02 (14). 09 1880 г. (по другим данным — 12. 09 [i]) — 04. 10 1961 г.
«Надо думать о спасении врагов, а не о победе над ними» – Слова эти принадлежат человеку, много видевшему и много пережившему на своем веку… В годы революции он потерял все, что заключается в одном слове – «родина», и долгие годы был вынужден скитаться по миру для того, чтобы однажды вернуться в Россию не с обличением и гневом, а с кротким напоминанием о Христе.
В вагоне
Дорога в международном вагоне от Москвы до Красноярска занимала больше четырех суток. Времени было предостаточно, и в одном из купе завязалась необычная беседа. Пассажиров привлекла фигура священника, уже немолодого, и настолько благодушного, что невольно хотелось побыть возле него, расспросить, попытаться понять, что составляет основу его взглядов, что заставляет его упорно держаться того, что, «как известно», давно получило «научную» и политическую оценку и отнесено к «анахронизмам прошлого»? Манеры, и сама речь собеседника свидетельствовали о хорошем воспитании. Он не отказывал в общении, напротив, был расположен к разговору, и вскоре возле него собрались добровольные слушатели, около десяти человек. Правда, большая часть из них минут через 20 разошлась по своими делам, но трое предпочли беседу чтению и игре в карты.
Вопросы, предложенные ему, были таковы: «Какая может быть польза Советскому Союзу от религии вообще и от Православной Церкви в частности?» и «Как вы, интеллигентный человек, можете веровать?»
Мерно раскачивался вагон, и тот, не смущаясь, ни на минуту не теряя мирного расположения духа, как мог, старался удовлетворить пытливость вопрошавших. И чем больше он говорил, тем осторожнее становились его «оппоненты». Дело было не только в обширных сведениях, которыми он располагал и к которым апеллировал, но и в том, насколько свободно он владел научной и философской терминологией, как стройно и внутренне непротиворечиво излагал основания своей веры. Два дня они имели возможность слушать и задавать вопросы, ни один из которых не остался неразрешенным [ii]. Будто через «прорехи» им открылся иной мир, неведомый, и куда более сложный, чем изображали его атеистические брошюры.
Что было новым и неожиданным для них? – Прежде всего, это «непрагматичное» разрешение вопроса о том, стоит ли верить? Просто и откровенно он говорил том, что ни соображения «общественной пользы», ни аргумент о необходимости «творении добра ближнему» не могут служить источником веры и выразить ее существо. Иначе не было бы и предмета спора между верующими и атеистами: вопрос касался бы только этики, а отнюдь не религии. Главной причиной веры в Бога является решение вопроса об Истине.
Но и это еще не все. К познанию Истины человек приходит не рационально: ни логика, ни научные авторитеты не могут сами по себе сообщить веру. В основе богопознания лежит откровение – познание того, что не дано непосредственно, через более глубокий разум, истинный разум души — интуицию, внутреннее восприятие истины. Именно этот внутренний разум, а не внешний формальный рассудок позволяет и обрести, и сохранить веру [iii]. Этот путь открыт и для человека, не унаследовавшего христианство в качестве традиции семьи: одно внимательное чтение Евангелия может привести к вере, благодаря открытию его внутренней достоверности [iv].
Что же касается мотива «пользы для государства», таковая может быть лишь одним из следствий веры, но отнюдь не ее «оправданием» и целью. Вера сообщает прочные основания совести: нет веры, нет и основы для нравственности [v]. С этой точки зрения избавление от пороков, действия страстей, «возвращение потерянного мира, нормальное умственное состояние, благо для общества»[vi], но, все же, причина и цель веры – иного порядка. Детская, непосредственная вера «по доверию», которая предваряет веру сознательную, более глубокую и прочную, не нуждается в дополнительных – социальных и моральных – основаниях. И высшая цель, которую она постепенно открывает, касается не явлений этого мира, а человеческой души – ее благодатного изменения в таинствах, общении с Богом и спасения.
