Командировка во Вьетнам, любовь к науке и вера. Мария Строганова — об отце

1.

1980 год, район Тропарево и Тропаревский парк, вернее, лес — совершенно заросший, неухоженный, с редкими скамеечками-бревнами на опушках и столь же редкими тропинками, проложенными собачниками и грибниками. И вдруг откуда-то из глубины раздается то ли пение, то ли возглас тенором: «Миром Господу помолимся!» И через некоторое время снова: «Миром Господу помолимся».

Случайный прохожий, пожалуй, услышав этот голос-зов, кинется в страхе прочь. Скорее-скорее, подальше от непонятного голоса, от невместимого явления, тем более страшного в той еще вполне советской реальности. Хотя, возможно, следовало подойти поближе, сделать несколько шагов по зарослям из листьев ландыша и яснотки белой, называемой в простонародье крапивкой, и увидеть за деревьями мужчину и женщину лет около сорока и девочку лет трех. Стоило, возможно, также подождать немного, чтобы стать свидетелем следующей картины: вот мужчина встает прямо, поднимает голову, распрямляет плечи, отводит руку в сторону, будто собираясь обратиться с речью к невидимой аудитории за деревьями, и набирает воздух в легкие. «Миром Господу помолимся!» — возглашает он насколько может громко. А потом оборачивается к женщине и спрашивает: «Ну как? Достаточно громко? Хорошо слышно?»

Эта сцена стала одним из самых ранних воспоминаний моего детства. В 80-м году папа был рукоположен в диакона, но, имея совсем небольшой, тихий голос, вынужден был тренироваться говорить возгласы. Это было невозможно сделать в квартире обычной блочной девятиэтажки с ее тонкими стенами. Я помню, например, как, слушая радио, папа всегда приглушал позывные BBC World Service. Хотя и обойтись без него было невозможно — вещание этого радио было тем самым необходимым глотком свежего воздуха. При этом папа, будучи человеком крайне осторожным, старался, насколько возможно, избегать провоцирующих рисков. Эта осторожность была, кажется, частью сущности людей послевоенного поколения. И, конечно, она была небезосновательной.

Прежде всего, как выпускник ИВЯ — Института восточных языков при Московском государственном университете (позже он стал называться ИСАА — Институт стран Азии и Африки) — папа, несомненно, испытал на себе — и во время учебы, и после нее — что называется, тяжесть возложенных ожиданий советского государства. В ИВЯ, в отличие, к примеру, от МГИМО, могли поступить дети из простых семьей, не имеющие высокопоставленных родителей. Отсюда особый интерес к этим идейно правильным ребятам в соответствующих органах — именно из этой среды часто рекрутировалось пополнение в МИД и внешнюю разведку КГБ.

Вспоминая то время, папин сокурсник и друг Александр Сенкевич, поэт и индолог, рассказывает, что тогда спасло их с папой. Во-первых, совершенное отсутствие карьерных планов. Во-вторых, некоторая папина страсть к вольнодумству, ведь еще в школьные годы он в числе лучших учеников побывал в Париже, за «железным занавесом». И, в-третьих, покровительство ректора:

«Учились мы в институте, где некоторая часть преподавателей состояли либо из репрессированных при Сталине, а при Н. С. Хрущеве реабилитированных востоковедов, считавшихся „врагами народа“, либо из их детей, выросших в ссылке и знающих восточные языки, — вспоминает Сенкевич. — Ректор ИВЯ, Александр Александрович Ковалев, филолог-арабист, был человеком чести в дореволюционном понимании этого слова. К тому же он придерживался либеральных воззрений. Студентов вроде Василия Строганова и меня защищал от всяких внешних напастей упорно и последовательно». 

2.

Папа поступил в ИВЯ в 1959 году. Тогда студентам предлагалось изучение следующих восточных языков: хинди, китайский, арабский, вьетнамский, корейский. Самыми многолюдными были три группы: китайская, индийская и арабская. А к малочисленным группам относились вьетнамская и корейская. Как рассказывает Юрий Зинин, папин студенческий друг, ныне старший научный сотрудник МГИМО, папа мечтал изучать арабский язык, но начальство института все решило за него:

«Для Вьетнама — бывшей колонии Франции — язык метрополии, оставивший большой след в культуре страны, был важен, а Василий окончил спецшколу с углубленным преподаванием французского языка. Поэтому его и определили на вьетнамское отделение». 

