«Мяско»
«Правмир» продолжает проект «Мнимый больной», в котором ведущие лингвисты страны успокаивают тех, кто боится за будущее русского языка. Сегодня на наши вопросы отвечает профессор, заведующий отделом современного русского языка Института русского языка им. В. В. Виноградова РАН Леонид Крысин. В интервью Ксении Турковой он рассказал о том, как изменилась наша разговорная речь за последние полвека, почему внутри лингвиста живут два разных человека и какую помету надо ставить в словаре рядом со словом “фотка”.
Леонид Крысин

Леонид Крысин

— Я знаю, что в 2015 году выйдет Словарь разговорной речи. Что это за словарь? Что туда войдет?

— Это большой проект. Сейчас выходит только первый том – буквы А-И. Это, по сути, фиксация нашей повседневной речи.  Она довольно сильно отличается от книжной, литературной речи, то есть от той, которая принята в более-менее официальных сферах использования: при составлении законов, в судебных органах, юридических документах, в средствах массовой информации и так далее.

Получилось примерно 12 тысяч слов, все они отличаются своей окраской. Некоторые жаргонизмы туда попали. Сейчас делаем второй том, а будет всего три.

— Словарная статья выглядит как обычно? Слово, толкование, пример?

— У нас там много примеров, иллюстраций. Они берутся из записей устной речи,  из диалогов. Могут использоваться и письменные источники. Мы использовали Национальный корпус русского языка, блоги, другие интернет-ресурсы.

— А с диктофоном по улицам ваши коллеги ходили?

— Конечно, ходили и записывали. Причем эта работа была начата давно, еще в 60-е годы. И сейчас у нас в институте огромная фонотека. Из нее мы и берем примеры.

— А как рассортированы эти записи в фонотеке? Написано: “в школе”, “на рынке”, “в электричке”, так?

— Почти. У нас есть исследователи, которые записывали речи на массовых митингах, в магазинах, в поликлиниках, на транспорте. То есть в каких-то ситуациях, где повседневная речь используется. Это так называемые стереотипные ситуации. Когда человек подходит к кассе, спрашивает какие-то билеты, ему что-то кассир отвечает. Плюс всякого рода неформальные беседы – за столом, в гостях, друзей по телефону  и т.д. Вот такого рода записи.

Нам сейчас надо скорее переносить их на цифровые носители, потому что всё это было, как я уже сказал, начато еще в 60-е годы и хранится на обычных магнитофонных лентах, которые, конечно, за это время начали осыпаться.

— Но ведь если взять пример из 60-х годов, эта речь будет отличаться от современной. Актуален ли будет словарь?

— Вы знаете, как раз в предисловии к первому тому идет речь о том, что состав словаря разговорной речи в 60-е годы и сейчас, в начале XXI-го века, довольно сильно различается, потому что полвека назад да и сейчас разговорная речь понималась и понимается как речь носителя литературного языка. Но состав лексики разговорной речи за это время, конечно, изменился.  В  нее влилось довольно много того, что раньше принадлежало только просторечию и только жаргонам. И образовалась промежуточная такая штука между жаргонами и литературным языком – сленг.

Сленг – это слова, которые несут на себе следы породившей их социальной среды, то есть это бывшие какие-то  элементы уголовного жаргона, студенческого и так далее, но которые сейчас уже общеизвестны и употребляются даже носителями литературного языка. Какое-нибудь слово «крутой», или «тусовка», или «наезжать».

1502422_10152365122178738_1887445467_o

Ведущая рубрики Ксения Туркова

— Да, “разборка” стала почти нейтральной, “беспредел” мы уже тоже не ощущаем как жаргонизм…

— Но “беспредел” все-таки нейтральным не стал. Кстати, иногда эти бывшие жаргонизмы – они даже более выразительные и более емкие, чем литературные слова. Возьмем тот же «беспредел». Если мы начнем заменять его, подыскивать ему какие-то эквиваленты в традиционном литературном языке, то получится вяло и описательно. А здесь одно слово «беспредел» — и всё.

