Какими бы ни были биржевые и военные сводки, о чем бы ни молчали по телевизору и ни спорили на кухнях, а вечером 31 августа страна ляжет спать пораньше и долго не уснет, а поутру…
Поутру мамочки первоклашек вытащат из шкафов выглаженные накануне рубашки, привяжут девчонкам невообразимые банты, бабушки завернут в шуршащий целлофан пышные дачные астры и длиннющие гладиолусы, папы проверят, заряжена ли батарейка фотоаппарата…
Татьяна Краснова
Те, кто постарше, будут, конечно, скрывать волнение, а совсем взрослые даже изобразят безразличие, но все равно – этот первый день осени – не такой как все. И он навсегда связан с вами – теми, кто приходит в классы и аудитории, и с нами – теми, кто встает у доски, и год за годом произносит: «Ну что ж, НАЧНЕМ!»
Для меня это будет двадцать первый университетский сентябрь.
Двадцать первый первый курс.
В двадцать первый раз они войдут в аудиторию – молодые, красивые, умные, нахальные, амбициозные.
Гордые собой – и заслуженно, это не шутка – поступить на журфак МГУ.
Рациональные: им, нынешним, нужно только то, что «пригодится».
Наивные: как будто кто-то знает, что может «пригодиться» в той жизни, к которой мы пытаемся их подготовить.
У нас с ними все меньше общего. Неудивительно. Мои 50 с хвостиком кажутся им возрастом глубокого увядания. Они страшно изумляются, услышав, что за переводы с помощью Google Translate я ставлю двойки, а доклады, скопированные из Википедии не принимаю за самостоятельную работу. Для них неожиданность, что я знаю такие слова… Наверное, им кажется, что я пишу при свечах, а по квартире у меня ходит гусь, из которого я по мере необходимости деру перья.
Они хотят выучить язык современных улиц.
Меня учили языку Диккенса и Честертона.
Я исправляю их грамматику.
Они, случается, – мои представления о мире.
И все же…
***
Глубокая осень. Мы написали первые контрольные, за окнами кружит ноябрьский снежок, и мы смотрим фильм – в награду за приличную контрольную я принесла «Венецианского Купца». Бессмертный Шекспир, трудная лексика. Я делаю паузу, чтобы дать какие-то пояснения.
– Ну давайте дальше! – просит кто-то с задней парты, – Ведь интересно, что там дальше будет!
– Скажите-ка, – змеиным голосом спрашиваю я, – А кто еще не знает, «что там дальше будет»? Кто еще не читал пьесу?
– Пьесу? – изумляются они, – Так это фильм по книжке?
Тут я соображаю, что мы, ради экономии времени, пропустили начальные титры.
– Кто написал «Венецианского купца»? – спрашиваю я грозно. Молчание повисает в аудитории. Кто-то под партой стремительно лезет в интернет с мобильного.
– Шекспир! – слышу я.
– А ну-ка, аппараты на стол! Что еще написал этот автор?
– Ну как там… Это… Там еще Ди Каприо в главной роли.
– «Титаник»? – потрясено собрание.
– «Ромео и Джульетт», идиоты! – кричит кто-то.
О, древние стены Эльсинора! О, юность Офелии и старость короля Лира! О, влюбленная Оливия и леди Макбет с окровавленным кинжалом, о, эльфы, шуты и волшебники…
– А что еще можно почитать этого автора?
И я там что-то непедагогично ору в ответ, и потом они записывают за мной названия – мой тайный список, мои сокровища, мое утешение и отрада.
И мы досматриваем фильм до конца, и я задаю что-то на дом, прощаюсь, а они толпятся у двери и не уходят.
– Ну, в чем дело? – спрашиваю я.
– Скажите, – решается один из них, – А вот Шейлок, он хороший, или плохой?
От неожиданности я едва не роняю портфель.
– А сами вы как думаете?
– Мы не поняли. Ведь он же жадный мерзавец.
– Пожалуй, – киваю я.
– ТОГДА ПОЧЕМУ ЖЕ ЕГО ЖАЛКО?! РАЗВЕ ТАК БЫВАЕТ?!
И потом мы еще долго говорим об очень сложных человеческих чувствах, о ненависти и жалости, о любви и сострадании, и я думаю, что мы еще сможем друг друга чему-то научить.
Ну что ж, начнем?!