Помочь Наде меня попросил Сережа. А с Сережиной женой Мариной мы вместе проходили один из этапов лечения в городской онкологической клинике. Только сейчас Марины нет в Петербурге, потому что она уже почти полгода живет у родственников в маленьком городке под Баден-Баденом, дышит там целебным воздухом, пропитанным какими-то испарениями подземных полезных вод, и восстанавливает разрушенный онкологическим лечением организм.
А вообще мне позвонила сначала Маринина дочка и сказала, что у папы в Норильске остался близкий друг, а жена этого друга заболела. В общем, вот так мы и познакомились с Надей, вот такая вышла у нас запутанная история.
Все, что я знаю про Норильск, что там очень холодно и есть какой-то неизвестный мне, но очень популярный и очень дорогой норильский никель. У меня, кстати, вообще на фоне этого представления о холоде города в одну кучку сбились.
Поэтому на звонок Сережи, я ответила совершенно неподготовленной: «Да, да, я поняла, твоя дочка сказала, что у тебя в Омске у друга жена заболела». Потом я извиняющееся ойкнула: «Не в Омске, прости, а в Томске, но это же примерно рядом?». И Сережа в ответ шумно засмеялся: «Для тебя, как и для всякого жителя средней полосы, все, что за Уралом, это уже Сибирь». И через неделю мы встречали в Пулково Надю и Сашу из Норильска.
Когда-то они уехали в Норильск на заработки. Подкопить на квартиру и на старость. Чтобы выйдя на пенсию, не думать о размере той самой пенсии, а спокойно доживать себе в радость и удовольствие. Саша на два года младше Нади, и она вся такая невозмутимая, а он вьется вокруг нее челноком и суетится. Глядя на него, я бы никогда и не подумала, что этот маленький суетливый человек может занимать главенствующий пост на крупной шахте.
И ещё у них дочка в седьмом классе учится. И уже куплена квартира в нашей северной столице. Наде на пенсию через три года, а Саше — через десять, и они все время спорят, когда Надя с дочкой должны переехать в Петербург. Саша считает, что уже пора, потому что дочери надо к столичному институту готовиться, а Надя наотрез отказывается покидать мужа.
«Семья должна быть всегда вместе», — произносит она завораживающе теплым голосом и поправляет у мужа сбившейся воротник куртки. А он заглядывает ей в глаза: «Тебе удобно, не устала?». Сережа на своей машине уже пятый час, сразу после аэропорта, возит их из одного медицинского центра в другой, собирая по городу все положенные для встречи с доктором осмотры и анализы, самые свежие компьютерные томограммы и показатели крови.
В Норильске Надю два года лечили от язвы желудка. То УЗИ всякие делали, то таблетки давали, грамотно это называется консервативное медикаментозное лечение, но оно все равно не помогло. И в начале этого года Надю решили прооперировать. Впрочем, операция тоже оказалась бессмысленной.
Билеты на самолет в Санкт-Петербург из Норильска Саша взял на тот же день, в который Надю выписали из больницы, ровно через неделю после лапароскопии. Я с ужасом представляла, как ей больно и как тяжело проделать весь этот путь.
А она при встрече ласково покачивала мою руку, взяв ее в две свои мягкие ладони, и успокаивающе проговаривала: «Ну что ты, никакого беспокойства, сейчас уже до больницы доедем, и я там где-нибудь на кушеточке в коридоре и отдохну, пока будем доктора ждать». И я на это только и могла крутить в голове всплывающие строки из Некрасова: и про коня, и про избу, и про огонь.
Сережа с нами в здание больницы не пошел, оставшись дремать в машине. Я его понимаю, находился он по этим больницам, пока свою Марину по врачам долгие полтора года лечения сопровождал. Устаешь ведь очень от больниц, и в какие-то минуты уже просто не можешь смотреть на бесконечные безликие, однообразные коридоры. А мы втроем прибежали к кабинету на десять минут раньше назначенного срока и уселись ждать.
Доктор не приходил.
Я сбегала к старшей сестре отделения. «А вам что, назначено? Его ведь на операцию срочно вызвали, — она задумчиво меня осмотрела, — часа два, не меньше. Но если вам срочно, — ждите». И мы снова уселись ждать.
Минут через двадцать Саша вскочил: «Смотри, он?». Но этого доктора я отвергла. Конечно, он тоже был высоким, сильным и внушающим доверие, но он просто был доктором чужим. «Нашего доктора мы ни с кем не перепутаем, — прояснила я ситуацию. — Наш доктор — грузин, а тот что прошел, — явно славянской наружности». «Прямо грузин-грузин и выглядит как грузин?» — выспрашивал у меня приметы врача Саша, а я важно подтверждала: «Прямо как настоящий Мимино».