И в последние годы расширяется сфера использования этих бывших жаргонизмов. Понимаете, раньше это можно было встретить в художественной литературе, в речи героев. Сейчас это уже вторгается не только в устную речь носителей литературного языка, но и в средства массовой информации. Депутаты там без конца сыплют разными жаргонизмами. То есть это больше не замыкается в каком-то узком кругу, в узкой сфере.

— Это хорошо или плохо?

— Да плохо, конечно. Но знаете, ведь в нас, в составителях словаря, живет два человека. Один человек – носитель языка, который соизмеряет то, что он использует, со своим вкусом, уровнем культуры и так далее. И нам, с этой точки зрения, многое не нравится.

А второй человек, который в нас живет, это исследователь. И нам надо исследовать всё, в частности то, что противно. Какая-нибудь «фотка» или «сфоткать», или «мусорка», или «мяско» – это всё настолько неприятные слова! Но их надо описывать, тоже с соответствующими пометами.

— А какая помета может быть у “мяска” или “фотки”?

— Ну, «мещанское», допустим.

— Не будет ли это лингвистической вкусовщиной? Многим людям “фотка” совершенно не кажется мещанской.

— Если не кажется, пусть все-таки почитают словарь. Почему надо говорить “мяско”? Что это за слово такое? Есть существительное “мясцо”, это да. Но “мяско” — это совсем другое.

Но, кстати, на истину в последней инстанции мы не претендуем и никаких норм не устанавливаем. Это экспериментальный словарь, это фотография действительности, той речи, которую мы слышим вокруг.

— Если говорить о синтаксисе, о структуре речи, она за 50 лет изменилась? Слушая эти фонограммы, можно услышать изменения?

— Я думаю, что не сильно. Распространились, конечно, некоторые конструкции, например, с предлогом «по»: “договорились по…” Но это, скорее, из речи чиновников. А она противоположна разговорной речи.

— А иностранцам этот словарь пригодится? Как вы считаете, их вообще надо учить именно разговорной речи — особым конструкциям, типу произношения,  определенной лексике?

— Да, наш словарь ориентирован и на иностранцев, потому что очень часто в пособиях для них содержится, знаете, такой дистиллированный русский язык. Такие сглаженные, очищенные формулы приветствия, прощания, какие-то этикетные клише.

А нам хотелось бы, чтобы была представлена реальная лексика, реальное ее употребление, поскольку там есть в словарной статье примеры. Это не значит, что мы рекомендуем, учим. Мы показываем, как используются эти слова в речи носителей русского языка.

Фото: premia.mn.ru

Фото: premia.mn.ru

— Сейчас происходит, с вашей точки зрения, скорее обеднение языка или обогащение?

— С одной стороны, обогащение, потому что много появляется той лексики, о которой я говорил, — жаргонной, сленговой, из профессионального жаргона могут какие-нибудь «прослушки» входить в общее употребление. Но некоторые расценивают это как обеднение. В том смысле, что культура речи, культура слова размывается. Раньше все-таки была ориентация на строгую норму. Сейчас это немножко размывается. Я не разделяю этих настроений, но могу понять, когда человек говорит о том, что язык обедняется.

Количественно идет расширение, а качественно речь становится хуже. В нее, как я уже сказал, вторгается то, что традиционно не было свойственно литературному языку. Возможно, это приходящее закрепится в языке, и укоренится, и будет использоваться, и потеряет связь с той средой, из которой вышло. Но пока следы этой социальной среды сохраняются.  Какой-нибудь глагол «отстегнуть» или ”отслюнявить”  — они, скорее всего, жаргонного происхождения. Малоприятные, в общем, слова, но тем не менее они существуют. Такова жизнь. Таков язык.

А жаргонов, откуда это все приходит, очень много. Есть ведь и особый жаргон нищих, и жаргон проституток…

— А их тоже кто-то специально изучает?

— Если честно, я не знаю таких людей. Есть известный лингвист Владимир Елистратов, он изучает арго Москвы. В Нижнем Новгороде есть Михаил Александрович Грачев, он изучает уголовный жаргон. Ведь понимаете, раньше, в советское время, считалось, что у нас просто нет социальной базы. Официальная точка зрения была такова, что у нас нет базы для такого рода жаргонов, то есть их, в общем-то и нет, и изучать их незачем. Такие исследования не приветствовались.