Таким же неожиданным оказался и ответ на вопрос о том, как можно сочетать веру и интеллигентность? – Священник говорил о том, что представление о противоречии веры и знания, веры и культуры относится к разряду заблуждений и поддерживается сознательно противниками веры. Если из двух ученых один является верующим, а другой нет, значит ли это, что основанием для неверия является просвещение, а для веры – отсутствие знаний?
Между тем, среди ученых мирового уровня немало людей не только верующих, но и открыто исповедующих веру: Кант, Лейбниц, Ньютон, Линней, никак не могут быть отнесены к числу людей «темных». Подобным образом, и в России, вера ученых: Пирогова, Менделеева, академика Павлова, вера великих полководцев: Кутузова, Суворова и Ушакова, – художников, писателей и музыкантов: Васнецовых, Нестерова, Серова, Гоголя, Аксакова, Достоевского, Рахманинова, Римского-Корсакова и Шаляпина, вера философов, мыслителей и государственных деятелей: Трубецких, Лосского, Новгородцева, Леонтьева, Булгакова, Сперанского и Столыпина, – только при условии крайней пристрастности и добровольной ограниченности может быть истолкована как следствие «пассивной приверженности традиции». – Начиная с середины XIX в. нигилизм проник и в среду русской интеллигенции, и, таким образом, можно было выбирать, чего придерживаться и чем руководствоваться в жизни.
Стало быть, основания для веры и для неверия лежат не в сфере человеческих знаний. Вопрос в том, что выбирает рассудок: становится ли он «другом» или «врагом» веры. В первом случае, детская, непосредственная вера, «по доверию», находит нем инструмент для подкрепления того, что известно человеку еще до рационального постижения. Во втором – он работает на предубеждение, отсекая все, что может поколебать позицию недоверия или сомнения. Таким образом, основанием для неверия может служить не знание и не ум, а его недостаточная искушенность для веры.
Простой разговор в поезде…Пожалуй, самое удивительное в нем то, что, как бы неловко не был сформулирован вопрос, какой бы явной не была провокация, отвечавший не допускал и оттенка раздражения или неудовольствия, а вопрошавшие оказались добросовестными настолько, что смогли признать недостаточность собственных аргументов. В собеседнике был тот самый «дух мирен», к стяжанию которого призывал преп. Серафим Саровский, – даже по отношению к противникам. Он не осуждал, поминая то время, когда и сам был еще «младенцем» и не умел веровать, как заповедано и как должно…
Перерастая «школярство»
Оглядываясь на много лет назад, владыка Вениамин мог с сожалением признать, что, когда он оказался в стенах Тамбовской семинарии и позднее, – в годы обучения в Санкт-Петербургской Духовной Академии, – система духовного образования была далека от совершенства:
«В сущности, мы были больше католическими семинаристами, фомистами (Фома Аквинский), чем православными, духовно-мистически воспитанными в живом опыте школярами…Это была великая ошибка всего духа нашей школы: рационализм не в смысле философском, а практически учебном. Нас воспитывали в идолопоклонстве уму, чем страдало и все наше интеллигентное общество XIX века, особенно же с 60-х годов. И этот яд разлагал веру, как якобы темную область чувства, а не разума. И постепенно рационализм переходил у иных в прямое неверие, безбожие. <…> Не было интереса. Нельзя было назвать религию «жизнью». Это было больше «знание», то есть запас памяти, бесплодных доводов; склад «холодных замет ума», – как говорил Пушкин. И вообще, все уже падало в России, все ценности. Не устояла и Церковь со своими школярами. Духовного опыта было мало…» [vii].
О том, насколько мало студенты интересовались подлинно-духовной жизнью, как вспоминал владыка, свидетельствовало уже то, что, обходив за три месяца столичные библиотеки, музеи, театры, наслушавшись профессоров, никто не подумал посетить великого, известного на всю страну подвижника – о. Иоанна Кронштадтского. И ни преподаватели, ни профессора ни разу даже не обмолвились о нем. И лишь несколько месяцев спустя небольшая группа – несколько человек, куда входил и владыка Вениамин – посетили его, видели его, молились с ним вместе. Церковь, высшие интеллигентные слои ее, в то время «не жили жизнью духа, а умствовали» [viii].
