Савельев Юрий Михайлович — нейрохирург, врач высшей категории.
Опыт работы в детской нейрохирургии – 20 лет. В 1991 г. окончил педиатрический факультет Красноярского государственного медицинского института (сейчас — Красноярский государственный медицинский университет).
Высшая квалификационная категория по специальности «Нейрохирургия».
Ведет консультативный прием детей с врожденными аномалиями развития головного и спинного мозга, заболеваниями и последствиями травм центральной и периферической нервной системы.
На счету у него десятки спасенных жизней. Об одной из них мы когда-то писали.
После операций сирот забирают в семьи
– Юрий Михайлович, для начала расскажите об операции, которую вы сделали девочке из Тувы, отданную родителями в детский дом после того, как они узнали, что у нее опухоль мозга. Насколько она уникальна, и как вы вообще на нее решились?
– Для меня и для нашего коллектива уникальность не в операции, а в том, что при рождении у этой девочки была диагностирована опухоль мозга, которая ставила под вопрос ее дальнейшую жизнь, и она воспитывалась в детском доме, а после серии проведенных нами операций малышка полностью восстановилась и, самое главное, родители забрали ее обратно в семью.
Нам приходится много оперировать детей из детских домов, и когда их потом усыновляют либо у нас в России, либо за рубежом, мы всегда за них очень радуемся. А здесь крайне важно то, что ребенок вернулся именно в свою родную семью.
Буквально сегодня в обед эта девочка с мамой были у нас в клинике. Ребенок по нервно-психическому развитию ничем не отличается от других ребятишек. Приятно смотреть, как радостно светятся глаза мамы, она сейчас, видимо, пытается отдать дочке все то, что раньше дать не смогла.
В свое время родители девочки подарили мне иконку святого великомученика Пантелеимона. И малышка, войдя ко мне в кабинет, первым делом подошла к этой иконке и начала ее целовать. Меня это очень тронуло.
– Но все-таки это была очень сложная операция, чисто технически даже?
– Да, безусловно, проведенное оперативное вмешательство было сложным, как и выхаживание этого ребенка. У девочки были множественные пороки развития головного мозга, которые не всегда удается устранить оперативным путем. У нас это получилось, слава Богу.
– А кто находится с детьми, у которых нет родителей, они совсем одни в больнице?
– Нет, не одни. Во-первых, с ребеночком, как правило, находится воспитатель. Во-вторых, к детям из детских домов особое отношение со стороны медперсонала. Каждый работник переживает, что ребенок обделен вниманием, и старается передать ему частицу своей души. Поэтому нельзя сказать, что наша девочка была одна.
Сегодня, когда он приехала, весь наш персонал сбежался к этому ребенку, тем паче, она очень общительная, разговаривает неплохо. Наш медперсонал для нее – свои, родные люди. Поэтому нельзя сказать, что она была одна и лежала, брошенная в уголочке. Нет, Боже упаси, этого не было.
Когда у нас бывают дети из асоциальных семей, такие, конечно, встречаются, этим детям тоже стараются помочь: кто-то из дома одежку принесет, кто-то угощение.
«Папа хотел, чтобы я стал агрономом»
– Когда вы поняли, что нейрохирургия — это ваше будущее?
– Планы пойти в медицину были где-то с восьмого класса, когда по биологии в школе начали изучать предмет «Человек». Я заинтересовался и стал читать специальную медицинскую литературу. После восьмого класса я даже хотел бросить школу, уехать в город, поступить в медучилище. Тогда, кстати, вообще не думал о нейрохирургии. Но в те годы было всеобщее среднее образование, и тем, кто хорошо учился, аттестаты не отдавали, и мне пришлось продолжать обучение в школе.
В девятом классе я заболел, полтора года не ходил в школу, и уже целенаправленно, как и всякий больной, начал интересоваться медицинской литературой. Когда я закончил десятый класс и поступил в институт, у меня уже была какая-то медицинская база, я в болезнях понимал больше, чем мои ровесники-первокурсники.
Я мечтал о хирургии, но чтобы туда попасть, нужно было окончить ординатуру по детской хирургии. Сначала я работал детским травматологом, а когда в нашей клинике открылось детское нейрохирургическое отделение, мне предложили там работу. С тех пор и работаю.
– Вы сказали «поехать в город» – то есть вы из маленького города, получается?