Через минуту я вспомнила, что Мимино — это вообще-то армянин, и снова подумала про Омск, Томск и про всю Сибирь, что сразу за Уралом. Все-таки очень большая страна Россия.
Надя порылась в сумке: «Может посмотришь пока хоть ты мои бумаги, ты же тоже немного уже разбираешься в терминах?» А что мне их смотреть, я их уже видела, когда Сережа мне их пересылал по электронной почте, а я потом их пересылала дальше своему врачу, чтобы понять прогноз и диагноз. Много путанных объяснений по поводу проделанных тех и иных бесполезных, как оказалось, манипуляций, много отчетов, затянутые сроки, и, как приговор, последние строки: «Рак желудка IV стадии».
Но я улыбаюсь и нахожу среди многочисленной писанины спасительную зацепку: «Смотри, вот это мы можем считать положительным фактором, это означает, что еще есть за что бороться». И я не лукавлю, я твердо верю, что сдаваться нельзя, что если тебе положен этот путь, то ты и обязан его пройти.
Саша опять вскакивает: «Слушайте, девочки, если нам так долго здесь сидеть, то я, пожалуй, куртки из гардероба заберу, а то закроют же. Гардероб всегда раньше, чем врачи заканчивает работать». И мы с Надей согласно киваем.
Потом Надя, не спеша, прогуливается по коридорам и задумчиво констатирует: «Хорошая больница, у нас в Норильске хуже. А где здесь можно сходить в туалет?» Мы стучимся в ближайший блок и просимся в их санузел. Надя по пути заглядывает и в палату и снова удовлетворенно кивает головой: «Хорошая больница, в Норильске палаты не такие, и туалет только один на весь этаж». И она отправляется смотреть столовую.
Я тоже знаю, что этот новый онкологический центр в поселке Песочный Курортного района Ленинградской области — один из лучших в нашей стране. И тоже согласна, что размер палаты имеет значение. Лечиться с комфортом, знаете ли, всегда приятнее, чем лечиться без комфорта, и от этих банальностей никуда уже не денешься.
Из столовой Надя возвращается вместе с поварихой Леной. Хотя нет, Лена не повар, она не готовит, она только раскладывает доставленную откуда то из подвалов еду по тарелкам. А значит как это называется: раздавальщица, подавальщица? Мысленно успокаиваюсь на слове «кормилица» и иду вслед за ними обратно в столовую.
Лена ворчит и выговаривает, укоризненно глядя на меня: «Ну ладно она, она-то здесь новенькая, но вы же почти своя, давно бы уже подошли, и я бы вас покормила, всегда же много еды остается». Про еду это, кстати, правда. И не потому, что больные плохо едят, но многим привозят судочки и кусочки из дома, в казенную столовую ходит обычно не больше половины лежащего отделения.
Саша от нас отмахивается и, оставшись сидеть в обнимку с куртками, внимательно смотрит по сторонам, чтобы не проглядеть доктора-грузина. А мы с Надей с удовольствием уплетаем по зажаренному сырнику. Лена быстро кладет в мою тарелку второй, и я, не успев опротестовать, вынуждена съесть и это. Мне почему то всегда кажется, что отказываться неудобно, что-то такое навечно впечатали в мое подсознание еще в детстве родители рассказами о голоде во время войны.
Второй сырник я доедаю уже на ходу, потому что замечаю готовность Лены и к третьему броску, и, стараясь опередить ее хитрый ход, ставлю тарелку в раковину. Лена разочарованно пыхтит, и, видимо в отместку мне, наливает Наде второй стакан чая.
Доктора все нет, и Саша начинает нервничать: «Может нам завтра заново приехать? Что мы здесь время-то тратим?» Но я на своем опыте пытаюсь ему объяснить, что и завтра у доктора будет такой же напряженный день, что у хирургов-онкологов всегда что-то внеплановое и до поздней ночи, что нам велели прийти на прием сегодня, и мы не будем ломать назначенный график.
«Чай, кстати, очень вкусный, — это умиротворенно вставляет в разговор Надя, — знаете, такой, как в детстве, сладкий и не крепкий. Помните, в пионерском лагере нам всегда его из большого общего котла наливали?» Я не спорю, согласно киваю, хотя чай мне совершенно не понравился.
