Когда девочка еще была жива, Яна пришла в церковь и попросила причастить ребенка. Было понятно, что дочка уходит, что это ее последние дни. Батюшка же сказал: «Что ты плачешь? Просто слабый ребенок родился». Яна не поверила своим ушам.
— Человек не должен говорить о том, чего не знает, причем так авторитетно. Ведь он не знал, какая она была сильная, — с нажимом говорит Яна.
Причастить ребенка этот батюшка так и не приехал.
Второй батюшка год спустя сказал матери, похоронившей дочь: «Ты кривая яблоня».
Несмотря на слова священников и огромную потерю, Яна не перестала верить.
— У меня нет другого выхода, — тихо говорит она. — Потому что только так я смогу с ней встретиться. Когда-нибудь.
Яна Юденкова
«С органом мы часто боремся»
С будущим мужем Яна познакомилась в 18 лет. И у них началась любовь на два города. Окончив Иркутское музыкальное училище, Яна поступила в Московскую консерваторию. Потом была аспирантура. А затем Яна, уже полюбившая Москву, решила вернуться в родной город. Сергей не прижился в столице, а им хотелось жить одну жизнь на двоих. И родить детей.
И еще в Иркутске, в бывшем католическом костеле, ныне концертном зале, стоит орган. Яна в Москве получила два образования — как музыковед и как органистка.
— В Москве на такой инструмент сесть и делать то, что тебе нужно, — большая удача. В столице таких точек совсем немного, гораздо меньше, чем желающих. У меня все сложилось в Иркутске. И слава Богу. Я играю в органном зале, меня никто не ограничивает ни в выборе программ, ни в количестве концертов. Преподаю в музыкальном колледже. В Москве я долго побегала бы, чтобы такие позиции занять.
Орган — сложный инструмент, который требует хорошей координаторной системы и многозадачности.
«У тебя словно канаты в руках», — так объясняет Яна игру на органе. И эти канаты надо удержать: один идет сюда, другой — туда, а органист их все контролирует.
— Мы боремся с инструментом часто. Иногда ты как бы не в контакте с ним, а бывают моменты чуткого контакта. Орган тебе отвечает, и у тебя полностью согласуется то, что ты чувствуешь, что хочешь сыграть, и ты слышишь, что получается. В такие минуты я поднимаю глаза, смотрю на органные трубы и думаю: «Господи, спасибо, что я это могу делать». И публика считывает, наверное, что во мне есть внутренняя благодарность за то, что я это могу.
Музыкантом Яна стала благодаря родителям. И маму, и папу она потеряла в один день.
Родители разбились на вечерней дождливой дороге
В 2009-м, когда сыну был год с небольшим, оба родителя Яны разбились в ДТП. За несколько минут она стала сиротой. Маленький мальчик остался без бабушки и дедушки.
— Когда Эдик родился, папа ко мне приезжал каждый день. Он мог часами сидеть на полу возле кроватки. Говорил: «Я не могу на него насмотреться». Папа мне помогал одним своим присутствием. Я помню, у него случился инфаркт, но он потом никогда не показывал свою слабость. Мы жили в пятиэтажке, лифта не было, он мне колясочку спустит, я выхожу первая, папа приотстанет. Оборачиваюсь, а он таблетку рассасывает. «Папа, тебе тяжело идти?» — «Нет, все нормально». Мама, конечно, тоже приезжала. И они оба внуком восхищались. И это была большая поддержка — когда твоим ребенком восхищаются в превосходной степени.
Родители разбились на вечерней дождливой дороге. В их машину врезалась грузовая фура. Водитель не справился с управлением, вылетел на встречную, 61-летний мужчина и 59-летняя женщина погибли на месте. Горе Яна переживала долго и мучительно.
Ее мама тоже была музыкантом и свою дочь пристрастила к музыке ненавязчиво, исподволь.
— Мама мягким человеком была, чутким, интуитивным. У меня характер, напротив, жесткий, но мама умела меня повернуть куда нужно. Вот идем мы с ней из музыкальной школы, она мне говорит: «Я так мечтаю, чтобы ты сыграла Шопена». И мне задают Шопена, довольно сложное произведение. И мама мне говорит радостно: «Яна, это уже победа». Так же тонко она меня настроила на музыкальное училище. А папа был историком. И они всегда водили меня по музеям, читали книги. Их жизнь крутилась бесконечным хороводом вокруг меня и брата. Никто мне ни слова не сказал, когда я в 9 вечера садилась за инструмент и нервно, с вызовом играла. Хотя папа отдыхал после работы. Только что-то делай, Яна! А когда я поступила в московскую консерваторию, мама сказала: «Моя жизнь состоялась». Они мне все время ставили зарубки на перспективу.
