Вход в подвал за голубым ящиком для сбора одежды, за баннером благотворительного фонда «Добрый ангел». Внизу небольшое помещение со светло-фиолетовыми стенами. В одной половине — упаковки памперсов, детского питания, туалетной бумаги, печенья, ящики с молочными коктейлями, разноцветными тапочками, деревянными конструкторами. В другой половине помещения — блестящие голые манекены, обувь на полках и одежда в ящиках. Отдельно в белых пакетах — продуктовые наборы. Внутри сухофрукты, макароны, мука, чай, подсолнечное масло, крупа, сахар, шпроты, персики, сгущенка, завтрак туриста из говядины, сардины, молочный коктейль.
— Мы думали, месяц не продержимся, — говорит волонтер Оксана Завгородняя, — это же все частные пожертвования. Это в государственные ПВР (пункты временного размещения. — Прим. ред.) МЧС фурами все везут. А у нас тут просто люди собирают. Вот одна девушка из Москвы десять ящиков детского питания купила.
Мы помогаем только тем, кто выехал самостоятельно, — они оказались самыми незащищенными.
Их не кормят, и жилье за свой счет. Часто это те, у кого есть инвалиды в семье, груднички, беременные, им в ПВР очень тяжело. Когда у тебя грудной ребенок и все вокруг орут — ты не спишь и он не спит. Или когда у тебя инвалид, которому памперс нужно менять каждые два часа, — как это делать в ПВР, где вокруг куча народу. Эти люди пытаются сами снять жилье, приходят к нам за едой.
Учителей забрали в окопы
Оксана сама из Донецкой области. Переехала в Ростов-на-Дону в 2014-м к родственникам. С тех пор собирает помощь для беженцев и малоимущих. Помещение предоставил город. Утром Оксана работает («С 5 утра уже мою и убираю большие здания, потом детей в школу отвожу и сюда»). С 12 до 2 каждый будний день Оксана раздает помощь беженцам. За первые две недели спецоперации сюда за продуктовыми наборами пришли 300 семей. Это около тысячи человек. Многие, рассказывает Оксана, вторичные беженцы. Те, кто уже приходил сюда за помощью в 2014 году.
Красивая молодая блондинка стоит у входа.
— Мне бы продуктовый набор.
Девушка-волонтер записывает в большую тетрадь ее паспортные данные. У девушки красный со звездой и снопами паспорт ДНР. Ее зовут Олеся.
— Вы не из ПВР? Вы первый раз? Дети есть? — интересуется волонтер.
— Нет, да, двое — мальчик восемь лет и девочка десять, — отвечает Олеся.
— Мы просто продуктовый набор выдаем только один раз, — объясняет Оксана, — не можем чаще. Если нам будут закупать постоянно, мы можем чаще давать. Но у нас мало.
Олеся понимающе кивает. Она приехала в Ростов-на-Дону на своей машине из Шахтерска. На зеленой «шестерке» 1987 года выпуска.
Когда объявили эвакуацию, Олеся посадила в машину детей, подругу с детьми (мальчик 16 и девочка 8 лет), взяла документы, одежду и поехала в Ростов.
— Мы уехали 20 февраля, еще не стреляли, — говорит Олеся, — но я помню 2014 год и больше так не хочу. Как начнется, так больше оттуда не уедешь же… Опять в подвалах сидеть… Я в прошлый раз пять дней сидела. Дочери три года было, сыну полгода.
Просто… я не понимаю… когда все это закончится… люди ж только начали обживаться. Я только квартиру восстановила, которая у меня в прошлый раз сгорела…
Олеся говорит яростно и становится еще красивее:
— Мужиков всех позабирали (речь идет о мобилизации. — Прим. ред.). Учителей из нашей школы… Учитель, который всю жизнь детей учил, он что, умеет стрелять? Он боец, что ли? Дети не учатся, работы нет… Когда закончится-то это? А?
Олеся с подругой сняли в Ростове двухкомнатную квартиру.
— Цены за аренду квартиры в Ростове взлетели, — рассказывает девушка. — Раньше в том районе, где мы снимаем, можно было за 14 тысяч рублей в месяц снять двухкомнатную и коммуналка включена, теперь 17 стоит плюс коммуналка. Процентов на 20 цены выросли.
