«Историки крепки задним умом»
— Насколько имеет смысл включать в программу и ЕГЭ по истории события последних лет?
— Я считаю, что это большая ошибка. Изучать современность — не комильфо для историков. Ее могут изучать антропологи, социологи, экономисты, бизнес-менеджеры, литераторы, а наши методы под это не заточены. Мы можем хорошо понять исторический процесс, только когда он завершился. Историки крепки задним умом.
В системе международного бакалавриата, диплом которого позволяет поступать в большинство университетов мира, есть такой предмет, как Extended Essay — расширенное эссе. Если ты выбрал историю, тема должна обязательно минимум на 15 лет отстоять от того момента, в который ты пишешь.
— Вы считаете, что невозможно написать учебник по истории, который устроит всех. Какой бы устроил лично вас?
— У нас есть клуб хороших преподавателей истории. Как-то к нам на встречи приходили доктора наук, и мы в процессе диалога поняли, что нас устроил бы учебник, состоящий из вопросов: «Как вы оцениваете, что…», «В какой мере вы согласны с тем, что…» — и нет никакого правильного, однозначного ответа, есть только точки зрения.
Мой идеальный учебник был бы написан в соавторстве профессиональных ученых и учителей, и это учебник, который заставлял бы размышлять.
Здесь проблема даже больше в программе. Учебник — это начало поиска. Он освещает какую-то серию вопросов и задает новые.
— То есть важно даже не количество имен и событий.
— Их как раз можно бы и подсократить. Самое важное, чтобы сам учебник тренировал ребенка искать ответы, размышлять и разговаривать. Он про развитие навыков.
Контента учителю хватает: и старые учебники, и новые, и видео, и статьи. Какой бы ты ни придерживался позиции, можно накопать материала на любой урок. Главная проблема учителей истории — подбирать задания для каждой отдельной группы, для каждого класса. И учебник должен давать богатый методический материал.
В целом весь мир, кроме определенных национальных систем, движется «от лис к ежам». Это любимая метафора Павла Юрьевича Уварова: еж знает что-то одно, но важное, а лисы знают обо всем, но на поверхности.
Поэтому мне кажется, что в будущем наша программа будет выглядеть как мозаика, в которой учитель (а лучше, если с учениками и родителями) отбирает темы на год. Ты должен обязательно пройти что-то из истории своей страны, она должна занять столько-то времени, у тебя есть обязательная история Европы, история Азии. И хорошо бы еще взять что-то из истории Африки, Австралии, Америки.
Ты не можешь охватить все полноценно, но ты набираешь темы, и у тебя по каждой свой небольшой учебник: он подробный, там приводятся цитаты историков, источники. Поэтому идеальный учебник — это много учебников в такой мозаике.
Стандарты волшебства
— Как детям запомнить эти бесконечные имена и даты?
— Зачем? Не делайте этого, если вам не хочется и это не смертельно нужно. Хорошо знать, где их посмотреть, вот что важно. Ну и еще иметь какие-то базовые контейнеры памяти — эпохи, периоды, ключевые события.
Если все-таки надо именно запоминать, то лучший способ — использовать материал в ситуациях, близких к реальной жизни: выбирайте имена и факты, которые вам пригодятся в заданиях. Как с английским языком: вы используете слова в эссе или в речи, в дискуссии. Просто так учить очень и очень сложно.
Но если приходится и так устроена программа, есть два способа. Первый — хронологическая прямая, таймлайн, где вы рисуете события. Можно рисовать их разными цветами по разным областям или государствам, чтобы запомнить и увидеть, как они друг с другом самоорганизуются.
И есть карта, она помогает заучивать географические элементы, какие-то имена, названия. Она же спасет и в случае, если надо выучить события, связанные с войной или распределением границ. А дальше можно придумать другие контейнеры памяти и обязательно посмотреть мнемонические техники — их сотни.
— Реально историю сдать на 100 баллов?
— Я считаю, что от 85 баллов начинается лотерея. У меня есть знакомая в соцсетях, которая рассказывает про невероятные результаты своих учеников: 90, 96, 100. Как? Начинаешь разговаривать честно, и выясняется, что популярные репетиторы просто отбирают сильных детей на входе.
У меня тоже было несколько стобалльников, это блестящие ученики. Я иногда думал, что мешаю им. Они прекрасно подготовились бы сами, я просто направлял и показывал форматы: «Нет, ты здесь слишком усложнил, тебя не поймут». Как в математике: олимпиадные дети слишком умно, оригинально решают, а этого нет в ответе.
