11 декабря 1937 года на Бутовском полигоне под Москвой расстрелян митрополит Петроградский Серафим (Чичагов). Это была уникальная личность не только среди новомучеников и исповедников Российских, но, думается, и среди архиереев Русской Церкви вообще. Необыкновенно одарённый от Бога человек; как поётся в тропаре в честь священномученика Серафима, “данная ти от Бога многообразная дарования к пользе народа Божия преумножил еси”.
Прежде всего священномученик Серафим — архиерей Русской Православной Церкви, человек святой жизни, принявший священный сан по благословлению святого праведного Иоанна Кронштадтского. Примечательно, что владыку Серафима арестовали, когда ему было восемьдесят четыре года; к тому времени он был совершенно больным человеком и никакого “вреда” советской власти причинить не мог. Но ещё до принятия сана у владыки Серафима была богатейшая событиями и деяниями жизнь. Он принимал участие в русско-турецкой войне 1877–1878 гг., был военачальником, офицером-артиллеристом, Георгиевским кавалером; проявил немалый литературный дар, написал о войне воспоминания “Дневник пребывания Царя-Освободителя в Дунайской армии в 1877 году”. Священномученик Серафим создал фундаментальный труд по медицине и разработал оригинальную методику лечения ряда заболеваний.
Владыка Серафим раскрылся как художник-иконописец, прославивший в красках Христа Спасителя и преподобного Серафима Саровского, и как историк Русской Церкви, написавший “Летопись Серафимо-Дивеевского монастыря”, — труд, который послужил к прославлению старца Серафима. Вся эта многообразная деятельность, столь разная по своим направлениям, соединённая в одной личности, не может не удивлять.
Но был у Владыки ещё один талант, на котором хотелось бы остановиться более подробно — это дар композиторский, музыкальный. Им написаны пьесы для фортепиано или фисгармонии: это “Листки из музыкального дневника” и “Музыкальный дневник” (всего 38 пьес); литургическая музыка и различные вокальные сочинения.
Прежде чем говорить о музыке самого владыки Серафима — некоторые размышления о музыке вообще как о языке человеческого общения. Интересны в этом плане мысли митрополита Анастасия (Грибановского), изложенные в его книге “Беседы с собственным сердцем”. Считаю необходимым их процитировать: «Пение и музыка вообще имеют гораздо более глубокий смысл и значение, чем это принято думать. Это подлинный язык природы, которым говорит всё живое: и человек, и животные, и птицы, и пресмыкающиеся. Ребёнок выражает звуками голоса свои желания и чувства прежде, чем овладевает членораздельной речью. Последняя даже на высших ступенях своего развития должна пользоваться музыкой голоса, известного рода интонациями, придающими художественную выпуклость словам. Сколько есть таких глубин душевной жизни, какие остаются невыразимыми для слова, и это всегда служит для нас источником терзаний. Как часто острая печаль изливается в рыданиях и воплях, а радость в восторженных восклицаниях или пении только потому, что их трудно передать словом. О разгневанном человеке мы говорим иногда, что он рычит, как лев. Кто не знает, как терзают наш слух музыкальные диссонансы, режущие нас как бы по самому сердцу. С другой стороны, возвышенная музыка способна приподнять и взволновать наш дух гораздо больше, чем самая красноречивая речь. Она не только питает наши чувства, но и возбуждает мысль. Всем известно, какая глубокая философия воплощена в музыке Вагнера. Не значит ли это, что музыка и особенно пение, как говорит Карлейль1, “есть лишённая членораздельных звуков, из какой-то глубины исходящая речь, которая увлекает нас на край бесконечности и держит здесь несколько мгновений, чтобы мы заглянули в неё”. В ней всегда есть какая-то мистическая сила, способная настроить нашу душу на тот или другой лад, смотря по её содержанию. Следующие два примера, засвидетельствованные Библией, могут служить иллюстрацией этой мысли. Когда дух от Бога бывал на Сауле, то Давид, взяв гусли, играл, — и отраднее и лучше становилось Саулу, и дух злой отступал от него (1 Цар 16:23). Царь Израильский Иоарам, Иудейский Иосафат и царь Едомский, предпринявшие общий поход против моавитян, просили пророка Елисея открыть им волю Божию относительно исхода войны: …Позовите мне гуслиста, — сказал пророк. — И когда гуслист играл на гуслях, тогда рука Господня коснулась Елисея (4 Цар 3:15).