К счастью, для него, в ту пору еще неискушенного и неискусного, ему было на что опереться: когда сомнение, порожденное спецификой учебных методик, коснулось и его души, живое чувство сохранилось, благодаря первому, непосредственному опыту веры, вынесенному из детства. Охлажденный ум подбрасывал смятение, а душа отталкивала его инстинктивно и свидетельствовала: «все равно, верую!»
Преодолеть эту мысленную брань помог… Иоанн Кронштадтский. Когда ему был задан вопрос, что является источником его веры, о. Иоанн, помолчав с минуту, ответил просто: «Жил в церкви». Ответ, поразивший Ивана Федченкова – будущего владыку Вениамина, – вспоминался ему всю жизнь. Да, только Церковь, духовно-благодатное воспитание через таинства, опыт могут позволить преодолеть «теплохладность» – равнодушие формально- усвоенного знания. С этой поры для него начался период «сознательный», когда вера прошла через горнило рассудка, и освободилась, наконец: «Поставленный в законные рамки, ум уже сделался добросовестным и скромным помощником веры, как низший орган для высшего (духа)»[ix]. С этого момента не было уже ни боязни ума, ни боязни чуда – разумная вера примирила и то, и другое. Пришло понимание того, что и рассудок имеет границы: не все, что относится к сфере непостигаемого – «не научно и не достоверно», и в душе водворился мир.
Как посох в пути
С момента, когда вопрос о том, как соблюсти веру получил для него разрешение, он стремился к живому непосредственному общению с теми, кто жили жизнью духа. Большое впечатление оказали на него встречи со старцами – носителями божественной благодати. На Валааме ему посчастливилось застать старца Иоанно-Предтечевского скита, отца Никиту. Подвижник принял его, и в беседе назвал юного гостя «владыкой». Второй раз услышал он указание на монашеский путь, когда обратился к старцу Гефсиманского скита Троице-Сергиевой Лавры, о. Исидору.
В простоте сердца принял он это благословение, и жизнь пошла по означенному для нее руслу: в 1910-м г. он принял монашеский постриг. Образование и желание служить Церкви выделяли его из числа однокурсников. Шесть лет, с 1911 по 1917 гг. он служит ректором Таврической и Тверской семинарий. – Так, что опыт собеседования и ведения дискуссии был приобретен им еще в те годы.
В 1917 и 18-й годы оказались важными для определения его позиции в отношении его взглядов на церковное единство и церковное управление. Ему довелось быть участником Поместного собора в Москве, где он выступил сторонником восстановления Патриаршества, а затем – участвовать в работе Всеукраинского церковного собора в Киеве. Собор утвердил каноническое единство с Патриархом Московским и Всея Руси, и, благодаря твердой позиции, которую заняло большинство священников и мирян, – к этой части относился и о. Вениамин, – отверг идею автокефалии Православной Церкви на Украине.
…Если бы не последующие события в Крыму, вероятно, он оказался бы среди единомышленников и ближайших помощников митрополита Сергия (Страгородского), с которым познакомился в годы учебы в Санкт-Петербургской Духовной Академии, где владыка Сергий был ректором. Одно время иеромонах Вениамин был его секретарем. Но начавшаяся гражданская война поставила его в ряды эмигрантов.