«Лучше бы в платную клинику поехали», — продолжает ворчать Саша, а я пожимаю плечами. Здесь я не указ, каждый сам распоряжается своими деньгами, хотя я все равно твердо убеждена, что лечиться в нашей стране даже при всем плачевном состоянии современной медицины все же лучше в больницах государственных.
Меня неоднократно пытались переубедить, но я продолжаю оставаться при своем мнении, что лучшие специалисты работают именно в госучреждениях, несмотря на разницу в уровне зарплат и прочие дополнительные коммерческие пряники.
«А вдруг он про нас забыл и уже ушел?» — донимает меня Саша все новыми вопросами, а я пытаюсь ему логически объяснить, что даже если доктор про нас забудет, он все равно, так или иначе, должен будет прийти к своему кабинету, чтобы переодеться перед выходом в город и поменять хирургическую пижамку на цивильные джинсы.
Доктор приходит в семь. Он, действительно, с изумлением смотрит на нас, а я мысленно высчитываю, что начало его рабочего дня было ровно одиннадцать часов назад. На ум снова приходят пафосные сравнения с войной на фронте онкологии и нескончаемой борьбой за жизнь со смертью, но, впрочем, сейчас не до пафоса, и я просто напоминаю, что нам назначено.
Вот это — «нам назначено», «посмотрите наши результаты», «что бы вы нам посоветовали?» — проскальзывает у меня постоянно. Полтора года назад, когда я покидала стены онколечебницы, я саму себя настраивала, что надо постараться забыть обо всех этих ужасах и продолжить жить без воспоминаний о болезни. Но каждый раз, когда я еду в клинику с кем-то из знакомых, я активно ассоциирую себя с этим человеком. И мне это не нравится, я понимаю, что цепляюсь за болезнь, пытаюсь разорвать эту связь, но ничего не могу поделать с возникшей зависимостью.
Доктор смотрит бумаги, доктор осматривает Надю, потом забирает себе из общей кучи документов стекла, чтобы отдать на повторный гистологический анализ Надину биопсию местным специалистам. «Вы готовы пройти лечение?» — спрашивает он Надю, и она отвечает, кивая на меня: «Ну да, Вероника же прошла, почему я должна отказываться?». И я снова оказываюсь неправомерно в центре внимания.
«Вы у нас лечились?» — недоуменно спрашивает врач у меня, а я отвечаю: «Нет, нет, я в соседнем отделении», — и он удовлетворенно кивает головой, понимая, что зрительная память его не подводит.
Доктор еще долго и подробно рассказывает, какие процедуры бы он назначил. От операции пока толка нет, необходимо притормозить процесс химиотерапией, а потом уже вести речь о хирургическом вмешательстве. Показатели крови, судя по сегодняшним анализам, не очень хорошие, но это и понятно, с учетом того, что еще неделю назад Надя лежала на операционном столе в больнице Норильска. Любое вмешательство в организм ослабляет его, и требует потом времени на восстановление. А в целом надежда у Надежды есть. Самое главное, чтобы пациент верил и хотел лечиться.
Мы с Надей не спеша выходим в коридор и идем в сторону лифта. Саша задерживается у врача еще минут на десять и выходит сияющий: «Он мне вот как-то понравился, ты знаешь, Надюша, он смог меня убедить, что все будет хорошо. Завтра утром приеду к нему еще за назначенными направлениями, и сразу можно приступать к лечению». Все вместе едем по домам с осознанием, что жизнь продолжается, и с тихой радостью, разлитой по всему салону машины.
Надю с Сашей довозим первыми. Потом Сережа везет домой меня и по пути спрашивает: «Там, ведь, на самом деле, плохая ситуация?» Я отвечаю честно: «Сережа, у нее в брюшной полости свободная жидкость. А ты прекрасно знаешь, что жидкость в полости — это всегда плохо». Мы оба молчим. Потом Сережа упрямо говорит: «Ты сама нас всех учила, что сдаваться нельзя». И я снова подтверждаю это свое жизненное правило.
Через два дня Наде начали ставить капельницы, чтобы помочь крови восстановить необходимый баланс, без которого приступить к химиотерапии невозможно. Еще через три дня Саша доехал до платной клиники и выяснил, что очередь ко врачам за большие деньги по записи только на две недели вперед. На всякий случай он записал Надю и в эту больницу.
В воскресенье Саша улетел в Норильск, чтобы выйти на работу. А в четверг в восемь вечера от него раздался звонок: «Надя умерла. Это ты виновата. У нее сердце не выдержало ото всех этих ваших лекарств». И я заплакала, и не нашлась, что сказать в ответ.