Каждому беженцу, включая детей, положена единоразовая выплата десять тысяч рублей. Для этого нужно заполнить заявление. Данные отправляются на проверку. Проверяют, в частности, дату и время пересечения границы. На помощь могут рассчитывать только те, кто пересек границу после 17:00 18 февраля. Некоторые из тех, кто выехал сам и подал заявление в конце февраля, денежную помощь до сих пор не получили.
— Говорят, проверяют, — объясняет Олеся.
После приезда она вместе с подругой ездила по городу и искала продуктовую гуманитарную помощь.
— Сказали нам ехать на площадь какую-то, — вспоминает Олеся. — Приехали — нам говорят: мы тут собираем, а не раздаем. Сказали ехать в Красный Крест. Поехали. Нам сказали, что тут распределительный склад, нужно в другое место ехать. Поехали туда. Нам сказали, что у них продуктовые наборы закончились, ждите. Ну, через неделю дали.
Олеся с подругой устроились на работу. Они расклеивали объявления. За подъезд в девятиэтажном доме, где на каждом этаже расклеено по четыре объявления, платили 23 рубля.
— Хит вообще, а не работа, — негодует Олеся. — Теперь меня взяли на склад интернет-магазина, ну, там, конечно, «рабство». Я прошлым летом на своей машине в Сочи ездила горничной работать. Я думала, это тяжелая работа. Так теперь я понимаю, что горничная вообще ничего не делает.
Олеся работает с 10 вечера до 6 утра. Сканирует штрихкоды заказов.
— За смену нужно успеть сделать минимум 2 400 пиков, — говорит она, — тогда 2 000 рублей заплатят. Чтобы успеть столько сделать, надо бегать. Я, конечно, бегаю, но силы ж покидают. Ноги болят. Мне говорят, что я через месяц привыкну, но как-то сомневаюсь. Я не боюсь работы, в Шахтерске таксисткой была и в автомагазине работала. Но зарплаты у нас маленькие. Подруга на рынке работала. Так у нее зарплата 6 300 рублей была. Не знаю, как на это жить.
В Шахтерске у Олеси остался бывший муж и папа с мамой. Родители девушки ехать никуда не хотят.
— Отец сам своими руками только достроил дом, — говорит Олеся, — он из него никуда не поедет. Он строил, а туда мародеры придут? Нет, он за него будет бороться.
Волонтер дает Олесе тетрадки с портретом Жириновского. Изображение пожилого политика занимает большую часть обложки.
— Это нам ЛДПРовцы привезли, — объясняет волонтер. — Мы вообще вне политики, но как-то… Куда от этого денешься? Беженцы не очень берут тетрадки эти, но школьникам все-таки бывают нужны.
Олеся берет тетрадки. Две женщины, которые пришли за продуктовыми наборами, спрашивают у нее о работе. Олеся рассказывает про интернет-магазин. Женщины просят телефон работодателя. Им очень нужна работа. Олеся говорит, что сейчас у них на складе интернет-магазина половина сотрудников — беженцы.
— Они набирают даже больше, чем им нужно, — говорит Олеся. — Меня два раза домой отправляли, потому что лишние сотрудники вышли на смену.
«Нет там никакого будущего»
Две женщины спрашивают, есть ли одежда больших размеров — 56-й, 58-й.
— Ой, я восемь лет помощь собираю. Сначала для беженцев, потом для малоимущих. Одежду больших размеров не видела, — реагирует Оксана. — Не жертвуют нам такую одежду, 42-44 полно, а большой одежды нет. Не хватает стирального порошка, зубных щеток, памперсов для детей старше года, белья, носков, лифчиков, постельных принадлежностей, одеял. С этим вот проблемы.
Женщины берут розовые тапочки с мелкими белыми цветочками, продуктовые наборы и уходят.
Одеждой в огромных белых мешках здесь забита целая комната. От пола до потолка. Между белыми мешками и потолком застрял сине-желтый мячик. Эту одежду нужно перебирать, сортировать, но не хватает волонтеров.
Маленькая девочка с розовой соской разбирает игрушки, ей нравится самая большая коробка. В ней деревянный конструктор.
— Положи, пожалуйста, — просит мама — женщина в черной маске и шапке.
— Да забирайте, — волонтер отдает девочке коробку.
Малышке год и десять, ее брату 14. Они из Краснодона. Месяц жили в гостинице, которая разместила их как беженцев бесплатно.