События развивались стремительно: в феврале 1919-го он был возведен в сан епископа Севастопольского, викария Таврической епархии, а в июне едва избежал расстрела как «агент контрреволюции». Поводом для ареста послужила найденная у него фотография умершего от тифа офицера – сына его личного друга. Так владыка оказался узником одного из страшных подвалов Севастопольской ЧК, описанных в «Солнце мертвых» Шмелева. И менее значительные поводы могли послужить в то время основанием для вынесения приговора, но ему посчастливилось остаться в живых. Не ожесточился, не занял позицию справедливого «карателя»: когда после смены власти Крым перешел на время в руки Белой армии, двое сотрудников, допрашивавших его были арестованы, и никто иной, как епископ Вениамин, добился у коменданта Севастополя генерала Владимира Субботина отмены вынесенного им смертного приговора. В тот период он нередко обращался и к генералу Врангелю с просьбами о помиловании…
Пастырская позиция осталась неизменной: миловать, если возможно помилование, но соприкосновение с практикой большевизма заставило его присоединиться к белому движению, приняв на себя духовное окормление Русской Армии, и в 1920-м он вынужденно покинул Россию. Тогда была еще надежда, что ненадолго, но возвращение оказалось возможным лишь через 47 лет.
Внутренняя цельность позволила ему в условиях эмиграции не подпасть унынию, не сложить рук. Отныне для тысяч русских, разбросанных по миру революционной волной, родина остается там, где живет вера. До середины 20-х в Константинополе и Сербии владыка Вениамин возглавляет работу временных органов управления заграничными приходами Русской Православной Церкви. С 1925-го года – преподает и инспектирует Православный Богословский институт в Париже.
Политические события разделили народ, но церковное единство не определяется политическими мотивами. Нет надежды на возвращение, но есть надежда сохранить каноническое общение с братьями, оставшимися в России и ставшими заложниками системы политического бесправия. Среди них есть и те, кого он знал лично, и это позволило ему воздерживаться от поспешного суда над людьми, которые, как он понимал, сделают все возможное для сохранения Православной Церкви. Не без колебаний дался ему следующий шаг, трудно было перешагнуть и через то, что видел он собственными глазами в Крыму – память о жертвах большевистского террора, но в 1927-м году он, все же, поставил и свою подпись под Декларацией митрополита Сергия (Страгородского).
Заявление о верности митрополиту Сергию стало причиной разделения владыки Вениамина с епархиальным съездом митрополита Евлогия (Георгиевского), принявшим решение о переходе под юрисдикцию Вселенского Патриарха. Пришлось оставить и преподавание в Богословском институте. А местом служения с этого времени стал храм, устроенный в подвальном помещении на улице Петэль – первый в Париже приход Московской Патриархии.
В 30-е и 40-е годы, по благословению митрополита Сергия, он был назначен временным американским экзархом, архиепископом Алеутским и Северо-Американским. За десять лет им было создано в Америке около пятидесяти приходов, поставлено три викарных епископа.
Его миссия приобрела особенное значение в годы войны. Знаменитая речь в поддержку России, произнесенная 2 июля 1941 г., в Мэдисон-Сквер-Гарден в Нью-Йорке, заполнила развороты газет и способствовала патриотическому подъему в среде русских эмигрантов. Тогда же митрополит Вениамин был избран Почетным председателем русско-американского Комитета помощи России, возглавлял работу Медицинского комитета помощи, собиравшего средства и медикаменты для пересылки в СССР, участвовал в работе Международного Комитета.
Вера, преумноженная жизнью в Церкви, непреложной, неизменной в любых обстоятельствах, возросла до любви к тем, кто не знал ни ее вкуса, ни ее благодатных плодов.
На родину – в Печоры
В момент, когда произошла описанная выше беседа с пассажирами международного вагона, владыка Вениамин переживал события радостные и обнадеживающие: он возвращался в Америку после участия в выборах Патриарха, где от имени клира и паствы Русской Православной Церкви в Америке, находящейся в юрисдикции Московской Патриархии, назвал имя кандидата на место Патриарха – митрополита Алексия (Симанского).
Это был первый шаг на пути к возвращению. Спустя два года эмиграция закончилась назначением на Рижскую и Латвийскую кафедру. И еще несколько лет, не считаясь с почтенным возрастом, он помогал Патриарху Алексию I восстанавливать разрушенный каркас церковного здания: Ростовская, а затем – Саратовская епархия были поручены его управлению.
