Есть ли правые в споре о том, кем был Сталин и есть ли разница между СССР и гитлеровской Германией? Остаются ли правые в этом споре, когда оппоненты начинают видеть друг в друге не людей, а врагов, которым принято желать смерти? Рассуждает президент благотворительного фонда «Предание» Владимир Берхин.
Я нежно люблю Советский Союз. Я считаю Победу великим событием и большой радостью. Но она случилась не для того, чтобы одни потомки победителей мечтали раздавить танками других потомков победителей.
Нет смысла описывать подробно ежегодную полемику вокруг праздника Победы, способов его отметить, самой Победы, Великой Отечественной войны, характеристик противоборствующих сторон и так далее. Довольно отметить, что помимо традиционных для СССР, и ныне официально признанных, оценок всех этих событий, существует альтернативный взгляд.
Согласно этой точке зрения, между СССР и гитлеровской Германией не было существенной разницы, это была схватка двух «людоедов», Победа не есть день торжества, а скорее день скорби, праздновать его неуместно, ибо не исключено, что победи 70 лет назад другая сторона, результат для страны (или для всего мира) был бы лучше, и так далее.
Для начала хочу зафиксировать — это не более чем точки зрения. Я уверен, что их можно высказывать, их не имеет смысла запрещать (в СССР уже дозапрещались в своё время — и куда пропал СССР?), сами по себе они могут кому-либо не нравится, но вреда не наносят. Как не наносит никому очевидного вреда точка зрения многих людей, что Бога нет. Я с этим не согласен, но никакого ущерба от того, что мой сосед или даже не сосед так думает или говорит, я не несу.
Тем не менее, слушать ту или иную точку зрения некоторым людям неприятно. Настолько, что они в своих речах допускают несколько эмоциональные нотки, с дальнейшим переходом на личности. И вот тут обнаруживается удивительное сходство между противоборствующими сторонами.
Во-первых, спорщики одинаково ретиво расчеловечивают оппонентов. Довольно быстро по одну сторону черты оказываются «совки», по другую — «либерасты», и никто не видит на другой стороне ни одного человека, равного себе. Обращения типа «уважаемый Василий Петрович» или «дорогая Антонина Павловна» полностью пропадают из оборота, ибо оппонентами ни разу не дорожат, не уважают, да и вообще не считают за людей.
Во-вторых, как следствие первого, оппонентам желают смерти. Или прямо, рассказывая, как бы с ними поступили по законам военного времени (и возможно, скоро поступят всё же), или косвенно, сожалея, что из чьего-то дедушки не сделали абажур или чья-то бабушка не попала под бомбёжку. Как сказал один уважаемый автор — «нормальные люди объясняли, что провокаторы — гады, и по ним неплохо бы проехаться парадом отечественной бронетехники».
То есть с одной стороны — люди, с другой — провокаторы, которых неплохо бы убить. Или которым было бы лучше не рождаться.
Давайте попробуем абстрагироваться от сути разногласий. В конце концов, люди желают подобного продолжения теоретических дискуссий не только по этому поводу. Абсолютно аналогичные по сути предложения звучат при разговоре на любую животрепещущую тему, и давно уже таким разговорам присвоено наименование «холивар» — в переводе на русский язык «священная война». Когда с обеих сторон люди не просто выдвигают тезисы и ищут им подтверждения, как в нормальной дискуссии, а защищают свои святыни.
Святыня — это большее, чем просто мой выбор. Святыня — это то, что переживается как нечто большее, чем я, более важное, чем я. Человек, покушающийся на мою святыню, не просто лично меня обижает — он пытается разрушить мир, в котором я живу, отменить его константы, по сути — запретить меня самого, такого, как я есть. Поэтому горячность оппонентов более чем понятна.
Но если посмотреть именно отстранённо, словно спорят люди на тему, нас не волнующую, в которой нам незачем занимать ту или иную позицию, то выглядит всё это крайне неприятно. Это спор не о Сталине или Победе. Это спор о том, у кого есть право покушаться на чужую святыню и чьё право сильнее.
«А нас народ поддерживает, а вас горстка!» (Поэтому наша святыня правильная, а ваша — нет. Как будто святыни выбираются голосованием). «А у нас правда историческая!» (А значит ваши святыни — лживые). «А у меня дед в лагере умер!» (А те, кто его замучил — ваши единомышленники, вот какие у вас святыни плохие.) «А победил СССР, значит Бог за СССР!» (Ваши святыни — против Бога, вы на стороне дьявола.) «Было побеждено зло, значит Сталин — это добро!» (Вы против наших святынь? Значит вы — за абсолютное зло.) — и так далее, далее, далее.
Подобные споры бесконечны, и ни к чему, кроме ссор, привести не могут. Святыня слишком велика и слишком серьёзна, чтобы ею поступаться даже ради чего-то очень высокого. Скажем, все спорщики согласны, что убивать нехорошо. Но как только речь идёт о святыне, сразу выясняется, что в некоторых ситуациях — можно и даже нужно, ибо на кону стоит слишком многое.
Защита святыни — универсальная индульгенция на любые действия. Именно она задаёт оценки, а сама оцениванию не подлежит. Наш — это всегда разведчик, а чужой — всегда шпион. А покушающийся на нашу святыню — не человек, и его жизнь не имеет ценности.
В такой ситуации нет никакого выхода, кроме поиска и обретения каких-то общих, консенсусных ценностей, если не считать выходом низведение оппонентов на уровень праха земного в буквальном смысле этого слова. Такой ценностью на некоторое время для России и Германии стал мир — ибо два самых пострадавших от Великой Войны народа слишком хорошо её помнили. Ради мира немцы отказались от мести за поражение, а русские — от ненависти и презрения к недавним врагам.
И мир мог бы стать такой ценностью и для нашего общества. Просто гражданский мир. Ради которого можно признать, что у обеих сторон речь идёт о чём-то очень важном, что обе они имеют право признавать свои святыни и не признавать чужие. И что нам — хотим мы этого или нет — в любом случае придётся жить в одной стране.
И ради того, чтобы не было этого ядовитого тумана постоянных взаимных проклятий, оскорблений и пожеланий смерти, нам придётся друг друга потерпеть. Некоторое время держать язык за зубами. Не звать городовых и всеми силами высматривать человеческое в оппонентах.
И именно православные могли бы тут показать пример всем остальным. Нам, в конце концов, Богом заповедано жить со всеми в мире, любить своих врагов, сдерживаться, когда хочется сказать резкое слово. Среди 12 апостолов как-то сумели ужиться коллаборационисты с зилотами — значит, и мы это можем, если верим, что Христос вчера и во веки Тот же.
Бог с ним, с государством, что оно там в телевизоре показывает. Мы на это всё равно не влияем. Но принять как личный подвиг — не ссориться с людьми из-за подобных разногласий — уже громадный шаг к тому, чтобы фамилия давно умершего усатого правителя 1/6 части земной суши перестала быть поводом к разделению народа, которым он когда-то правил.
Впрочем, я не настолько наивен. Я примерно знаю, какими будут комментарии к этому тексту. Начнут выяснять, кто кому первый на святыню нагадил и почему можно сказать ответную гадость. А также — почему я сам этим текстом смертельно оскорбляю чьи-то чувства. Прошу прощения у всех оскорблённых.
И, как говорят родители, когда их дети ругаются, чей папа сильнее — «Кто из вас умнее, тот остановится первым».