Я знаю, что один из специалистов по таким профессиональным жаргонам, Бондалетов Василий Данилович, в свое время защищал с огромным трудом свою диссертацию докторскую в Ленинграде. Она была посвящена жаргонам офеней, шерстобитов, сыроделов и так далее. Такая уходящая Россия. Следы тех жаргонов остаются и в нашем языке. Какое-нибудь слово «двурушник» — это же  бывший жаргон нищих. Так называли человека, который собирал милостыню двумя руками.

Или, например, «животрепещущий» — это жаргон рыбных торговцев, которые торговали рыбой, которая трепетала на прилавке. Сейчас этого уже никто не помнит.

— Получается, что лингвисту, который берется за изучение того или иного жаргона, надо внедряться в эту социальную группу? Взаимодействовать с людьми?

— Это самое лучшее. По-моему, у социологов есть термин «включенное наблюдение», когда человек не со стороны, не как чужак изучает что-то. Это не обязательно жаргон, а вообще всё, что относится к языку и к поведению людей.

Конечно, лучше всего внедриться, стать своим в каком-то отношении для этой группы. Такого рода работы есть и у нас, и за рубежом.

Я знаю, что два американских исследователя в течение нескольких лет наблюдали речь посетителей пончиковой. То есть они сами были посетителями среди других, ничем не выделялись. Кроме того, что они тайно записывали все происходящее. А потом написали работы о речевом поведении.

244205_569610

— Вы сказали, что многие воспринимают то, что происходит с речью, как обеднение, хотят, чтобы было больше строгости. В школьном преподавании это тоже чувствуется? Учителя охотно рассказывают детям о вариантах, о том, что можно говорить и “твОрог”, и “творОг”?

— Про варианты, конечно, нужно говорить обязательно в школе. Я имею в виду варианты, допустим, произносительные, в ударении. То есть в том, что касается грамотности. Но у нас, к сожалению, в школе установка на «да» и «нет», на черное и белое. Учителя говорят: только так и никак иначе. Только «одноврЕменно», а «одновремЕнно» — это неправильно. А все-таки нужно иметь в виду, что вариативность и существование самих вариантов – это нормальная черта литературного языка. Нормальная! Как раз ненормально, если будет в словаре рекомендоваться только что-то одно. В этом случае просто будет проигнорирована языковая реальность.

Люди ведь говорят и «одноврЕменно», и «одновременно», и «сэссия», и «сессия»… И главное — внедрять мысль, что это нормально, естественно, так всегда было и будет, потому что сосуществует в литературном языке старое и новое, традиционные варианты и вновь нарождающиеся. Ничего в этом плохого нету.

— Почему же такое отношение у учителей к вариантности?

— Не знаю. Я пробовал эту мысль внедрять самим учителям. Я как-то читал лекцию в московской учительской среде, в аудитории. И эти мои мысли встречались в штыки абсолютно. «Нет, вы скажите, как надо. Не надо нам вот этих вот “и так, и сяк”. Скажите, как надо». Неправильно их как-то учат, наверное, в педагогических вузах. Кроме того, учителю просто проще, когда нет выбора. Если есть выбор, надо объяснить, почему в одних случаях надо одно выбрать, в других случаях другое. Это требует дополнительных усилий.

Сейчас многие боятся засилья иностранных слов, и то и дело всплывает эта тема. Что вы об этом думаете как составитель словарей, как автор словарей иностранных слов?

— Мне кажется, сейчас поток иностранных слов немножко уменьшился по сравнению с 90-ми годами. Но все-таки новые слова есть. Англицизмы проникают, но сферы более узкие. В компьютерной сфере много новых слов. Да и не только в компьютерной. Это всё, что связано с телефонией, с телевидением, всякие «айпады», «айпэды» там, «смартфоны» и прочее – это все-таки новые для русского языка слова.

— Я где-то видела реплику Марины Королевой (ведущей программы “Говорим по-русски” на “Эхо Москвы”) о том, что почему-то нет слова «планшет» в его современном значении.

Не совсем так. Само слово “планшет” в Словаре иностранных слов есть. Нет просто современного значения. Но тут надо понимать, что составитель не должен хватать всё новое и сразу засовывать в словарь. Нужен отбор. Словари немного отстают от жизни.

