Одиночество в храме? (+ Видео)
С проблемой одиночества в приходе, думаю, сталкивается каждый второй, а то и двое из трех приходящих в церковь.
Болезненность ее состоит в том, что она у нас часто закамуфлирована. Люди, входя в церковную жизнь, начинают общаться. Не будем говорить о банальных, почти мифологических ситуациях со злыми бабушками, невнимательными священниками и теми, кто,столкнувшись с грубостью церковных работников, потом пятнадцать-двадцать-двадцать пять лет не мог перешагнуть порога храма. Это мифологема на уровне «каждый второй клирик катается с золотыми зубами на своем третьем мерседесе».
Фото: orthphoto.net
Часто бывает: приходишь в храм, начинаешь туда ходить, видишь, что людям хорошо друг со другом, они уже друг ко другу притерлись. Необязательно по Гоголю, «дамы не просто приятные, а приятные во всех отношениях» (а дам у нас, как известно, в церковной жизни больше — и часто на порядок, — чем лиц противоположного пола), а просто они уже друг друга узнали, выработался свой стиль, характер общения.
И новопришедшему нужно принять не только Господа нашего Иисуса Христа как своего личного Спасителя и Церковь Православную как корабль спасения, а еще и стилистику людей, которые в данном месте существуют, как некую, как сейчас говорят, субкультуру, сложившуюся в данном историческом месте в данный исторический промежуток времени. А на это не каждый готов. Да и почему, собственно, нужно?
Второй момент — мы сейчас в Церкви стали очень разные. Лет двадцать — двадцать пять назад абсолютное большинство в храмах составляли женщины старше пятидесяти пяти невысокого образовательного ценза, пенсионерки или дамы предпенсионного возраста и их внуки. И одинокие в этой массе молодые или относительно интеллигентные люди друг друга находили просто по принципу того, что они не бабушки.
Теперь-то у нас и монархисты, и демократы; и патриоты и космополиты; и белые, и красные; и советские, и антисоветские; и богатые, и бедные. Последнее будет значить чем дальше, тем больше. Когда ты час трясешься в храм на метро и когда ты подъезжаешь на хорошем автомобиле — это уже разные жизненные ситуации. И когда ты едешь из Капотни и из элитного таунхауса, как в последнем фильме Звягинцева — это разные жизненные ситуации. Постепенно возникает такое разделение, и по идее, в Церкви оно должно преодолеваться. Церковь должна быть таким сообществом, в котором все это не может оказаться решающим, в отличие от гражданских сообществ.
Тут нужно сделать одну важную оговорку. Это может не оказаться решающим, если со стороны человека есть подвиг, усилие, желание преодоления этих естественных законов бытия. А подвига у нас сейчас мало. Сейчас время слов, а не дел. У нас все говорят. Сейчас интернет доступен, легко стучать пальчиками по клавишам.
Слова писать и произносить легко. А подвига нет. Каждый в своих буковках, каждый в своем маленьком социальном круге — и одинок.
Кто виноват — разобрались. Что делать?
Поставить диагноз (лучше себе, чем всем людям вокруг) — это уже надежда на выздоровление, потому что пока диагноз не поставлен, и лечиться не начнешь.
Второе. Увидеть, что это может быть твоим личным путем к спасению: не какие-то экстраординарные подвиги в пустыне, а начать прорываться к людям, которые тебя окружают. Не ждать, что они в тебе увидят ближнего, что они тебя полюбят черненьким, таким, какой ты есть сегодня.
Если ты хочешь, чтобы они тебе оказались хороши — иди к ним навстречу. Прими их с их субкультурой, с их немощами. Согласись со словами преподобного Ефрема Сирина, что мы в Церкви — не сообщество святых, а толпа кающихся грешников.
Сейчас, правда, эти слова иной раз нужно произносить с поправкой: мы толпа грешников, не склонных слишком серьезно воспринимать свою греховность. Это осложняет ситуацию. Но — начни с себя, осознай себя кающимся грешником, не требуя этого от другого.
Один, второй, третий человек могут создать ядро общения. Я видел на приходе, как люди разных социальных уровней, которые, казалось бы, не могут пересечься в мирской жизни, через какие-то дела оказываются рядом. Как бомжей на площадь Трех Вокзалов ездят кормить и студенты, и жены преуспевающих людей — потому что сердце требует какого-то усилия. Как в миссионерских поездках на приходе оказываются не только те, кого ты там ожидаешь по некоей активности, но вдруг просятся не самые молодые люди, жертвуя своими отпусками, говоря: «Мы очень хотим! Дайте что-нибудь сделать!»
Абсолютно убежден, что единственной основой приходской жизни, главным его фундаментом, должна быть жизнь богослужебная — жизнь молитвы и таинств. Если это становится второстепенным, то все остальное будет пшиком. Если вся миссионерская, катехизаторская, социальная, филантропическая, просветительская, образовательная и иная активность не ведет к молитве и не основана на совместной молитве — зачем она и чем мы отличаемся от каких-нибудь благотворительных фондов или союза шахматистов и филателистов?
