на сегодняшний день.
– Была ли когда-то Ваша жизнь в опасности? Повлияло ли это как-то на Вас? И как должно влиять на человека?
– Была. И много раз. Достаточно вспомнить Беслан. Это не игры. В полном смысле ходил под огнём, который вёлся со стороны боевиков, в школу, где были дети. При этом в метре от меня погибали спецназовцы, Господь меня миловал. И для меня вообще жизнь разделилась на две части: до Беслана и после Беслана. Особенно когда выносил на своих руках убитых и раненых детей. Мы должны делать уроки из таких трагических моментов. Когда в опасности оказываешься не только ты, но и сотни людей. Здесь очень чётко ощущается, насколько активно действуют силы зла против человека и против всего, что связано с добром.
Было много таких случаев. Двадцать лет прошло с тех пор, когда было противостояние двух ветвей власти в нашем государстве в 1993 году. И по благословению покойного Святейшего Патриарха и сегодняшнего Патриарха Кирилла я участвовал в этих переговорах. Помню, когда шёл в Белый дом, началась перестрелка. Была прямая опасность к сегодняшнему дню быть уже в ином месте. Но Господь миловал. И тогда ещё и ещё раз я осознал, насколько мы должны ценить жизнь. Понял, что надо жить так, чтобы, называя себя христианином, соответствовать этому высокому званию – быть верным Христу до конца своей жизни.
– К какой книге или автору Вы возвращаетесь чаще всего?
– Нет одной книги. Конечно, самая первая книга для любого вообще христианина – это Священное Писание. Но неправдой было бы сказать, что я читаю только Библию и больше ничего. Из духовной литературы мне очень близки древние отцы – Исаак Сирин, Ефрем Сирин, Иоанн Златоуст. Я писал работу – своё кандидатское сочинение в академии – по Василию Великому. Очень люблю этого святого отца. Естественно, Игнатия Брянчанинова, ибо я был на той же кафедре, где и он, в Ставрополе. Из светских писателей больше всех люблю Достоевского и Чехова. Достоевского – за то, что он очень глубоко и точно исследовал человеческую душу, описал её именно с христианской точки зрения. А вот Чехов – это образец лаконичности и ясности слога. Даже пастырям советую читать Чехова, чтобы научиться красиво и лаконично излагать свою мысль.
– Что Вас сегодня больше всего беспокоит, о чём больше всего волнуетесь?
– Что беспокоит меня на сегодняшний день? Мне седьмой десяток. Жизнь клонится к закату… Если говорить о дне сегодняшнем, то Бог судил мне заниматься храмостроительством. Так было в Москве, когда восстанавливал древнейший храм Живоначальной Троицы в Хорошеве. Так было в Магадане, так было на Кавказе, так есть и сейчас. Задумали построить великолепный кафедральный собор в городе Челябинске – в столице Южного Урала. Такой, какого здесь никогда не было. И сейчас это моя главная забота и моё детище. А дальше как Бог даст.
– Может ли что-то Вас рассердить? И что? И как бороться с раздражением?
– Может… Да ещё и как! Наверное, только ангелы не могут сердиться. Но и то, архистратиг Михаил взял меч и начал сражаться со своим воинством против сатаны. Вот как назвать это? Сердился? Или ревность была духовная? К великому сожалению, у нас не ангельский облик, а человеческий. И мы сердимся иногда по совершенным пустякам. Мы сердимся потому, что нечто делается не так, как мы хотели бы. Мы сердимся нередко на самих себя. Вот здесь – это хорошо бы сердиться. Видя, что ты как христианин (не говорю уж как монах, как архипастырь) не всегда исполняешь то, что положено тебе. И тут иногда сердишься на себя: ну как же так? Надо же исправляться! А что для этого делать? Семь раз по семьдесят прощать грехи брата своего. И самому – падаешь – вставать и идти. Да почаще каяться в своих «рассерженных деяниях». Другого пути нет.
– В какой момент вы чувствовали, что опускаются руки и нет сил бороться дальше? И как выйти из такого состояния?
– Да разные были моменты в жизни. Иногда начинаешь какое-то по-настоящему доброе дело. Хочется достичь этой цели. И самое больное – это когда тебя не понимают. Или твои начальники, или близкие тебе люди. Когда есть побуждение вне всяких личных интересов, корысти, а на тебя смотрят как-то так… критически. И здесь действительно – ну, не опускаются руки, но становится больно на душе. Вот здесь бы вот хорошо то, о чём мы говорили выше. Взять рассердиться по-доброму. Потому что это же искушение! И идти к намеченной цели, Богу содействующу, с молитвой. Одним словом, когда у тебя есть твёрдое и искреннее намерение – и оно наталкивается на непонимание. Пожалуй, это самое больное для любого человека.
– Как бороться с теплохладностью и окамененным нечувствием, как возгревать в себе веру, когда все становится скучным и обыденным?
– А вот как добиваются спортсмены тех или иных успехов? Через напряжённые тренировки. И ведь довольно часто (я разговаривал со спортсменами серьёзными) бывает нежелание. И тогда хороший тренер берёт чуть ли не за шиворот и говорит: «Давай! Бегай, прыгай, развивай пластику». И почти через силу заставляет. Теплохладность по разными причинам бывает. Иногда Бог оставляет нас немножко, в сторону отходит для того, чтобы проявилась наша воля. Как мать учит ребёнка ходить? Сначала его поставит, за ручку ведёт, держит, а потом отпустит немножко и говорит: «Иди, иди сюда», – манит. Ребёнок пугается, раз – на попку сел. А потом мать его поднимет немножко – опять отошла, опять. Так же и Бог помогает нам расти. Терпение и труд всё перетрут. Надо только не останавливаться.
– В чём главная проблема священников сегодня и на что Вы более всего обращаете внимание пастырей?
– Главная проблема сегодняшнего пастырства – это слишком большая погруженность в обыденность жизни. Забота о стройках, о различных проектах, о приходской деятельности. На самом деле, главная обязанность пастырей – это молитва, это духовная жизнь, а не стройки, встречи и конференции. А вот на это сегодня – давайте будем честными – довольно мало по-настоящему обращается внимание. В первую очередь, пастырь – предстатель перед Богом, наш ходатай. Поэтому его главная задача – не забыть о том, что сам он должен духовно совершенствоваться.
– А для мирян – в чем главная проблема.
– Да та же самая проблема. Думаем о хлебе насущном, а забываем, что Господь приводил нам в пример птиц небесных, что не сеют, не жнут, но чем-то питаются. Или лилии. Соломон не одевался так, как лилии украсил Господь. Конечно, и о хлебе насущном надо заботиться, но не забывать о душе. Помнить, что без Бога не до порога.
– А главная сила современного христианина – в чем она?
– Современный или несовременный христианин – главное, чтобы он был верен Христу. Вот здесь будет его главная сила и надежда, что он достигнет той цели, ради которой принял крещение. Вот это главная задача и главная цель. Верить в Бога и быть верным тем заповедям, которые Христос оставил.