С наступлением хрущевской «оттепели» он отошел от дел. Возможности для приложения организационных усилий были слишком ограничены. Но Церковь – это не стены и потолок, оставалось еще то, что неподвластно действию новых «циркуляров» –молитва. Владыка поселился в одной из древнейших русских обителей – Псково-Печерском монастыре, где еще два года по-монашески служил, предстательствуя за свою паству и за соотечественников, которые, как пассажиры в вагоне, между картами и книгами, еще могут отозваться на то, что познается не рассудком, а только разумом души, внутренним чувством Истины…
[i] Митрополит Вениамин (Федченков Иван Афанасиевич). Религиозные деятели русского зарубежья.
[ii] Содержание этой продолжительной дискуссии было записано митрополитом Вениамином и легло в основу сочинений: «Беседы в вагоне. На пути из Москвы в Америку», и – «О вере, неверии и сомнении». (См.: Митрополит Вениамин (Федченков). «А сердце говорит мне: верь!». М.: «Правило веры», 2004.)
[iii] Митрополит Вениамин (Федченков). Беседы в вагоне. На пути из Москвы в Америку. // «А сердце говорит мне: верь!». М.: «Правило веры», 2004. С. 139
[iv] Митрополит Вениамин не раз приводит в своих работах пример того, как профессор философии, еврей, женатый на христианке, принял Православие именно таким образом: «…ему, как очень умному, непредубежденному и искреннему человеку, при чтениях Евангелия стало простой очевидностью, что написано оно очевидцами, совершенно искренними людьми; что это не поэтическое легендарное «сочинение», а бесхитростные записи «о совершенно известных между нами событиях» (Лк. 1,1)». (Митрополит Вениамин (Федченков). Беседы в вагоне. На пути из Москвы в Америку. С. 174)
[v] Митрополит Вениамин (Федченков). Беседы в вагоне. На пути из Москвы в Америку. С. 66
[vi] Митрополит Вениамин (Федченков). Беседы в вагоне. На пути из Москвы в Америку. С. 72
[vii] Митрополит Вениамин (Федченков). Дополнение к беседам в вагоне. На пути из Москвы в Америку. С. 139-140
[viii] Митрополит Вениамин (Федченков). Дополнение к беседам в вагоне. На пути из Москвы в Америку. С. 141
[ix] Митрополит Вениамин (Федченков). О вере, неверии и сомнении // «А сердце говорит мне: верь!». М.: «Правило веры», 2004. С. 209-210
Рекомендуемые для чтения источники и литература:
1.Митрополит Вениамин (Федченков). Беседы в вагоне. На пути из Москвы в Америку. // «А сердце говорит мне: верь!». М.: «Правило веры», 2004
2.Митрополит Вениамин (Федченков) На рубеже двух эпох. М.: «Правило Веры», 2004
3.Митрополит Вениамин (Федченков) Святый Сорокоуст. — М.: Сретенский монастырь, 2004
4.Митрополит Вениамин (Федченков). Духовный собеседник. Небо на земле. О божественной литургии. М.: «Отчий Дом», 2008
5.Митрополит Вениамин (Федченков). Размышления о двунадесятых праздниках. От Богоявления до Вознесения. По благословению Святейшего Патриарха Московского и Вся Руси Алексия II. Свято-Троицкая Сергиева Лавра. М.: «Правило веры», 2008
6.Митрополит Вениамин (Федченков). Царство Святой Троицы. М.: «Правило веры», 2006
7.Русские православные иерархи периода с 1893 по 1965 годы: В 6 томах / Составитель митрополит Мануил (Лемешевский). Куйбышев, 1966
8.Митрополит Вениамин (Федченков). // Христовы воины. Жития и труды подвижников XX века. Календарь. 2007. Москва, 2006. Издание осуществлено по благословению епископа Южно-Сахалинского и Курильского Даниила
9.Вениамин (Федченков). ВикипедиЯ. Свободная энциклопедия.
10.Митрополит Вениамин (Федченков). Псково-печерский монастырь. Патерик.
