В конце мая – начале июня в издательстве «ОЛМА Медиа Групп» выходит книга Олеси Николаевой «Небесный огонь» и другие рассказы». Эта книга уже вышла в издательстве Сретенского монастыря, продолжая добрую и, как оказалось, очень востребованную тему, поднятую архимандритом Тихоном в книге «Несвятые святые» и другие рассказы». В преддверии события мы побеседовали с автором.
Олеся Николаева. Фото Юлии Маковейчук
— Как в Ваших произведениях, основанных на реальных событиях, сочетается описание действительности и творческий замысел? Чем в этом смысле художественная проза отличается от мемуаров и журналистики?
— Порой во многих действительных событиях жизни мне видится готовый сюжет, некая художественная реальность: здесь все дело в отборе наиболее красноречивых деталей, в отсечении того, что к данной истории не имеет прямого отношения, хотя, возможно, и это, «отсеченное» тоже значимо для чего-то, но играет на замысел, быть может, следующего рассказа. Ведь в жизни есть много таких сюжетов, которые разворачиваются параллельно, хотя и с разной скоростью, в разном темпе.
А что касается персонажей, то если в мемуарах — это конкретные люди, с подлинными именами собственными, то в художественной прозе они, хоть и преображены авторским вымыслом, все же тесно связаны со своими прототипами. Я не верю в то, что героя можно просто так выдумать. Его можно угадать в реальном человеке. Так у Достоевского практически все персонажи имеют своих прототипов, вплоть до великого инквизитора, которого «сочинил» Иван Карамазов.
— Когда вышла книга архимандрита Тихона (Шевкунова) «Несвятые святые» единственное, за что ее критиковали — некоторая сказочность, забавность. Вы в данном случае работаете в том же направлении, что и отец Тихон, и у Вас тоже много чудесного. Не кажется ли Вам это некоторой примитивизацией веры, профанацией чудес, которых не бывает много и которые человек в своей жизни должен еще разглядеть, они редко случаются «в лоб»?
— Я уверена, что жизнь чудесна, то есть исполнена чудес и диковин, а мы, неблагодарные, просто не всегда это замечаем. Но религиозный человек, у которого, помимо эмпирического земного зрения, есть еще очи веры, прекрасно знает, что его молитвы не безответны, его упования — не ложны, его надежды — не напрасны, его обстоятельства — не случайны, его усилия — не тщетны, его прегрешения — не безнаказанны, а его призвание — великолепно. «Все возможно верующему»!
Нет такой области жизни, такой сферы деятельности, такого уголка ума и даже такого побуждения воли, на которые бы не распространялся Промысл Божий. Порой нам удается наблюдать воочию, как он действует, как тонко и художетвенно разворачивает ткань событий, как ведет нас или встает поперек нашей воли, как оборачивает против нас нашу же ложь, какие посылает утешения в скорбях и бедах. Как Он, смиряя, вдруг возвышает. Как, позволяя самовольно возвыситься, ставит нас на место.
Господь, явившись апостолам после Своего воскресения, сказал им: «Аз есмь с вами во вся дни до скончания века». Может ли быть при таком обетовании, чтобы, вопреки ему, мир оскудел чудесами, чтобы бедный человек искал и не мог найти следов Божественного присутствия в своей жизни? Чтобы он звал Бога и не получал в ответ ничего? Нет! Верующему человеку всегда даются свидетельства любви Божьей и к миру, и лично к нему. Иначе жить в этом мире было бы постыло и невозможно.
— Чем Вы объясните интерес к Вашим произведениям, книге отца Тихона и многих других авторов, пишущих о жизни православных людей («проза духовенства») у широкой аудитории? Почему даже люди, которые в лучшем случае «захожане», покупают и любят такие книги? Нет ли в этом этнографического интереса к «экзотике»? Или причины глубже?
— Может быть, это интерес и к экзотике. Ведь советский человек не вполне понимал, в какой стране, в какой земле он живет, к какому народу он принадлежит, откуда он вышел и куда идет.