И я сейчас, работая со студентами, вижу, как много зависит от родителей, от их действий. Они создают в детской голове потолок, он может быть низким, а может быть и повыше.
Мне родители всегда потолок поднимали.
После ухода родителей Яна почувствовала пустоту. Ее нельзя потрогать руками, но она совершенно реальна. «Мне иной раз кажется, что судьба рядом со мной стреляет и попадает. И очень дорогие мне люди просто исчезают».
Через некоторое время в семье родится еще один ребенок. И еще через несколько лет судьба выстрелит снова.
«15% из 100, что вы выпрыгнете»
Если с сыном Яна честно отсидела в декрете полтора года, то с дочкой играла на органе до восьмого месяца беременности. И первый концерт дала в дочкиных полгода.
— Решила выучить новую программу, занималась ночами. Я думала: «Справлюсь и все буду успевать, я молодец — и швец, и жнец, и на дуде игрец». Собственно, у меня и получалось. Есть у меня такой эго-синдромчик — как бы мне быть самой лучшей, как бы мне все круто сделать. И дом у меня прекрасный, родители оставили наследство. И муж хороший. И дети один другого красивее и умнее. Яблоку некуда упасть от удачи. И потом мне с этим удачливым образом было расстаться очень тяжело. Для самой себя, прежде всего.
Дочка заболела в три года. Ударила ногу, отек не спадал неделю. Девочка жаловалась на ножку и хромала. Из травмпункта Яна с дочкой поехали сразу в больницу — в какой одежде обе были, в той и госпитализировались. Была суббота.
В больнице дежурил хирург, живший с Яной в одном дворе. Он зашел в палату и сказал: «Яна, выйдем». После небольшой тяжелой паузы врач коротко сказал: «Ситуация плохая». Он произнес это таким тоном, что женщина сразу поняла — онкология. Цепляясь за обломки рушащейся жизни, все же спросила: «Точно?» Но четвертую стадию рака просмотреть трудно.
Первому Яна позвонила, конечно, мужу, Сереже. Самому близкому, как она говорит, человеку.
Тогда, осенью 2018 года, семья сразу решила ехать в Москву, в НМИЦ онкологии им. Блохина. 4 ноября был праздник Казанской иконы Божией Матери, Яна поехала в церковь. На следующий день все улетели в Москву — бороться. «Мы шли, как Гераклы, на это», — говорит Яна.
В центре им. Блохина Яне сказали: «15% из 100, что вы выпрыгнете». Но мама верила в выздоровление. Как и другие мамы.
— За эти месяцы в больнице я не видела родителей, которые не верили бы. Даже в самой ужасной, уже терминальной ситуации все надеются на чудо.
Еще Яне врачи сказали: «Ваш ребенок — один на миллион». Обычно остеосаркома возникает в более позднем возрасте.
Девочке провели несколько сеансов химиотерапии и удалили часть кости. Залили внутрь специальный материал. Но рак поднимался выше, начались метастазы. Врачи еще пытались что-то предпринимать, потом честно сказали: «Мы ничего сделать не можем». Семья съездила еще в одну больницу в Москве. Доктора были честны и здесь: «Уезжайте, дайте ребенку побыть дома». Яна рвалась полететь еще куда-нибудь, но муж сказал ей: «Яна, мы не должны сейчас так делать».
Это были единственно верные слова и правильное решение. Жить девочке оставалось всего несколько недель. Девятимесячная борьба Гераклов подошла к концу, семья вернулась в Иркутск. С ворохом новых игрушек. Девочка очень любила кукол и мягкие игрушки. «Которые я покупала, как маньячка», — нервно смеется Яна. Особенно дочка любила «обнимательного» зайца.