— Да мы сначала думали, день-два, — говорит мама Татьяна, — потом неделя-две — и уедем. С маленькими детьми очень тяжело, когда негде стирать, негде готовить.
Мучительный жилищный вопрос. Выплаты мы еще не получили. Ждем уже три недели. Из гостиницы съехали. Сняли посуточно. Звонила на горячую линию помощи беженцам, искали, где бы поселиться. Предложили женское общежитие, где 20 человек в комнате и куда сына не пустят. Наконец, удалось снять квартиру за 10 тысяч рублей. У нас еще бабушка-пенсионер.
Татьяна по образованию психолог, устроилась работать уборщицей. Бабушка сидит с младшей дочкой, сын ходит в школу. Татьяна работает с 8 утра до 5 вечера. Убирает и моет подъезды после строительства. Возвращаться домой в Краснодон не хочет.
— С 2014 года у нас было тихо, нас не обстреливали, — говорит она. — Но нет, я уже больше не хочу туда возвращаться, я хочу получить гражданство и остаться здесь. Да нет там никакого будущего. Я больше не хочу, правда, не могу. Я не знаю, что будет через год, через два, через три — может быть, опять все то же самое. Я не могу больше туда-сюда рыпаться. С мужем мы не в очень хороших отношениях. Останемся здесь, как-нибудь выживем.
Женщина с мужчиной выбирают обувь. Мужчина большой, у него красные глаза, видно, что он давно не спал.
— Когда вы выехали? — спрашивает волонтер.
— Позавчера, — отвечает женщина, — из Макеевки. Сильные обстрелы.
— А как вашего мужа выпустили?
— Он у меня уже пять раз контуженный! — отзывается женщина. — Еще с прошлого раза! Инвалидность. Хватит. В этот раз без нас.
Мужчина, покачиваясь, примеряет кроссовки.
Еще один мужчина ищет одежду.
— А штанов 48-го нет? — спрашивает он.
— Штанов катастрофически мало, — отвечает Оксана. — Мужскую одежду почти не жертвуют. Но вы попробуйте, поищите.
Мужчина роется в коробках. Он передвигается, не сгибая колени, ноги у него отморожены. Он несколько лет работал в Луганске строителем.
— Сам я из Запорожья, — говорит он. — Вот, Луганск восстанавливали после той войны. Теперь опять. А тут к одиноким мужчинам с украинским паспортом теперь такое отношение… Странное. Работу не найти, живу у знакомых в частном секторе. Что дальше делать, не знаю.
Мужчина спрашивает, можно ли взять молочный коктейль. Они в маленьких коробочках с трубочками.
— Они для детей вообще-то, — объясняет Оксана, — но ладно, берите.
Она дает мужчине пакет с продуктовым набором и молочный коктейль. За два дня здесь раздали сто продуктовых наборов. Остается всего четыре.
— Не будем раздавать теперь, пока новые не соберем, — говорит Оксана. — Что, я четверым раздам, а остальных выгоню? В день же по 50 семей приходит.
Волонтерский пункт, где раздают помощь беженцам, закрывается на неопределенный срок. Оксана занимается поиском тех, кто готов жертвовать продуктовые наборы.
«Прошу оказать помощь в продуктах питания…»
У белого Свято-Покровского храма в Ростове-на-Дону ходит пятилетняя девочка, обняв огромного плюшевого медведя. У девочки розовая шапка с капельками стразов, у медведя розовый нос с большой пластмассовой блестяшкой. Мишка почти размером с девочку.
— Это мой миска! — говорит девочка. — Я теперь с ним всегда буду.
Девочка ждет маму у раскрытых ворот в подвальное помещение под храмом. Здесь с девяти утра до часу дня по будням выдают продуктовые наборы беженцам, которые самостоятельно выехали из зоны спецоперации. Три больших комнаты, заваленные продуктовыми наборами и одеждой. У стены стоят большие игрушки — мишки и зайцы. Отсюда девочка и забрала своего мишку.
— Мы из Горловки, — говорит ее мама, — сами приехали на автомобиле. Я, сын десять лет и дочка пять. Свекор еще. Он инсулинозависимый, не мог там остаться. А свекровь осталась. Хочет дом беречь. <…> Мы уже второй раз здесь продуктовый набор получаем. Пока хватает. Тут масло, крупы, консервы. Во втором мешке — стиральный порошок, зубная паста… Коробка со сладостями детям… Но нужно же работу искать, за квартиру платить…
В храме продуктовую помощь выдают раз в две недели.