Тут я вспоминаю свой любимый эпизод в пятом фильме «Гарри Поттера», когда Долорес Амбридж входит в класс и пишет «Ordinary Wizarding Levels» — стандарты обучения волшебству: если студенты будут хорошо учиться по одобренной министерством программе, то хорошо сдадут экзамен, «на что в конечном счете и нацелено школьное обучение».
Это ужасно! Если ваш курс направлен только на то, чтобы сдать экзамен, получается какой-то уроборос: мы учимся, чтобы сдать экзамен, и сдаем экзамен, чтобы учиться снова, чтобы сдать экзамен.
— Что облегчит жизнь тем, кто собирается сдавать?
— В целом есть три важных фактора: твердая память, знание формата, точный расчет времени.
Запоминать надо не отдельные даты и факты, но взаимосвязи: делить материал на логические блоки, распределять его внутри ваших чертогов разума по разным комнатам и полкам и регулярно ходить и проверять, что там все на месте.
Чтобы тренировать формат, надо точно знать, что спрашивают — смотрите кодификаторы и спецификаторы, руководства и комментарии экспертов для проверки, отчеты ФИПИ (Федеральный институт педагогических измерений) и разборы по итогам экзамена. Это дает представление о том, что от вас хотят. Здесь не надо умничать, здесь надо сделать, как просят (ох, как я не люблю, когда так говорят).
Самое лучшее упражнение здесь — когда один ученик проверяет работу другого и ставит баллы, объясняя свою оценку критериями и правилами. Это очень помогает увидеть свою работу глазами экзаменатора.
Многие оказываются не готовы к самой ситуации экзамена — им не хватает времени, они не понимают, как его правильно распределить, нервничают.
По моим подсчетам, каждый написанный по всем правилам пробник в среднем повышает шансы на 2–3%.
20 пробников — и экзамен становится для вас рутиной, а шансы значительно вырастают. Для любителей магических практик должен добавить, что сами по себе 20 пробников без рефлексии, разбора, анализа, подготовки и отработки тактики и стратегии на следующий раз ничего не меняют (смех).
Реальные пацаны с района
— Если теперь на экзамене проверяют больше знания, чем навыки, как тут тренировать критическое мышление и прочее? Надо же пройти необъятную программу.
— Если следовать букве, никак. Банальная отработка знаниевого материала отберет у думающего историка все время. Но в нашей стране с 70–80-х годов есть одна очень важная птичка, ради которой все делается. Галочка. И у нас учителя умеют саботировать все что угодно — и хорошее, и плохое.
Ничего не изменится до тех пор, пока мы не будем проверять компетенции, а не знания. А компетенции в чистом виде можно проверить, только если сокращать программу. И все разумные учителя сокращают материал. Они не дают все, что есть в учебнике. Дети, может, и прочитали весь учебник, но они не отработали это — они ознакомились.
Как ты проверишь каждый элемент этого гигантского содержания, который есть в историко-культурном стандарте? Это невозможно. Нет такого измерителя. А даже если вы на уроке прошли, но ребенок это не взял, какой смысл? Он сидел на «камчатке». Хорошо, если он под столом Булгакова читал… Я работал в обычной государственной школе у рынка и очень хорошо помню контингент в 10-11-х классах. Это были дети, которые выбрали профильную историю…
— Они читали Булгакова?
— Нет, они занимались совсем другими вещами.
— Интересно, какими.
— Давайте не будем упоминать (смех). Мы проходили историю с древности до наших дней. У меня было отчаяние, я не знал, что еще придумать. И вдруг эти дети встрепенулись.
Мы обсуждали XVIII век, я им вскользь объяснил, на что повлияла философия Канта. И они начали ржать, потому что фамилия Канта похожа на название магазина. Я остановился: «Вы не знаете, кто такой Кант». Девочка за первой партой, отличница с бантиками, говорит: «Нет».
Я понял, что если она не знает, то не знают и остальные. Рассказал им про Канта, а дальше ушел в невозможность познания мира (субъективный идеализм, Беркли и другие): «Понимаете, вы не можете мне доказать, что эта реальность существует».
Они загорелись! Начали пытаться доказывать! Я потом сообразил, что для этих пацанов с района, которые видят быт рынка, эта реальность должна быть реальна, иначе зачем она? И это был такой спор… Они всю перемену мне доказывали, что реальность реальна, а я отбивался: «А почему вы думаете, что мы вам всем не кажемся?» Это их взбесило.
Они так работали! К следующему уроку нашли какое-то физическое доказательство, но я тоже подготовился. Было очень интересно. Потом мы вернулись в историю… Как историк могу сказать: я искренне считаю, что мой предмет в чистом виде всем детям не нужен.
— Почему?