— Она помнила все цифры, у нее прекрасная голова была. И еще у нее была очень взрослая душа. Однажды к нам приехали друзья, и наш Эдик с их ребенком нашел на улице котенка. Принесли его домой, а у нас кошки свои, мы рассуждаем, куда этого котенка деть. И дочка говорит: «Вы хотите быть, как те люди, которые его выбросили?» Она задавала сложные вопросы: «Мам, а взрослые могут ошибаться?» И еще она очень смелая была, ничего не боялась.
Через несколько дней девочки не стало. Она ушла на одном из взмахов качели. Эту качель-гнездо подарили семье друзья. Родители положили в нее подушки, и получилась кроватка для маленькой, навсегда уходящей девочки. Родители качали ее по очереди, все время, днем и ночью — так девочка успокаивалась. Мама качала и папа качал.
В то июльское утро Яна проснулась и спросила у мужа, качавшего дочь: «Дышит?» «Дышит», — ответил Сережа. А через две минуты сказал: «Нет, уже не дышит».
После смерти дочери родители не произносят ее имя. Не могут.
Комод с цветочками
Все это трудное время Яну и ее семью поддерживали и друзья, и коллеги, и знакомые. Хотя иногда женщина не отвечала на звонки, бросала трубку, говорила грубо или с раздражением.
— Находиться с человеком, которому плохо, — большая нагрузка, не каждый может себе позволить такую трату души. Но интуиция может помочь найти нужные слова и действия. Иногда человеку в горе необходимо просто молчаливое присутствие и всегда — терпение, потому что человек может вести себя отвратительно. Но это не значит, что ему никто не нужен, просто иногда нужно подождать. Мне вообще всегда нужны люди.
Может быть, кто-то умеет сам эти жернова промалывать. Но я не представляю, как бы прожила горе одна.
Все вещи, все игрушки девочки остались дома.
— Знаете, как в кладовку кладешь что-то, закрываешь и туда больше нос не суешь. Ты знаешь, что все там лежит, но ты это не ковыряешь.
У Яны есть комод, в котором лежат детские вещи. Она сделала декупаж, обклеила его красивыми цветами. Но никогда не открывает дверцы этого комода. Это ее способ самосохранения. Она не смотрит дочкины фотографии. «Это для меня закрытый абсолютно вопрос. И имя дочери, видимо, в этом же ряду».
Но раны возникают постоянно. Яне больно видеть детей, особенно маленьких девочек. Если она видит на улице девочку в розовой шапке, отворачивается. Ей больно слышать детские голоса и детские песни. И еще она никогда не смотрит мультфильмы. Избегает всего, что может принести дополнительную боль. Потому что надо продолжать жить.
«Мне было тяжело быть собой»
Это было самое странное для Яны — ее девочки больше нет, а жизнь продолжилась.
Женщина поначалу все время спрашивала сына: «Эдик, скажи, как мне жить?» Ему тогда было 11. Сын честно отвечал: «Мама, я не знаю». Через несколько дней Яна задавала тот же вопрос: «Эдик, скажи, пожалуйста, как нам жить?» Сын в ответ: «Мама, ты самый умный человек, которого я знаю. Ты поймешь, как жить».
И Яна решила, что надо всеми способами получить ответ на этот вопрос: как жить дальше. 1 сентября она вышла на работу в музыкальный колледж.
— Я люблю преподавать, обожаю студентов, люблю общение с ними. У меня со студентами абсолютно неформальные отношения. Но в тот первый год новой жизни мне было тяжело быть собой.
Яна описывает это состояние как коматоз. Общую погашенность и безучастность ко всему. Но студенты очень осторожно подхватили ее и понесли.
Эти ребята поступили учиться в 2017 году, Яна проработала с ними год и уехала спасать дочь.
— И мне было тяжело собирать их обратно. Я не в форме, без ресурса. Как-то они учились, но кто-то чуть охладел, кто-то потерялся. Но они меня ждали. И мы третий курс настраивались друг на друга заново.
Весной 2020 года началась пандемия, занимались в зуме. Шел урок, посвященный Римскому-Корсакову. Яна начала его и почувствовала, что увлекается — и самим рассказом, и личностью композитора. Его судьба, его дела, его музыка — это все про свет. Яна смотрела в экран ноутбука и неожиданно сказала: «Ребята, мне так грустно, что я вас сейчас не вижу, не могу вашу реакцию почувствовать. Расскажите, как вы?» И они по очереди стали рассказывать о себе.
— И тогда я почувствовала, что моя работа для меня — супертерапия. Студенты, музыка, разговоры о ней.