— Вы запомните дату, когда приходили-то, — наставляет маму из Горловки мужчина-волонтер, — только через две недели теперь. Лучше на день позже прийти, тогда точно получите.
Гуманитарную помощь сюда привозят из разных епархий: Сочинская, Новороссийская, Кубанская, Екатериноградская, Смоленская. Также еду и одежду приносят простые люди. За три недели тут раздали около двух тонн одежды и продуктов.
— Одеяла, подушки, раскладушки, полотенца, детские ванночки, горшки, чайники, инвалидные коляски, посуда, — перечисляет волонтер Екатерина. — Вот все это раздаем. Кастрюльки иногда спрашивают. Но кастрюлек нет, не жертвуют.
Мужчина-волонтер прореживает поток беженцев.
— Пожалуйста, заходите по одному. Ну, или там, одна мама с детьми. А не сразу толпой. У нас тут тесновато. В зале с одеждой нельзя находиться больше 15 минут. Выбирайте и дайте другим выбрать.
Нужно предъявить паспорт, свидетельства о рождении детей, миграционную карту, если есть, справку об инвалидности, если есть, справку о доходах, если есть, и заполнить прошение о том, что требуется. Просимое выдают немедленно, если это не что-то специфическое.
— Все простуженные какие-то, — вздыхает Катя-волонтер. — Лекарства нужны, противовирусные, сиропы от кашля и детям, и взрослым, а у нас их не так много.
Около стойки, где заполняются прошения, стоят несколько женщин с синими паспортами Украины и одна с красным паспортом ЛНР со снопами и звездой. Худенькая женщина застыла над белым листом бумаги с ручкой. Она мать-одиночка. Двое детей. Девочка 13 лет и мальчик 11.
— Пишите, — говорит Катя-волонтер, — «отец лишен родительских прав по суду». И краткая история: я такая-то, оттуда-то. Получите дополнительную помощь. Один ипэшник вот мясо раздает матерям-одиночкам.
— Зачем мне мясо, если мы в гостинице живем? — спрашивает женщина. — Там готовить негде.
— Ну, вот вещи дополнительные в магазинах сможете выбрать.
— А мы все тут без мужчин! Почему им дополнительно? — интересуется одна женщина.
— Ну, вот у нее же есть официальное свидетельство, — вздыхает волонтер, — только ксерокопию нужно сделать.
— А что мне, сочинение писать с 14-го года? — растерянно спрашивает худая женщина у дочери.
— Ну, пиши: «Я из города Донецка», — диктует дочь, — «с Кировского района, это сейчас один из самых обстреливаемых районов…»
— Когда уже одежду пойдем выбирать? — спрашивает мальчик.
— Данил, не торопи, — отвечает мать. Ее зовут Елена.
Елена хочет снять квартиру, чтобы самой готовить детям.
— Все просят задаток 70 процентов, — рассказывает Елена. — Я им говорю: «Мы беженцы». Ну тогда, говорят, 60 процентов задаток. А где я возьму сразу столько денег. Двухкомнатная квартира — 15 тысяч рублей в месяц!
— «Прошу оказать помощь в продуктах питания», — диктует дочь, — «в вещах».
— Посуды у вас нет? Ложек? Вилок? — вдруг вспоминает худая женщина
— Пиши: «посуда», — подсказывает дочь.
— Косметику вот у нас можно получить, — говорит Катя-волонтер.
— Обалдеть! — удивляется Елена. — А зеркальце есть?
— Нет зеркальца, — сурово обозначает мужчина-волонтер.
— Пудреница есть! — радуется Катя. — Возьмите пудреницу.
Вдруг раздается слабый гул.
— Что это? — спрашивает Елена.
— Самолеты взлетают, — объясняет волонтер.
«Я ехал первым, чтобы если начнут стрелять — дети могли бы вернуться»
С улицы спускается высокая женщина и мужчина среднего роста.
— Нам женщина в полиции сказала, что к вам за продуктами можно прийти, — говорит женщина. — Вот нам продукты и еще взрослые памперсы есть?
— Большие?
— Нет, у нас дедушка небольшой, худющий, весь высох.