– Я из сельской местности. Матери у меня не было, жил с отцом. Отец был против медицинского института, потому что в то время туда было очень трудно поступить, конкурс был большой. Отец крестьянин, «от сохи», считал, что зачем такая работа, каждый день «охи» да «ахи» слышать. Хотел, чтобы я пошел на агронома, в его понимании это очень хорошая работа: тебе машину казенную дают, квартиру, а ты ничего не делаешь. (Смеется).
Фото с сайта krasrab.ru
Хотя в школе оценки мне поставили экстерном (я лежал в больнице, экзамены не сдавал), поступил я сам с первого раза в красноярский медвуз. При этом, когда я поступал в институт, то мне на комиссии сказали, что меня не примут, потому что инвалиды им не нужны. Тогда я сказал: «Пишите, что я здоров». Так я расстался с инвалидностью.
– Но сейчас у вас такая тяжелая работа! Она же требует столько сил!
– Понимаете, если стонать на каждом углу, кому это интересно? Никому это абсолютно не интересно. Я не хожу по поликлиникам, по врачам.
– Как говорится, сапожник без сапог.
– Нормально! Все нормально.
– А вы знаете, что вас называют и святым, и контуженным?
– Нет, я не знаю, я никогда о себе нигде и ничего не читаю. Кто-то, может, хорошее напишет, а кто-то плохое – я на человека обижаться буду, а так я ко всем людям отношусь ровно и хорошо. (Смеется).
«Любой врач-атеист хоть раз обращался к Богу»
– Говорят, вы очень много заботитесь о пациентах и после операции, постоянно к ним заходите, даже в выходные. Далеко не все врачи так поступают.
– Я не хочу себя выделять в чем-то, честное слово, не хочу. Я нормальный человек с нормальным состоянием души. Любой врач так относится. Кто-то считает, что мы, врачи, привыкли видеть больных пациентов, больных детей, и мы относимся к ним хладнокровно. Нет, такого не бывает. Каждый врач заинтересован в результатах своего труда, независимо от того, какой больной пришел, в каком настроении, – это отступает на второй план.
Когда что-то получается хорошо, это укрепляет, дает силы работать дальше. Так же, как и неудачи – а они у всех врачей бывают – подкашивают, разочаровывают. Врач всегда заинтересован в том, чтобы, в первую очередь, было хорошо больному, да, иногда приходится не считаться со своим временем.
– А больным, кроме удачного оперативного вмешательства, что больше всего дает силы выжить? Поддержка близких, доброе слово медперсонала?
– Замечено и мною и другими врачами, когда близкие родственники настроены оптимистично, пациенты выздоравливают лучше. В этом что-то есть, несомненно. Иногда мы сами говорим матери: «Ребенок выздоровел только благодаря вашей активности, когда даже в самый критический момент вы говорили: Нет, не верю!».
– Все врачи, даже самые не верующие, все равно признают, что в их практике были случаи, которые только как чудом можно назвать. В вашей практике такое было?
– Что значит, врачи неверующие? Уверен, что даже самый отъявленный атеист из врачебной среды, как и любой человек в трудные минуты жизни, не раз обращался в душе к Богу. И хирург, идя на операцию, особенно когда она сложная, если сам не крестится и не крестит больного на операционном столе, наверняка в душе просит Господа Бога, чтобы Он помог этому больному. Мне почему-то так кажется.
Наверное, мало у кого есть истинное неверие. В трудные минуты все обращаются к Богу. У одних, конечно, это обращение показушное, на каждом углу могут накладывать крестное знамение, а в душе быть далеко не чистоплотными людьми. Другие могут прилюдно не креститься, но везде и всюду следовать заповедям Господним. Поэтому я считаю, что истинная вера – это не обязательно каждый день ходить в церковь, просить Господа Бога или каяться в чем-то. Главное, чтобы человек всегда в душе и в помыслах был чист.
– А ведь святитель Лука Войно-Ясенецкий в ваших краях во время войны был.
– В опальные годы Войно-Ясенецкий находился здесь в ссылке, а с 1941 по 1943 год профессор был консультантом всех госпиталей Красноярского края и главным хирургом эвакогоспиталя. Наш медицинский университет уже несколько лет носит имя Войно-Ясенецкого.
Свт. Лука Войно-Ясенецкий
Архивные материалы о нем спокойно читать невозможно. Он никогда не изменял своим идеалам. Никогда. У него в операционной висели иконы, и оперировал он в рясе. Когда ему пытались это запретить, угрожая даже расстрелом, он отказывался оперировать. Вот пример истинного служения и Богу, и медицине.