— Рассуждать можно учиться на любом материале. Рядовым школьникам нужнее обществознание — могила шести наук. Можешь ли ты по закону в 14 лет устроиться на работу на лето? Какую бумагу ты должен написать? Если ты решаешь покупать квартиру в ипотеку при учете ставки 8% на 30 лет, выгодно тебе это? Какие есть риски, какие бенефиты?
А что там в XVII веке бородатые дядьки и тетки в париках не могли понять, что рабство и крепостное право — это плохо, для них чуднó. Это потом начинает интересовать, когда ты знаешь, как у тебя сейчас устроена политическая и экономическая системы.
Ты задаешься вопросом: а как так вышло? И вот тут появляется история, которая говорит: «Я тебе сейчас все объясню».
Кстати, еще один прекрасный подход для учебника истории, когда мы довольно быстро и поверхностно проходим историю человечества, а дальше начинаем разбираться с темами по выбору. Например, нас интересует история детства. Давайте посмотрим историю детства от каменного века до наших дней на разных кейсах.
— А как же системность?
— Системность тоже очень нужна. Но проблема в том, что в нашей нынешней программе нет системности. Нет системообразующих концепций, мы с ними не работаем. Мы проходим исторический материал: даты и факты, даты и факты. Но при этом мы никак не используем объяснительные модели.
— Может, оно и проще? Чтобы дети не мучились на экзамене.
— Да, и два года старшей школы мы теряем на подготовку.
Самое лучшее в одном экземпляре
— Наше образование синхронизируется с мировыми тенденциями, говорили вы несколько лет назад. Что теперь происходит?
— Пока в ФГОСе не было пункта про обязательность и последовательность тем, нам оставалось рукой подать до факультативности. Мы были бы абсолютно в струе всего мирового образования, но увы. Сейчас в старшей школе отменены индивидуальные образовательные траектории, у нас опять 13 обязательных предметов. Этот шаг отбросил нас очень далеко назад.
— Многие ностальгируют по советскому образованию, которое было «лучшим в мире».
— А как так вышло, что люди, которые прошли это удивительное образование, в 90-е годы попались на все ловушки? Советская система не учитывала интересы каждого ребенка. После развала СССР выяснилось, что многие люди не умеют критически мыслить, коммуницировать, планировать собственное время без какой-то палки со стороны, не умеют вести бизнес.
Мой папа был инженером-ракетчиком, окончил Бауманку, работал над очень крутыми проектами и всегда говорил одну и ту же фразу: «У нас все самое лучшее, но в одном экземпляре». Можно создать самое лучшее, но еще очень важно наладить производство и объяснить, как ты до этого дошел.
Советская образовательная модель была действительно неплоха именно для того общества. Но мир изменился.
Освоить профессию ты можешь уже вне связки со школой и университетом. Доказательство этому не только айтишники.
Очень много есть исследований: юристы, маркетологи, все, кто занимается медиакомом, и другие выпускники говорят, что основные навыки и знания получили не в университете, а на работе.
У меня на истфаке МГУ было 350 человек на курсе, из них только 50 реально собирались заниматься близкой к науке деятельностью. Все остальные шли за хорошим гуманитарным образованием. Так, может, нам сделать Liberal Arts — хорошее гуманитарное образование без специфических дисциплин? Кому из этих людей была нужна палеография, если они работают маркетологами, продуктовыми менеджерами или возглавляют чиновничьи корпорации и ездят на переговоры в посольства?
— Откуда тогда возьмутся ученые, специалисты в узких областях?
— Модели подбираются под детей, нет одной правильной. Если бы мы установили, что у нас есть много моделей, мы бы сохранили то хорошее, что у нас есть в сильных школах, с одной стороны, а с другой — спокойно учили бы вот этих обычных, средних детей, которым нужен не такой объем знаний, а общее представление обо всех предметах и навыки для жизни.
«Работает — не трогай»
— Вы много экспериментировали с международными программами. Но хорошо этим заниматься в Европейской гимназии. А что полезного можно было бы перенести оттуда в обычные школы?
— Вы знаете, зарубежный опыт — он в целом не для сильной школы, а для слабой. Не надо пытаться прикрутить международный бакалавриат к хорошей московской школе. Как в том анекдоте про сына айтишника. «Папа, почему солнце встает на востоке, а садится на западе?» Он ему отвечает: «Ты проверял? Точно? Работает — не трогай».
А для обычных средних школ можно отлично перевести и адаптировать все, что делают международные системы. Это развитие навыков, оценивание по критериям — когда твой уровень отмечают по заранее описанному дескриптору. У меня в истории, например, есть четыре критерия: знание и понимание, исследование, коммуникация, критическое мышление.