Их зовут Олег и Настя. У них двое детей. Мальчику пять лет, а девочке девять. 18 марта они на своей машине под обстрелами, вместе с детьми и пожилыми родителями, выехали из Мариуполя.
— Да мы с женой в ссоре были, — говорит Олег, — я на другой квартире жил. 24 февраля началось в 5 утра. Гром был, я не придал значения. Ба-бах! — и шел дождь. Я слышу, по подоконнику: кап-кап. Ну, думаю, гром. В 7 часов утра точно такой же гром. Собирался ехать устраиваться на работу — звонит Настя, говорит: «Ты спишь, что ли? <Спецоперация> началась». Я читаю новости… Собрал жену, детей, родителей в одну квартиру, денег сняли, магазины еще работали неделю где-то.
Сначала свет отключили, связь вместе с ним легла, потом воды не стало, газ закончился. Снаряды прилетали везде — и в торец дома, и перед подъездом.
<…> Люди гибли. <…> Паренек ездил за водой по одному и тому же маршруту до отца в частный сектор <…>. Люди возили друг другу со складов сами муку, памперсы, детское питание. Просто ребята набирали полные машины и развозили по дворам, не было такого — что каждый только себе. <…>
Настя говорит, что они выехали чудом, она не понимает, как это ее мужу удалось, никто не верит, что им удалось выехать самим из Мариуполя с маленькими детьми и лежачими стариками.
— Мы все время были в квартире в коридоре, — говорит Олег. — В подвалы не пошли, там просто нет места — негде сесть даже было. 16 марта утром бегал в другие дворы метров на 700, проверить, можно ли выехать. Там у церкви шли бои <…>. Я не решился выехать. Мы целыми днями костер поддерживали у подъезда, на котором еду готовили. На следующий день, мужчина был с нами, — сказал, что можно выехать, забрал семью и уехал. <…> У нас вылетели окна вместе с рамой и межкомнатная дверь.
Только рассвело, побежал во дворы, смотреть в том направлении, куда мужчина сказал, что можно ехать. <…> Прибежал [обратно в квартиру]: дети, жена еще спали в коридоре на матрасах. Говорю: «Вставайте, собирайтесь, поедем». С нами еще три машины с нашими соседями поехали. К соседям посадил детей и жену, стариков посадил к себе, первым поехал на всякий случай — если машину начнут расстреливать, чтобы те развернулись. Ехали по дворам, через бульвар, по газонам напрямик — потому что улицы простреливались, были баррикады.
Дети, когда обстрелы были и мы дома сидели, еще как-то не совсем осознавали. Но когда мы выехали и они увидели сожженный город, танки, военных — как-то вот детское в них делось куда-то.
Около стоматологии, помню адрес: Воинов-Освободителей, 66 — были войска ДНР. Я спросил: «Доедем?» Они говорят: «Нет, машиной не доедете, только пешком». А у меня родители лежачие. Это без вариантов. И тут перед нами выехала еще машина. Со двора она поехала по прямой, и мы за ними, доехали до блок-поста.
Семья Олега и Насти два дня ждала в машине проверки документов. У Олега проверяли руки — нет ли мозолей от оружия. Нужно было раздеться до пояса: проверяли, нет ли синяков от отдачи, которую дает при стрельбе оружие. Сейчас они живут в квартире у родственников.
— Нам некуда возвращаться, — говорит Олег. — Пока здесь получить гражданство бы, на работу бы устроиться, отца бы в больницу, он совсем плохой. В больницу, говорят, возьмут его.
Настя подходит к волонтеру Кате:
— Нам бы одеяла, подушки.
— Мы на семью даем только одно одеяло и подушку, — расстроенно отвечает Катя. — У нас их просто мало.
— И еще нам бы детскую одежду, — просит Настя.
Катя провожает ее в зал с одеждой.
В отдельном помещении недалеко от церкви волонтеры разбирают одежду, которую принесли жертвователи. В огромной комнате вдоль стен — секции, сколоченные из деревянных досок.
С часу дня, после того как выдача гуманитарной помощи беженцам завершена, волонтеры раскладывают по секциям одежду. Секций очень, очень много. На них надписи: «мальчики 5-10 лет», «женская одежда» (платья, юбки, брюки), «девочки 3-5 лет», «мальчики 3-5 лет», «дети до года», «мальчики 10-15 лет», «девочки 10-15 лет»…
Фото Наталии Нехлебовой
