Кира Поздняева
Где только не приходилось встречать Христово Рождество – в Гонконге и Пекине, в Сеуле и Пхеньяне, а самое памятное – самое грустное и самое светлое – было в Москве. По нашей жизни, можно сказать, экзотика.
И никогда бы я не решилась оставить на великий праздник мужа, детей, родной приход, клирос и улететь из теплого уютного Гонконга в снежную холодную столицу, если бы не лег в больницу папа. Лег – умирать. Это хорошо понимали и мы, и он, поэтому прощались каждым взглядом, разговором, объятием, каждой приготовленной кастрюлькой его любимой пищи. И все равно в глубине души надеялись, что наш случай попадет в маленький процент благополучных исходов, или врач, победивший рак у папиного друга, победит и папин, или просто вдруг произойдет чудо – и болезнь отступит; бывало ведь и такое, судя по рассказам.
Шел декабрь. Любимый сказочный месяц, которого ждешь с замиранием сердца, как много лет назад, когда был младше, чем собственные дети.
Москва готовилась к праздникам, зажигала огни. И это несоответствие между праздником и горем ранило как ничто другое! Если бы папа был здоров, мы с ним могли вот так же сидеть за столиком элегантного кафе. Или бы он разбудил меня пораньше, и мы бы помчались покупать подарки детям – как он любил, не глядя на ценники – “Нравится? Берем!”.
Он бы заказал в дом огромную елку, метра три или четыре, и мы бы по нескольку раз в день подбегали к окошку посмотреть, как она там связанная лежит на веранде. Мама бы опять ворчала: “Ну зачем такую громадную?! Сколько иголок с нее сыплется!” А папа бы настаивал: “Ведь праздник!”
Он бы встречал меня вечером с электрички и вез домой…
Вместо костюма с иголочки на папе – больничный халат. Человек действия, он еще по привычке пытался быть активным, но сил едва хватало на то, чтобы пройтись по больничному коридору.
Дни стояли морозные и солнечные, и из палаты хорошо просматривались крыши, Останкинская башня – уютная зимняя Москва. Я каждый день приезжала к папе, и мы подолгу беседовали держась за руки. Вспоминали как росли дети, перебирали наши путешествия, говорили о книгах. Иногда папа внезапно начинал тревожиться – как мы будем жить , когда его не станет, и повторял советы, просил что-то записывать. Я старалась его успокоить.
К Новому году я под диктовку записала два послания – семье и друзьям. Он не мог присутствовать за новогодним столом и хотел сделать нам всем приятное. Папа почти не вставал и почти ничего не ел, но по своему характеру должен был устроить праздник тем кто рядом – нам накануне Нового года пришлось попотеть. Брат ездил через весь город, чтобы привезти врачам лучшие блюда кавказской кухни. А мы с мамой до ночи готовили угощение больным и медсестрам, которые дежурили в новогоднюю ночь.
Наступил канун Рождества. Папа был так рад, что в этот день к ним в палату заглянул священник и подарил икону и конфеты с чаем. Мы провели вместе день, а вечером я отправилась на службу. Не хотелось ехать на метро, и я пошла пешком с проспекта Мира до Китай-города по любимым улицам старой Москвы.
Фото: thetension.blogspot.com.au
За 10 лет жизни в тропиках я совсем отвыкла от холодов и разучилась ходить по снегу, поэтому чувствовала себя французом на Березине. Шла и думала о том, сколь же безразмерно человеческое сердце! Как резиновое! Еще месяц назад, когда пришло известие о рецидиве, казалось, что горе заняло все легкие, и нечем больше дышать. А теперь – радуешься каждой съеденной ложке, или тому, что упала температура, что папа попросил приготовить котлеты, что смеялся.
Тогда я еще не знала, что три месяца спустя буду радоваться и тому, что он ушел мирно, в окружении родных, в доме, который построил сам.
Вот и родной Владимирский храм, в который мы ходили до отъезда в Гонконг. Те же иконы, те же старинные оконца, тот же знакомый с юности запах старого камня и ладана. Все, как в те счастливые времена, когда все были здоровы. Только я уже на 10 лет старше. И люди вокруг заметно повзрослели…
Началась служба. И от каждого текста, от каждой мысли богослужения хотелось плакать. Но не от своего горя, а от того, что каждое слово, казалось, проникает вглубь и укладывается там на свое место. И каждое – так кстати! Как долгожданный гость, которого давно не видел и, вот, он приехал, и ты узнаешь любимые черты.
Наверно, так Господь принимает души умерших?
Фото: rom-blagochinie1.ortox.ru
Папу вскоре выписали из больницы, потому что дальнейшее лечение не имело смысла. Дома, в родных стенах, ему стало настолько лучше, что на очередное обследование он ехал за рулем сам. Я улетела в Гонконг, и мы каждый день подолгу говорили по телефону. До самой его смерти за 10 дней до Пасхи…
Та зима и то Рождество запомнились мне как одни из самых светлых моментов жизни. Кому-то может показаться диким сочетание слов “свет”, “радость” и “болезнь”, “смерть” . Но есть какая-то особая, другая, неземная радость в том, что Бог дает тебе возможность проститься с любимым человеком. Между вами уже нет ежедневной шелухи – а только главное, только самая суть. Только чистая любовь, в которой так много неземного света, что печаль, хоть и остается навсегда, но отходит на второй план. А любовь так сильна, что ощущается почти физически. Это – как две стороны каната: потянешь за одну, и другая отзовется.