Молитва — это высшее выражение человеческого духа на земле, нередко стремится воплотить себя в стройных музыкальных звуках, которые не только служат для неё прекрасной одеждой, но и являются крыльями, возносящими её к небесам, где никогда не смолкает ликующее пение — этот постоянный язык Ангелов.
Если бы такая же гармония царила на земле, как в горнем мире, то здесь также немолчно раздавались бы хвалебные гимны Творцу миров и сама человеческая речь напоминала бы музыку, какую мы теперь отчасти слышим в устах простого народа, у детей и чистых юношей, а равно у всех счастливых и умиротворённых душою людей».
Верность слов митрополита Анастасия о силе и глубине музыки засвидетельствована великим множеством творений величайших композиторов; в них не только глубина мысли, но и та реальность иного бытия, которая недоступна человеческому слуху, но открыта, как бы продиктована свыше. Язык музыки уникален, он может приходить на помощь слову. Есть Слово, Которое всё объемлет, Которое непостижимо человеческим разумом. А есть слово человеческое, ограниченное в своих возможностях. Воплотившийся Бог, желая донести до людей сокровенные тайны Царства Божия, никогда не сказал, что же есть Царство Божие. Царство Божие подобно зерну горчичному (Мф 13:31); оно подобно человеку, посеявшему доброе семя на поле своём (Мф 13:24); оно подобно купцу, ищущему доброго бисера (Мф 13:45) и т. д. Апостол Павел вознесён был до третьего неба, слышал глаголы, которых человеку нельзя пересказать (2 Кор 12).
Русский поэт сказал: “мысль изречённая есть ложь”. В этом есть определенный смысл. Если речь идёт о мысли Божественной, то возникает некий парадокс. С одной стороны, язык несёт в себе определённую информацию, необходимую для души человека, а с другой, в силу ограниченности средств, искажает смысл, ущербно передаёт самую суть. Потрясающе высказал эту мысль в стихах Осип Мандельштам:
Да обретут мои уста
Первоначальную немóту
Как кристаллическую ноту,
Что от рождения чиста!
Останься пеной, Афродита,
И, слово, в музыку вернись,
И, сердце, сердца устыдись,
С первоосновой жизни слито!
(Silentium, 1910, 1935).
Совершенно не имея мысли противопоставлять слову музыку, хочу заметить, что иногда последняя, не обладая конкретикой (столь привычной для человеческого мышления и характерной именно для слова), способна передать неуловимые и необъяснимые состояния человеческой души.
Музыка владыки Серафима — это часть его молитвы, а молитва — это прежде всего устремлённость души к Богу. Она может быть и без слов. Были святые, которые оставили нам свои молитвословия, и Церковь предлагает их нам, чтобы мы ими пользовались. Были святые, написавшие чýдные иконы, и, созерцая эти образы, мы можем молиться Богу и познавать Его. Владыка Серафим имел дар выразить свою душу средствами музыки, с помощью звуков. Можно вообразить себе жизнь какого-нибудь подвижника: в молодости он занимался тем-то и тем-то, но когда обрёл истинный путь, то все прежнее оставил как недостойное. Удивительно то, что музыкальное творчество владыки Серафима — это не увлечение молодости. Дошедшие до нас произведения были написаны им уже в сане епископа (!). Как известно, он не расставался с фисгармонией до конца своих дней. В Удельной, в последние месяцы жизни, его навещали духовные чада, митрополиты Алексий (Симанский), Арсений (Стадницкий), а когда владыка Серафим оставался один, он подолгу музицировал и сочинял. Часть его фортепианных и вокальных сочинений мне приходилось как музыканту исполнять на концертах. На некоторые из этих пьес хотелось бы обратить внимание.