«Сын говорил учителям, что мы не родственники»
– А, вообще, чем живет ваше отделение? Все-таки такие сложные операции требуют, чтобы и возможности были самые-самые передовые.
– Чем живет отделение? Будем так говорить: дом – работа, дом – работа, и все опять по новой. Примерно так мы живем. Другой момент, что материально-техническая оснащенность и все прочее, конечно, оставляют желать лучшего. В перспективе у нас в Красноярске намечено строительство новой, самой крупной, многопрофильной детской больницы, уже составлен проект на строительство.
Но начался кризис, и сейчас все это остановлено, так же, как и закупки нового дополнительного оборудования. Это беда, наверное, не только нашего подразделения и клиники, а в целом российская беда. Но, деваться некуда, будем переживать.
– Как вы узнаете о новых технологиях, о новых приемах?
– Конечно, мы хотим использовать передовые технологии и в целом знать, откуда ветер дует, что нового. На моей профессиональной памяти подходы к лечению постоянно менялись, появлялись новые открытия, поэтому нужно быть всегда в курсе. Вот и изыскиваем возможность поехать на конференцию, иногда даже за свой счет, чтобы быть на высоте или хотя бы не отставать от требований времени.
– А ваши дети тоже медики?
– Мой сын Антон работает в нашей больнице.
– Вы ему советовали?
– Сын окончил школу, и у него была дилемма – поступать либо в медицинский, либо в юридический, потому что у меня много знакомых юристов, и он видел, как они живут материально, и как я живу в финансовом плане. Но в последний момент Антон сказал: «Хочу учиться там, где ты». Вот и все. Я ему не помогал, учился он сам. Даже, когда преподаватели спрашивали, а не я ли его отец, он отвечал: «Нет, мы не родственники».
Когда он устраивался на работу в нашу клинику, главврач мне сказал: «Твой сын пришел. Ты чего молчишь? Ты чего мне не сказал?» Я говорю: «Он сам решает, где ему работать, как работать». Я никак не влиял на его выбор и на его решения.
– Наверное, тогда и получаются хорошие специалисты, когда решения не навязывают, а сам человек пришел?
– Вы знаете, по-разному. Чисто с житейской точки зрения – да, легче в жизни, когда тебе кто-то помогает. Наверное, я был бы плохой отец, для него плохой, если бы он меня просил помочь, а я бы сказал: «Нет, и точка». Но Антон никогда меня не просил – ни на экзаменах помочь, ни по трудоустройству. И сын никогда меня не упрекнет, в случае чего, зачем я его заставил делать то, что ему не нравится. Он сам выбирал.
– Есть у вас ученики, кто горит делом? Есть кому передать ваш опыт?
– В то время, когда учился я, была система распределения. Студенты были и из сельской местности, и городские, но все выпускники мечтали остаться работать в городе. Это считалось очень престижным, тем паче, если получалось сразу же устроиться в какую-то в клинику, – это считалось престижным вдвойне. А сейчас молодежь не испытывает желания обучаться в медицинских вузах.
Раньше в хирургию попасть было очень тяжело, потому что туда был ограниченный набор. А сейчас никто не хочет быть детским хирургом. Мне не хотелось бы кого-то обидеть, сравнивая, как учились мы, какое было отношение у нас и какое отношение сейчас.
Хотя и сейчас есть несомненно талантливые, заслуживающие всякой похвалы молодые коллеги, но почему-то они идут в детскую хирургию, а в нейрохирургию нет особого желания. Поэтому у нас сейчас даже свободные ставки есть, мы не можем их заполнить.
Я бы желал, чтобы у тех, кто пришел в медицину, было поменьше профессиональных разочарований. Чтобы они добивались профессионального роста, а не карьерного, потому что карьера – это одно, а профессионализм – это совершенно другое.
Врачу нужно видеть своих пациентов, которые приезжают за тридевять земель, сидят в очередях: у них в глазах мольба и надежда. Надо просто поставить себя на их место и понять, что у них творится в душе. Иногда человеку достаточно сказать ласковое слово, и у него глаза начинают светиться счастьем.
В День медика, хотел бы пожелать всем коллегам здоровья, успехов, терпения, сочувствия к больным и, в первую очередь, человеческой доброты, потому что без этого в нашей профессии никак не получается.
