Когда-нибудь мы вспомним это
и не поверится самим…
Да, в ходу уже военная риторика. А на войне как на войне. Выбор приходится совершать по принципу наименьшего зла. И цена победы может быть запредельно высокой.
Трамп обнадежил мир прогнозом о 200 000 смертей в США как о хорошем исходе.
Но сколько всего тогда заразится? При среднем четырехпроцентном пороге смертности умершие составляют одну двадцать пятую часть от общего числа заболевших.
Если рассчитать общее количество заболевших, то, умножив число умерших на 25, получаем 5 миллионов. Пять миллионов переболеют в ближайшие месяцы.
Это при хорошем сценарии. И это в США с их мобилизационными возможностями.
Вывод — меры российских губернаторов уместны, но недостаточны. Они принимаются по итогам анализа результатов уже проделанной работы. И она оказывается неэффективной. Задача не решена. Конечная цель не достигнута. Пока сбить динамику роста не удалось.
Да, меры приняты. Подчеркну, нужные меры. Но, к сожалению, несмотря на это с коэффициентом 1,2 ежедневно умножается количество инфицированных.
Это итальянская кривая, чуть отстающая от американской.
На языке цифр это означает, что каждые четыре дня количество выявленных зараженных удваивается. И каждый двадцать пятый из них обречен умереть. Если сегодня инфицирована тысяча, то через четыря дня — 2 тысячи, через восемь — 4 тысячи, через 12 — 8 тысяч, через 16 — 16 тысяч, через 20 дней — 32 тысячи… Месяц — и четверть миллиона. Через два месяца — восемь миллионов. Действительно, прогноз Трампа весьма оптимистичен. Никакое здравоохранение, и наше в том числе, не выдержит такого вала тяжелых больных.
Вывод. Есть три перспективы.
Первая — изложена выше. Россия захлебнется корономорием. Когда я полторы недели назад публично поднял эту тему, меня освистали за паникерство. Но, увы, пока прогнозы об отказе от посещения богослужений мирянами и закрытии храмов сбываются. А перфомансы протоиерея Андрея Ткачева все более смахивают на кощунство.
Вторая. Ужесточение карантина принесет первые плоды. Подчеркну: последние решения еще половинчаты, и будут введены гораздо более жесткие меры, подкрепленные репрессивным аппаратом, цифровым контролем и нулевой толерантностью ко всем нарушителям, включая духовенство. Если удастся сбить динамику роста, появится шанс оказывать более-менее эффективную медпомощь всем, обратившимся за ней. Соответственно, не будет умерших от неоказания оной, больше людей переживет эту напасть.
Третья. В течение ближайших дней все же введут тотальный контроль, патрулирование, и даже, возможно, цифровой аналог карточной системы распределения ресурсов (еды, лекарств, предметов первой необходимости), что позволит стабилизировать ситуацию и перевести ее в режим угасания. Цена вопроса — принудительный самоотказ от основных гражданских прав и свобод, цифровое рабство и пресечение разномыслия даже в сети.
При этом проблема локальных вспышек болезни останется актуальной еще на годы — как мы видим уже это в Китае.
Для Церкви ближайшие месяцы станут временем феноменологической редукции. Поясню. По Гуссерлю — это такое предельно честное выявление самой сути реальности, совлечение с нее всех наносных слоев, отсеивание всех плевел и всей шелухи, определение того главного, что собственно и делает эту реальность явлением, отличным от всего иного в мироздании.
Кто мы? Чем живем? Чем можем пожертвовать, а где будем стоять до конца? Как веруем и как поступаем? Как свидетельствуем и как умираем? Эта рефлексия будет болезненной, но она перепашет наш мир. Наши склоки уйдут в сторону. Может быть, восстановится братское общение между Церквями (но это будет очень непростым делом).
Может быть, мы вспомним об обетах Крещения и возведении каждого из нас в чин царственного священства в Таинстве Миропомазании — и обретем радость служения Богу и друг другу в домашней церкви.
Может быть, мы вернемся к практике Древней Церкви — и будем передавать мирянам Преждеосвященные Дары для причастия дома.
Может быть, наши приходы свернутся в общины, собирающиеся по домам по несколько семей со священником, но при этом окормляющиеся у одного опытного духовника (на Руси это было и называлось покаяльной семьей).
В любом случае эти скорби поставят нас перед необходимостью задуматься о жизни во Христе, о Евхаристии, о незаметных делах повседневной любви, о людях и о животных, о растениях и о предметах — как о гостях, ниспосланных Богом. О Его послах, доверенных нам, и доверившихся нам.
Иными словами, о том, что мы в ответе за тех, кого приручили.
Может быть, мы станем христианами не на словах, утешим плачущих, накормим голодных, позаботимся об одиноких, найдем время для молитвы — и не будем всем этим кичиться.
И тогда в оном делании мы принесем достойные плоды покаяния. Ибо смысл покаяния не в том, чтобы уныло всматриваться в лабиринты прошлого, но в том, чтобы переменить свой ум, осознать промахи и выйти из греховного подземья на свет Божий.
А государство уделит особое внимание проблемам семей с малыми детьми, а также заключенным, каковых с нетяжкими составами уже давно начали экстренно переводить на браслеты и условные сроки в странах Запада, чтобы не полыхнуло не только в камерах, но и среди тюремного персонала.
В чем да поможет нам всем Господь.