Композиторское творчество не было основным делом владыки Серафима и его пьесы для фисгармонии или фортепиано не предназначались для больших концертных залов. Само название “Музыкальный дневник” предполагает камерный жанр личных, сокровенных переживаний. Творчество не может появиться на пустом месте, оно опирается на традиции прошлого. Слушая эти пьесы, мы не сомневаемся, что Владыка знал музыку великих композиторов. Можно заметить влияние и Чайковского, и Шумана, и Скрябина, который был очень значимой фигурой в музыкальной России начала ХХ века. Многие страницы “Дневника” несут в себе психологическую нагрузку (“Крик души”, “Сердечная тревога”, “Лицемерие”); есть и пейзажно-картинные образы — “Вечерняя заря”, “Утренняя заря”. Богословские размышления: “Мысли о Боге”, “Скорбь о людях”. Примечательна пьеса под названием “Элегия” с подтекстом: мой путь ещё не кончен. Можно предположить, что это тяжёлый путь подвижника, уже старца, у которого силы уже на исходе. В первом разделе этой пьесы мы слышим восходящие звуки как ступени, как поступь, — преодоление и снова отступление. И через паузы — новые усилия и опять отступления. Второй эпизод этой пьесы — как хорал; Владыка почти цитирует прелюдию Шопена до минор. Это хор Ангелов с Небес напоминает о светлом конце пути подвижника. Третий эпизод — повторение первого, но в более подвижном темпе, без пауз, на усилении звучности. Нужно собрать все силы, нет заповеди отступать назад. Затем снова хорал и успокоение на первой теме.
Замечательна в музыкальном плане пьеса “Сочувствие”. Крайние эпизоды передают живое дыхание. Длинная, печальная мелодия то и дело прерывается краткими паузами, создавая настроение утешения, сочувствия. Небольшая середина, которая имеет заголовок “Возмущение”, по-шумановски порывисто передает это чувство. Слушая пьесу “Рассказ”, мы видим перед собой собеседника, который оживлённо, в светлых тонах делится своими впечатлениями. Эта пьеса выделяется из всех остальных лёгкостью, подвижностью характера и даже напоминает вальс. Много и других интересных, глубоких по своим чувствам музыкальных страниц написано владыкой Серафимом. Но для тех, кто хочет познакомиться с музыкальным творчеством этого великого архиерея, думается, правильно было бы сказать, что лучше один раз услышать его произведения, чем десять раз о них прочитать.
Возвращаясь к тому, что слово и музыка с одинаковой силой могут дополнять друг друга, хочется привести отрывок из письма священномученика Серафима, написанного в ссылке. Эти слова исполнены утешения и тишины и во многом являются “толкованием” его музыки:
«Все мы люди, и нельзя, чтобы житейское море не пенилось своими срамотами, грязь не всплывала бы наружу и этим не очищалась бы глубина целой стихии.
Ты же будь только с Христом, единой Правдой, Истиной и Любовью, а с Ним всё прекрасно, всё понятно, всё чисто и утешительно. Отойди умом и сердцем, помыслами от зла, которое властвует над безблагодатными, и заботься об одном — хранить в себе, по вере, Божественную благодать, через которую вселяется в нас Христос и Его мир.
Не видеть этого зла нельзя; но ведь вполне возможно не допустить, чтобы оно отвлекало от Божией правды. Да, оно есть и ужасно по своим проявлениям, но как несчастны те, которые ему подчиняются. Ведь мы не отказываемся изучать истину и слушать умных людей, потому что существуют среди нас сумасшедшие в больнице и на свободе. Такие факты не отвращают от жизни; следовательно, с пути правды и добра не должно нас сбивать то, что временами злая сила проявляет своё земное могущество. Бог поругаем не бывает, а человек что посеет, то и пожнёт.
Учись внутренней молитве, чтобы она была не замечена по твоей внешности и никого не смущала. Чем более мы заняты внутренней молитвой, тем полнее, разумнее и отраднее наша жизнь вообще. И время проходит незаметнее, быстрее. Для того особенно полезна Иисусова молитва и собственные короткие изречения “помоги мне, Господи” или “защити и укрепи”, или “научи” и прочие.
Молящийся внутренне смотрит на всё внешнее равнодушно, рассеянно, ибо эта молитва не умственная, а сердечная, отделяющая от поверхности земли и приближающая невидимому Небу.
Учись прощать всем их недостатки и ошибки и ввиду подчинения их злой силе, и, несомненно, ненормального состояния духа. Говори себе: “Помоги ему, Господи, ибо он духовно болен!”. Такое сознание помешает осуждению, ибо судить может только тот, кто сам совершен и не ошибается, всё знает, а главное, знает наверное, что человек действует не по обстоятельствам, сложившимся вокруг него, а по своему произволению, по своей страсти»2.
1Томас Карлейль (1795–1881) — британский писатель, историк и философ.
2Иеромонах Дамаскин (Орловский). Мученики, исповедники и подвижники благочестия Русской Православной Церкви XX столетия. Т. 2. Тверь, 1996. С. 445.
