Чужие злодейства заметно поднимают людям настроение.
Социальные сети полны негодования на жестокосердных датчан, которые умертвили молодого жирафа Мариуса, разделали его и скормили львам — проделав все это на глазах у детей. В «образовательных целях», как они пояснили. Правда, тысячи других датчан протестовали, но у нас это послужило яркой иллюстрацией крайнего растления европейцев, которые всем читают лекции про гуманность, а сами жирафов убивают. Лицемеры! Мы вот, хоть и не ангелы, совершенно чисты от греха жирафоубийства.
Что же, сотрудники копенгагенского зоопарка выказали полное непонимание того, что такое хорошо и что такое плохо, как и родители, приведшие детей на такое зрелище. Это действительно омерзительно. Я не собираюсь оправдывать их поведение. Я немного о другом.
О том, что какой случай вызовет негодование и у кого — довольно предсказуемо. Датских жирафоубийц обычно обличают те, кто обличает растленный Запад вообще; борцы с режимом как-то больше беспокоятся о собаках, умерщвленных сатрапами в Сочи. По сети даже ходила жуткая иллюстрация с кучей собачьих трупов — правда, фото было сделано два года назад, и не в Сочи, а в Днепропетровске, но это ничуть не умеряло негодования публики на собакоубийственных злодеев. Надо еще уточнить, что ВВС излагает другую версию — сатрапы только собирались убить собак в Сочи, но их спасли зоозащитники и некий великодушный миллиардер, который выделил на это деньги. Но на сатрапов мы все равно, конечно, негодуем.
По сети ходит еще множество историй о всяких злодеяниях. Некоторые из них, видимо, достоверны, некоторые производят впечатление сочиненных на коленке, и их сопровождают волны праведного негодования — гады-гады-гады! убить-убить-убить! Рискуя вызвать общее негодование, я все же замечу, что во всем этом есть что-то глубоко сомнительное. Да, возмущение — естественная реакция на злодейство, и даже, до определенных пределов, правильная реакция. А эта разделка жирафа на глазах у детей действительно возмутительна. Как и многое другое. Но есть нюансы.
Сергей Худиев
Есть — глубоко неприятное и скорбное — возмущение, с которым «сей праведник, живя между ними, ежедневно мучился в праведной душе, видя и слыша дела беззаконные» (2Пет. 2:8). Есть глубокое воздыхание хорошего человека о мерзостях, которые он вынужден наблюдать. «И сказал ему Господь: пройди посреди города, посреди Иерусалима, и на челах людей скорбящих, воздыхающих о всех мерзостях, совершающихся среди него, сделай знак» (Иез. 9:4).
А есть нечто другое — упоение возмущением. Когда человек хочет, чтобы другие были гадами, чтобы на них праведно негодовать. Когда он будет разочарован, если вдруг выяснится, что фотография снята вовсе не там, а душераздирающий анонимный рассказ жертвы, которая не смеет прямо обличить негодяев, окажется просто сетевой фантазией.
Это не поиск правды и не желание защитить жертв — жирафов, собак или людей. Это то, что правильнее назвать поиском дешевого дофамина. Дофамин — нейромедиатор, особое вещество, которое, по утверждениям нейрофизиологов (или, по крайне мере, так нейрофизиологов пересказывают журналисты), вырабатывается в организме и отвечает за чувство удовлетворения — в том числе, морального. Получить свою дозу дофамина можно, побив рекорд, совершив открытие или сделав что-то хорошее — например, сделав так, что с твоего банковского счета каждый месяц какие-то деньги будут переводиться в благотворительный фонд. Но все эти способы затратны — или даже очень затратны. Поступать правильно не всегда удобно — да и само возрастание в добродетели возможно, когда мы поднимаемся над собой, делаем что то, что нам лень, или неприятно, или трудно — потому что так поступить правильно и угодно Богу.
Это часть очень медленного и незаметного труда по исцелению язв общества — и отдельных людей, нас самих, прежде всего. В мире будет немного больше добра, правды и милости, если Вы прямо сейчас совершите милосердный поступок. Переведете деньги благотворительному фонду. Поговорите со старушкой по соседству — может быть, ей нужна помощь. Уделите время и внимание своим домашним — они могут в этом отчаянно нуждаться.
Но все это трудно и требует скорее укрощения наших страстей, чем потворства им. На гордыне и гневливости и посуды не помоешь. А вот возмутиться на датских евросодомитов, замучавших, как сказал поэт, слона в зоопарке — очень легко и выходит само собой. Ну или на сатрапов, замучивших сочинских собак. Тут политические симпатии укажут, над кем облиться слезами праведного негодования.
И вопрос о том, что, возможно, мне самому надо что-то поменять в своей жизни и в своем отношении к ближним — не к датчанам, а к тем людям, которые меня непосредственно терпят — совершенно снимается этой волной негодования как мощным обезболивающим. Датскому жирафу — и сочинским собакам — сострадать гораздо легче, чем домашним, соседям или сотрудникам. Но мы меняемся к лучшему — и меняем мир вокруг нас — именно когда делаем что-то трудное.