Я тоже была потрясена до самых глубин души, когда из московской жизни впервые попала в монашеский скит со святыми старцами, старыми и молодыми подвижниками, юродивыми, блаженными, бесноватыми… С иными ценностями, лицами, законами. С иным зрением, иным знанием, иным пониманием жизни.
Там были люди, исцеленные по монашеским молитвам от рака, а были такие, которые вслед за апостолом Павлом, могли сказать: «Для меня жизнь — Христос и смерть — приобретение».
Попав туда, я почувствовала, что вернулась из эмиграции на родину. Что я теперь могу «иже херувимы тайнообразующе» во время литургии стоять перед Царскими Вратами, молясь вместе со святителем Филиппом и преподобным Сергием…
И это многим кажется экзотикой. Ведь большая часть моих соотечественников до сих пор так и не узнала, кто они, зачем пришли в этот мир, зачем они живут. Как говорил в «Братьях Карамазовых» Достоевский, многие люди прожили жизнь, а себя в себе так и не нашли. Какие-то картины этой жизни приоткрываются в книгах о современных монастырях и монахах, о приходских священниках и их пастве, где, в отличие от иной светской литературы, жизнью человека правит Господь, а не слепые обстоятельства, случайности, совпадения, карма, рок, курс доллара, земные власти, рынок или дух унынья.
— Вы много пишете про те годы, когда Вы сами недавно пришли в Церковь, восприятие было обострено, как бы Вы назвали то время — 70-е — 80-е годы — и в Вашей жизни и в истории Церкви? Что это было? Почему оно так дорого? И что тогда было, несмотря на жесткие условия существования Церкви при советской власти, что теперь утеряно, чего не хватает?
— Когда я начала ходить в церковь и ездить по монастрям и скитам, действительно, в отношениях между верующими царил дух братства, дух любви нелицемерной. В нашем доме постоянно кто-то останавливался — странствующие монахи, священники из других городов. Верующие узнавали друг друга по глазам. Все друг другу не просто помогали, но воспринимали саму возможность помочь как дар и как праздник. Я помню, я все время кого-то возила — на требы, на вокзал, в аэропорт, в монастырь. Мой муж помогал друзьям-монахам редактировать их работы в академии, я за иноков семинаристов, которые учились на заочном, делала задания по иностранному языку. Кого-то, кто расхаживал по Москве в подряснике, арестовывала милиция, мы кидались выручать. И нам помогали. Мы целое лето прожили с детьми на приходе во Владимирской епархии в гостях у тамошнего иеромонаха, когда нам некуда было деться в жаркие месяцы…
Жизнь была очень радостной, полной приключений. Потом, в 90-е годы, когда Церковь практически вышла из подполья, начались церковные будни: верующих стало много, храмы наполнились, и жизнь пошла своим чередом. Однако ощущение братства, праздника несколько поблекло.
Но сейчас это возвращается. Да, как только в СМИ пошла информационная война против Церкви, как только начались нападки на нашего Патриарха, вдруг вернулась эта радость общения с христианами, с сомолитвенниками, с теми, с кем ты причащаешься из одной Чаши. И на молебне 22 апреля перед Храмом Христа Спасителя я особенно ярко это ощутила: люди смотрели друг на друга с любовью. Все чувствовали себя «овцами среди волков».
— Можно ли ожидать, что Вы напишете роман на современном материале? Какие коллизии (событийные и мировоззренческие) применительно к нулевым — началу десятых годов Вас могли бы привлечь как писателя?
— Я практически уже написала большой роман о священнике, которого убили в его же монастыре, и о «закопанцах» — помните, как ушли под землю сектанты и угрожали, в случае если их начнут выкапывать, взорвать динамит? Но вообще писать о церковных героях очень интересно: ведь это люди, корнями своими уходящие в глубину, а ветвями достигающие небес. И, бывает, птицы небесные прилетают к ним.
Читайте рассказы из книги на ПРАВМИРе:
