Христос воскресе! Ни в одном другом из своих утверждений не встречает христианство такого отрицания, недоверия, насмешки, как именно в этом утверждении: в утверждении, что Христос воскрес, что в истории человечества, в истории мира, и пускай только в одном хотя бы человеке, но смерть была побеждена. Или, как писал апостол Павел, «поглощена победой» (1Кор.15:54), поглощена жизнью.
Это отрицание, это недоверие, эта насмешка начались с самого начала. По рассказу книги Деяний апостольских – одного из самых ранних христианских документов, – когда апостол Павел пришел в Афины – тогдашний центр образования, философии, науки, – его встретили сначала с интересом и с уважением. Ему позволили выступить на ареопаге, то есть собрании самых знаменитых философов и ученых тех дней. Его готовы были выслушать с вниманием. И пока он говорил о Боге вообще, его и слушали. Но вот он дошел до главного, огненного средоточия своей веры: он стал говорить о восстании Христа из мертвых. И тут почтенные философы и ученые засмеялись, сказали ему: «Ну, об этом мы послушаем завтра» (Деян.17:32) – и прекратили собрание, твердо уверенные, конечно, что такой чепухи они ни завтра и ни в какой другой день слушать не будут.
И вот, этот смех, эта насмешка продолжают, кажется, звучать и в наши дни. И смеются тут с разных, так сказать, позиций. Афинские философы и ученые были людьми религиозными. Именно греческая философия и величайший ее представитель Платон выносили и философски как бы обосновали идею бессмертия человеческой души. И многим доказательство это кажется убедительным и поныне. Но, как это ни покажется с первого взгляда странным, именно потому, что эти греки так твердо верили в бессмертную душу, им и казалась эта проповедь о воскресении такой чепухой, такой бессмыслицей. Веками они старались убедить и себя, и других, что тело и материя, что вся эта жизнь – только темница, тюрьма, в которой томится ??? эта бессмертная душа. Веками они старались доказать, что смерть – это и есть желанное освобождение. Веками они прививали человеческому сознанию презрение к грубой материи, к телу. И вдруг какой-то никому неизвестный проповедник на ломаном греческом языке утверждает, что истина не в бессмертии души, а в воскресении вот этого самого тела и что смерть – это последний враг, который должен быть уничтожен и раздавлен. И это было так неслыханно, так шло наперекор всему, что выносила греческая философия и религия, что так прекрасно доказал Платон в своем доселе знаменитом диалоге «Федон», что на все это они даже не рассердились, а только рассмеялись. «Об этом, – сказали они, – мы послушаем в другой раз». Это было, таким образом, отрицание воскресения с позиций идеалистических: от своеобразного презрения к миру и к материи, от перенесения всей религии, намедни бестелесной, идеальной, вечной и духовный мир. Очевидно, что для такого мироощущения воскресение только и могло казаться бессмыслицей и абсурдом.
Потом, уже ближе к нам, сам этот идеализм оказался развенчанным. Теперь над ним начали смеяться, его стали отрицать. Во имя чего? На этот раз во имя обратной крайности – крайности материалистической. Это было отрицание, прежде всего, самой души, про которую идеализм утверждал, что она бессмертна. Отрицание всего духовного, неподдающегося чувствам, неподдающегося эмпирическому опыту. И поскольку материя знает только смерть, знает только вечный закон разложения и исчезновения всего индивидуального и личного, тут снова раздался смех, снова было отвергнуто с презрением и пренебрежением воскресение.
Итак, двойное отрицание. Отрицание со стороны тех, кто хочет только духа и потому не хочет материи. Отрицание со стороны тех, кто хочет только материи и потому не хочет духа. Идеализм и материализм, отрицающие друг друга, но вместе и как бы единым фронтом отрицающие воскресение. И вот, веками идет эта игра в прятки. Веками качаются эти качели: от идеализма к материализму, а потом снова – от материализма к идеализму. А между ними, как неподвижная, вечная и вечным светом озаренная скала возвышается христианство, про которое с самого начало и было сказано, что оно «для евреев соблазн, а для греков безумие» (1Кор.1:23), и спокойно, и твердо убеждает, что и дух и материя одинаково от Бога, одинаково Божьи, что поэтому разделение их в смерти зло и трагедия и грех, и что космическая цель, что весь замысел Божий о мире и есть как раз воскресение: дух, торжествующий в материи, материя, пронизываемая духом.
Смеются одни и исчезают во тьму. Смеются другие и тоже исчезают во тьму. Вчерашние философии вызывают смех сегодняшних школьников, а завтра смеяться будут над тем, кто с напыщенной важностью провозглашает «истину» сегодня. А верующие, все освещенные пасхальной радостью, как бы не слыша этого смеха, тихо, почти неслышно, говорят: «Христос воскресе!» Но эти почти неслышные в грохоте мира слова оказываются громче, неистребимее, тверже, чем слова преходящие мирской мудрости. И не было еще за две тысячи лет того, чтобы в ответ на эти слова не раздалось в ответ ликующее: «Воистину воскресе!» Действительно, как сказано в Евангелии, которое мы читаем в лучезарную пасхальную ночь, «свет во тьме светит, и тьме его не объять» (Иоан.1:5).