Если молитва есть — хорошо. Прибавить к этому дальше можно то, что жизнь подскажет. Не может каждый приход заниматься всем: и создать гимназию, и ходить в больницы, и издавать «Правмир» — это доступно только некоторым. Каждый должен заниматься какими-то своими областями. Дело настоятеля и прочих священников — постараться увидеть, чего хотят и к чему готовы его прихожане, и их к этому подтолкнуть, помочь, поддержать. Не дать угаснуть этим росткам инициативы снизу. Если нужно — возглавить, посвятить свое время.
Сколько раз видел: инициативы, исходящие сверху в виде директив в девяти случаях из десяти уходят в песок — не то чтобы саботируются, а мягко увядают, а то, что проистекает от движения самих людей — вырастает в какие-то хорошие начинания.
Сколько ни рассылай циркуляров по приходам о необходимости развития приходских сайтов, из них не вырастет «Правмир».
Невозможно приказать сделать «Старость в радость», (это не приходское начинание, но там огромное количество православных людей — движение молодых людей, ездящих по домам престарелых) это можно только захотеть.
Конкретно на этом приходе, в храме мученицы Татианы, молодые люди раз в неделю ездят кормить бомжей на площадь Трех Вокзалов. Вечер в неделю, при нынешней интенсивности жизни — это не так мало: нужно приехать, приготовить еду, общаться с довольно своеобразным контингентом в довольно ярком месте нашей Первопрестольной столицы. Но это невозможно организовать сверху. Священник может это поддержать: всячески показывать свое участие, иной раз съездить вместе с ними. Вот она, приходская жизнь.
Иногда возникают ситуации, когда люди внутри прихода дружны, а внешних отторгают. Более того, я уверен, что эта ситуация на уровне естественного в силу нашей падшести человеческого существования столь же естественно воспроизводится. Нам свойственно замыкаться в некое расширительное «я». Эти расширительные «я» могут быть кругом моих близких, кругом моих друзей, в конце концов, кругом приходским.
Что делать? Мне кажется, здесь очень велика ответственность священника. Он должен эту тенденцию постоянно преодолевать на уровне проповедничества, напоминая о необходимости доброжелательности, реальной открытости внешнему миру, а не только номинальных улыбок и вежливых, а не грубых ответов. На уровне личных бесед с людьми, у которых он эту тенденцию к самозамкнутости наблюдает.
У нас каждый приход живет почти сам по себе. Я не имею в виду общение с вертикалью: с правящим архиереем, благочинным и пр. — тут мы все общаемся в силу служебной или богослужебной необходимости и жизни. А вот по горизонтали приходы общаются друг с другом мало, хотя бы потому, что мы все разные. Нас десять приходов на квадратный километр — пойди найди сходный по типу. Но ведь что-то можно стараться делать вместе. Уж какие мы разные с храмом Косьмы и Дамиана, но что-то пытались делать вместе: проводили вечера, посвященные новомученикам, вместе встречались — и ничего, не съели друг друга, не подрались, не разбежались, несмотря на несовпадения точек зрения по очень многим второстепенным вопросам.
Что самому человеку делать, который столкнулся с подобного рода ситуацией? Я бы оценивал, насколько дело далеко зашло. В иных случаях себя не сломаешь. Грустно, но ничего другого не скажу: придется искать место, где будет наблюдаться какая-то большая мера открытости. Я даже не говорю об общинах со специфическими взглядами — среди регулярных приходов знаю такие, где люди жестко отсеиваются по принципу совпадения восьми позиций из десяти с установками, которые в приходе существуют. Значит, нужно искать, где от тебя предполагают совпадения хотя бы пяти, а не восьми позиций.
Людям проще в больших городах, где есть возможность выбора. Значительно сложнее в селе, в рабочем поселке, в районном центре, где хорошо, если два-три, а то и один храм, и там существуют жесткие установки.
Что тут делать? Мне кажется, одно: если ты понял, что это не только для тебя лично болезненная ситуация — пытаться достучаться до священника, который там служит. Как правило, мы не такие плохие. Мы не то что какие-то самодуры, тираны, которые под себя хотят прогнуть всех и все, слепить мир по себе. Просто служит один батюшка, вокруг создался какой-то жизненный контекст — и мы часто уже не видим, что контекст-то с изломами, что не все в нем хорошо.
Не бойтесь разговаривать со священником. Даже если это будет не самый простой разговор, доносите ему свою озабоченность тем, что реально беспокоит, что лежит на сердце. Даже если он на вас обидится в какой-то момент — считайте это подвигом православного христианина ради других: «Пусть меня прогонят, пусть у меня не сложатся отношения с батюшкой, зато другим, может быть, будет лучше».
Господь увидит.
Записала Мария Сеньчукова