Осторожно, неровно, но жизнь брала свое.
«Концентрат горя никому не нужен»
А вот на органе Яна играть не могла. Голова была словно против нее. Родственники-врачи направили ее к психологу, тоже похоронившему ребенка. «Через три года станет легче», — обещал специалист. И, кажется, не ошибся. Три года — это срок, который если не притупляет боль, то учит с ней жить.
— Мне не стало больно меньше. У меня просто наработались осмысленные и неосмысленные механизмы, которые помогают работать и жить. Психолог мне сказала научиться переключать свое внимание. Допустим, я убираюсь. Но голова-то свободна, и меня снова уносит. Я начинаю плакать, плач превращается в истерику. Я лежу, корчусь. Мужу плохо, ребенку плохо. А психолог сказал: «Мы там, где наше внимание. Вот вы трете что-то и проговаривайте: “Вот это губка, а вот мои пальцы, и они чистят плиту”. Ты как бы думаешь о всякой ерунде, но и уводишь голову в другое русло. Это, можно сказать, насильственная работа над своими мыслями. Но так ты учишься руководить своей головой».
И тут позвонили из Красноярска: «Органистка из Германии не прилетит на концерт, вы можете к нам приехать?» Яна в этот момент подъезжала на машине к дому и как будто услышала голоса родителей: «Яна, если ты не вернешься сейчас к органу, ты не вернешься к нему никогда. И зачем тогда все это было?» И тогда Яна поняла, что отказаться — легче всего. Но это несправедливо ко всему предыдущему пути.
Так Яна снова села за орган — новое учить, старое повторять. Вернулось удовольствие от концертов. И музыкант понимала ответственность перед зрителем — нести хорошую энергию.
— Помню, нам одна преподавательница говорила: «Вот тут у Бетховена сгущенный трагизм». Концентрат горя никому не нужен, и зрителям в органном зале тоже. Ресурс веселости, юмора, легкости, удовольствия появился.
Этот ресурс дает возможность жить и работать. Но пока не дает стать целой.
«Я будто соединилась сама с собой»
Это был и есть сложный острый момент — собственная жизнь кажется Яне не цельной. Словно она раскололась на куски, на множество осколков, которые друг с другом никак не соединяются.
— Вся моя жизнь представлялась мне разрозненными файлами. И я не могла в какие-то фрагменты своей жизни возвращаться мысленно. У меня не было ощущения тождественности самой себе. Это сложное чувство нецельности мировосприятия. И только сейчас я на пути к соединению разных кусков.
Благодаря музыке мне удалось каким-то крючочком зацепиться за прошлую жизнь, протянуть, соединить и тянуть это дальше. Сейчас я будто соединилась сама с собой.
Долго у Яны был нигилизм по отношению к самой себе. Все представлялось ей обесцененным — и она сама, и вся жизнь. И только сейчас приходит принятие.
— Я приняла, что мне выпала такая судьба. И не только мне. Музыка мне помогла это понять. Когда я играю какое-то произведение, понимаю, что композитор скорбит, и я знаю, почему он скорбит. Он 200-300 лет назад переживал те же чувства, что и я. Например, я играла произведение Листа, которое он написал после смерти ребенка. Лист был католиком, в конце жизни стал аббатом. Но в этих вариациях Лист единственный раз в своем творчестве цитирует мотивы Баха, который был протестантом. В этом протестантском хорале есть слова «Все, что Господь ни делает, есть благо». И Лист в этом произведении проходит жуткий путь — от невероятной душевной тоски, смуты, слез до бури негодования. В этой музыке все психологические стадии проживания горя. И в конце у него абсолютно просветленно, аскетично, торжественно звучит мажорная музыка баховского хорала. И Лист почти 200 лет назад находит в себе силы прийти к такому выводу — «Все, что Господь ни делает, есть благо». Проживая то же самое, что я.
Яна пока не пришла к такому умозаключению. Но надеется.
На кладбище семья ездит молча. Все молчат и на детской могиле. Если Яна дома начинает плакать, Сережа серьезно на нее смотрит и тихо говорит: «Яна, что?» «Ничего», — отвечает Яна. Муж обнимает ее, и они снова молчат. Они уже сказали все, что можно.
Их девочку звали Агатой.
Фото из личного архива Яны Юденковой