— Подождите, а в обычных школах сейчас как оценивают?
— Критерии прописаны, но никто ими не пользуется. Оценка в журнале может значить что угодно. Она может быть с разным весом, как сейчас в электронном журнале, но в целом какую обратную связь ты дал ученику, что ты оценил? Что ему удалось выучить параграф?
У ребенка стоят прекрасные оценки, но есть две двойки, и учитель бьет тревогу. Очень многие родители не понимают: «Ну всего же две двойки». Но так это же сочинение, ребенок не умеет писать!
Критериальное оценивание решает эту проблему: ага, со знанием/пониманием все хорошо, а с коммуникацией провал. Или, наоборот, очень хорошо развита коммуникация, но ничего не учит.
В средней школе нужно давать навыки, которые полезны в жизни.
Там не работают на ребят, которые перегоняют программу, дети в основном соответствуют образовательным потребностям — и им нужна пища, чтобы эти навыки развивать. В международном бакалавриате, например, не прописано до старшей школы, какое конкретное содержание должно быть у тебя помимо навыков. Какие темы ты будешь знать — это твой выбор. Это то, что позволяет нам совмещать ФГОС и IB.
Возможность выбора, развитие субъектности — это очень важно. Чтобы ученик умел сам принимать решения, сам планировал. В российской школе это, кстати, тоже есть, называется «регулятивные универсальные учебные действия».
«Все суета»
— Вы обошли разные топовые московские школы, от государственных до частных, причем не только как учитель, но и как методист. Почему вам не сидится на месте?
— Честно сказать, я не люблю перемены и с удовольствием посидел бы в какой-то одной школе. Я благодарен и «Летово», и «Хорошколе», и «Центру педагогического мастерства», потому что познакомился там с очень классными людьми. Но все время менялась власть, причем спонтанно, а вместе с ней и коллектив.
— И вы не вписывались?
— Я ходил по разным школам, потому что хотел работать с теми, с кем я начинал. И еще я нетерпим к определенным вещам. Страшно не люблю, когда при мне обижают слабых из позиции силы.
После того, как я ушел из школы № 1514, где я работал больше всего, я почти всегда работал в нескольких школах. И в Европейскую гимназию я пришел как в один из проектов, мне было просто очень интересно. А потом понял, что здесь классно.
— Почему в тех частных школах было так много перемен?
— В новых проектах бесконечно кто-то перемещается внутри, основатели ждут, что прямо сейчас будет вау. А быстро не получается, потому что в новых школах должна вырабатываться среда, атмосфера, hidden curriculum.
Прекрасно понимаю этих людей, потому что они тратят миллионы, чтобы строить такие школы, а школа никогда не бывает прибыльным бизнесом. В большинстве случаев это воронка, которая засасывает деньги. Основателя «Летова» спрашивали, какой совет он дал бы себе, когда планировал открывать школу, и он ответил: «Не делай этого».
Это так, но люди все равно продолжают открывать такие школы, потому что школа, которую ты построил и в которой тебе благодарно много молодых душ, наверное, потом прибавляет тебе чего-то на чашу на Страшном суде.
— А вы как учитель что положили бы на чашу весов?
— Учитель обречен быть предметом бесед его учеников с их психотерапевтом. Как и родители. Надеюсь, что я нанесу как можно меньше травм. А если серьезно… Мои ученики говорили, что у меня хорошо получается выстраивать системное представление об историческом процессе, чтобы дети видели его в развитии и знали, куда в случае чего посмотреть.
Хотел бы верить, что мои ученики умеют сомневаться.
Прежде чем обвинить кого-то другого и показать пальцем, подумай о том, все ли правильно делаешь и насколько у тебя есть право полноценно обвинить, не может ли быть какой-то другой интерпретации.
И еще мне кажется, что я всегда старался воспитывать людей, которые могут последовательно, структурно отстаивать свое мнение и видеть, какие элементы подтверждаются фактами.
Ну и самое последнее. Мы начинаем думать о других, в том числе когда умеем их слышать, вставать на их позицию, видеть через их перспективу. Именно это обеспечивает доверие в обществе, создает плотные гражданские связи. Кажется, этим я и занимаюсь. Не знаю, насколько получается, об этом судить только ученикам.
— Почему у вас в статусе стоит Екклесиаст?
— Ох, долго уже стоит (смех). Все наши переживания, все наши ощущения и все, что с нами происходит, — это страшные мелочи в конечном итоге. Поэтому все суета. И все проходит, как было написано на кольце царя Соломона. Это очень важно помнить каждую секунду, особенно сегодня, иначе сойдешь с ума.
Фото: Валентина Половникова