Впрочем, как потом окажется, распределение во вьетнамскую группу стало для папы промыслительным — из тех значимых вех пути, которые становятся видимыми только со временем.

Во Вьетнаме. 1960-е годы.

Уже в 2006 году на встрече выпускников папа в ответ на вопрос ведущего о причинах столь неожиданного для светского и советского человека выбора священнического пути процитировал любимого Лонгфелло:

Сквозь глубокий сумрак жизни 

Нас ведет и укрепляет 

Провидение незримо. 

А затем добавил: «Как ни странно, один из знаков мне был в коммунистическом Вьетнаме, где я проходил востоковедческую практику. Отмечалось католическое Рождество: залитая иллюминацией тропическая ночь, нескончаемая процессия в праздничных одеяниях. Меня потрясло тогда выражение на лицах — это было свидетельство искренней радости…» 

Во Вьетнаме. 1960-е годы.

Юрий Зинин также вспоминает, сколь глубокое впечатление произвело на папу посещение Вьетнама:

«Василия отправили совершенствовать языковые познания в Ханойский университет. Эта поездка повлияла на него. Вьетнам стоял на пороге войны с США и бомбежек их авиации, так что обстановка в Ханое и в целом в стране была очень напряженной. После возвращения мы долго беседовали — он стал подумывать о другом выборе, далеком от политики, интересоваться научной и исследовательской работой». 

Протоиерей Алексий Демин

Я также знаю о папиной встрече с духовником — протоиереем Алексием Дёминым, служившим в Елоховском соборе. «Ты будешь священником» — так отец Алексий сказал ему однажды. К сожалению, неизвестно, было ли это сказано до папиной работы в Журнале Московской Патриархии или уже во время нее.

И, конечно, встреча с владыкой Питиримом (Нечаевым). Она стала для папы многозначимой и промыслительной. Причина же, собственно, его прихода на работу в ЖМП — загадка. Не только для меня, впрочем, но и для многих родных и друзей.

Папин брат Сергей рассказывает об этом так: «После защиты диплома мой брат работал в Институте технической информации, потом в другом учреждении, где познакомился с будущей матушкой Анастасией. С того времени у него началась новая жизнь. Как будущий отец Василий пришел к Богу, для меня остается тайной». 

А папин друг и коллега по работе в ЖМП протоиерей Михаил Дронов, вспоминая то время и размышляя о естественности выбора этого пути для мыслящего человека, говорил так: «Я знал, что он прошел блестящий путь научной карьеры, но вдруг, на взлете, все оставил и пошел работать в церковь. Сейчас сам удивляюсь, почему я никогда его не расспрашивал, как он пришел к вере. Тогда, в 80-е годы, как-то всем было понятно, что интеллигенция достаточно массово обращается к Богу, и нет ничего удивительного, что среди новообращенных был также и Василий Алексеевич Строганов». 

Замечательный эпизод рассказала нам как-то театральный художник Ольга Малягина. Во время одного из застолий после Литургии в трапезной храма Малое Вознесение (эти застолья были обязательны при папе как естественное продолжение службы, агапа) одна женщина пожаловалась отцу Василию: «Знаете, у меня есть знакомый, он такой умный человек, такой умный человек, но никак не хочет прийти в церковь! Никак не хочет обратиться к вере! Что бы мы ни делали — все бесполезно». Она сетовала так несколько раз, и в конце концов папа ответил: «Не переживайте. Если он действительно умный человек, он придет к вере».

3.

С 1966-го по 1970 год папа работал во Всесоюзном институте научно-технической информации. Там же он познакомился с мамой.

А с 1975-го по 1977 год он числился старшим научным сотрудником на филологическом факультете МГУ. Примерно в этот период папа с мамой венчались в храме Ризоположения на Донской улице. Гостей не было, время было лукавое, особенно для молодых, подающих надежды сотрудников МГУ.

И папа рассказывал, как во время венчания в храм зашел некий человек, который простоял всю службу, тщательно наблюдая происходящее, — несомненно, это был сотрудник органов, который должен был отслеживать неблагонадежных.

И вот уже в 1977 году папа переходит на церковную работу, став сотрудником редакции Журнала Московской Патриархии и начав работать литературным редактором. <…> Я же помню папину работу в редакции ЖМП прежде всего по необыкновенно ярким впечатлениям от праздников.