А что касается притока новых слов, в общем, это уже затертая истина, что язык обладает счастливой способностью самоорганизации, самоочищения. Он выбрасывает то, что не нужно. И вот это как раз подтверждает история языка. Когда мы касаемся, допустим, языка XIX века и соответствующих словарей, то видим, что там есть слова, которые потом не сохранились. Слышали слово «суспиция», например?

— Подозрение?

— Да, но сейчас его нигде не встретишь, а раньше попадалось в художественной литературе. С другой стороны, какие-то иностранные слова просто перестают ощущаться как иностранные. Про слово «поза» мы забыли уже, что оно иностранное.

Бывает еще, что иностранное слово просто по своей структуре не сигнализирует о том, что оно иностранное. Слово “ипотека” — это явно иностранное слово, но оно очень простое в слоговом отношении. Это не то, что какой-нибудь “бодибилдинг”.

0012-007-12

— Политика на язык сейчас сильно влияет? Политика и политики.

— Если только в плохом смысле. Я имею в виду Думу. То, что и как говорят депутаты, по-моему, и тематически, и лингвистически, и лексически  слушать очень трудно.

— Но они же постоянно говорят, как они хотят помочь русскому языку и что для этого надо сделать.

— Пусть кричат, но есть конкретные факты. В 2005 году был принят Закон о русском языке. Так вот, в разработке закона не участвовал ни один лингвист. Может такое быть? Вы себе представляете? Я уж подумал, может быть, они и законы о строительстве или о нефтедобыче тоже так же принимают, без участия строителей и нефтяников?

— Какой вы можете совет дать нашим читателям, которые не знают, как правильно выбрать словарь? Сейчас же очень много пиратских словарей.

— Да, пиратских много. И с этим бороться трудно. Но совет простой: если есть гриф Российской Академии Наук, а ниже —  Института русского языка имени Виноградова или Института лингвистических исследований в Петербурге (он тоже академический), то это, скорее всего, качественные словари.

Но очень часто словари выходят без автора, без редактора, вообще непонятно, кто их делал. То есть это компиляции такие: берутся готовые словари, компилируются, перемешиваются, всё это сводится в одно. Просто зарабатывают деньги и всё.

— Почему же лингвисты не подают в суд на таких пиратов?

— Ой, со словарями трудно. Авторов словарей очень непросто обвинить в плагиате, потому что трудно что-либо доказать. Слово «стол», например, — оно во всех словарях будет толковаться одинаково.

— Наш традиционный вопрос в конце. Как бы вы успокоили тех людей, которые думают, что русский язык умирает?

— Да что тут скажешь? Я могу успокоить только тем, что скажу: «Русский язык не умирает».

Тут надо признать, что территориальные диалекты, конечно, постепенно сглаживаются, они теряют самобытность. А вот центр русского языка, литературный язык, напротив, развивается, обогащается. И главное его достоинство в том, что он годится для обслуживания всех сфер жизни. А это как раз свидетельство того, что он богат и гибок. Если бы он обеднялся, то он бы годился только для семейных разговоров, для разговоров бабушек на лавочках.

— Но вопрос, сможет ли литературный язык выжить без диалектов?

— Понимаете, многое, конечно, впиталось именно из диалектной лексики. Сейчас  этот процесс в значительной степени угасает. И диалектологи торопятся записать какие-то уникальные, отличающиеся от литературного языка черты диалектов, пока они не исчезли совсем.

Поскольку вы здесь...
У нас есть небольшая просьба. Эту историю удалось рассказать благодаря поддержке читателей. Даже самое небольшое ежемесячное пожертвование помогает работать редакции и создавать важные материалы для людей.
Сейчас ваша помощь нужна как никогда.
Лучшие материалы
Друзья, Правмир уже много лет вместе с вами. Вся наша команда живет общим делом и призванием - служение людям и возможность сделать мир вокруг добрее и милосерднее!
Такое важное и большое дело можно делать только вместе. Поэтому «Правмир» просит вас о поддержке. Например, 50 рублей в месяц это много или мало? Чашка кофе? Это не так много для семейного бюджета, но это значительная сумма для Правмира.