Рождество — это всегда елка в редакции или поездки владыки в Волоколамск, в храм Рождества Пресвятой Богородицы на Возмище. Так как Иосифо-Волоцкий монастырь был в те годы полуразрушен и только восстанавливался, владыка предпочитал останавливаться при храме, у своего сотрудника и друга священника Николая Попова. Отец Николай рассказывал, как в трапезной при храме собирались гости, которых, конечно, привлекала личность владыки Питирима:

«Бывали и Козловский, и Карпов, и Зыкина… Владыка пользовался очень большой популярностью у москвичей, представителей искусства, как человек огромной духовной культуры, который всегда найдет нужное слово. Они все к нему хотели попасть — просто поговорить. Все рвались к нему». 

Конечно, и сотрудники редакции с семьями присутствовали на этих празднествах. Я помню застолья, огромные сугробы и необыкновенную, радостную атмосферу встреч. Владыка любил пошутить, рассказать точно направленный анекдот или сказать что-то экспромтом, но необыкновенно к месту. Кажется, владыка так и шутил, что настоящий экспромт должен быть тщательно спланирован.

А в четырехэтажном здании с домовым храмом на Погодинской улице, возведенном владыкой для Издательского отдела на месте старого двухэтажного строения в 1981 году, устраивалась елка с концертом. Семьи сотрудников готовили номера, мы с сестрой и братом, например, пели. Хитом был дуэт Ольги и Татьяны из оперы «Евгений Онегин» «Слыхали ль вы» под аккомпанемент фортепиано. Владыка шутил: «Слыхали львы? Слыхали!»

Наша по тем меркам многодетная семья из трех детей дружески соперничала с многодетной семьей отца Николая Парусникова. Помню выступления Анатолия и Татьяны Гринденко. Кстати, Анатолий Гринденко в 1985 году по благословению владыки Питирима организовал при Издательском отделе мужской хор. Фотографом во время праздничных мероприятий был Иван Сирота — ныне протоиерей, настоятель храма Живоначальной Троицы в Серебряниках. Конечно, работа в издательстве для многих светских специалистов с высшим образованием стала школой подлинного воцерковления.

А еще на этих елках разыгрывалась лотерея подарков. Настоящее действо, когда каждая семья получала в начале празднества карточку с номером, а в конце никто не уходил без подарка. Папе однажды достался маленький самоварчик, совершенно настоящий, потрясающе изящный. Главный герой чаепитий всех моих игрушек, он до сих пор стоит за стеклом в комнате. А моей сестре владыка подарил немецкую куклу, которая — вот уж самый удивительный факт — была одета в брючный костюм.

Издательский отдел в то время был, пожалуй, главным производителем богослужебных книг для Русской Православной Церкви. А несомненная заслуга владыки — качество этих изданий. Елена Пастернак в своих воспоминаниях о Вадиме (Диме) Борисове, заместителе главного редактора журнала «Новый мир» и издателе первых российских книг Александра Солженицына, называет время конца 80-х — начала 1990-х годов «чудовищным временем» для издателей: «Бумаги не было. Из-за нее резали друг друга». Тем более было поразительно, как владыка Питирим умудрялся договариваться с зарубежными друзьями и издавать не только календари и Библии, но и богато иллюстрированные альбомы по истории храмов и святынь.

Папа, кстати, всегда любил и ценил хорошую книгу. В студенческие годы они с Александром Сенкевичем добывали литературу в самиздатовском исполнении.

«Романы Александра Солженицына „Раковый корпус“ и „В круге первом“, а также привезенные из-за рубежа кем-то из знакомых роман Евгения Замятина „Мы“, 64 политологические исследования на английском языке Милована Джиласа „Новый класс“ и „Беседа со Сталиным“ и „Технологию власти“ Абдурахмана Авторханова», — вспоминает Сенкевич.

Позже, в годы работы во Всесоюзном институте научно-технической информации и на филологическом факультете МГУ, папа с мамой занимались изучением Пастернака, анализируя тексты его стихотворений с точки зрения лексических повторов. И я до сих пор помню стопки перфорационных карт, на которых тогда удобно было делать пометки.

В эти годы родители сдружились — и эта дружба продолжалась многие годы после — с выдающимися лингвистами Виктором Живовым, Анной Поливановой, Владимиром Успенским, Андреем Зализняком, Юлием Шрейдером, Александрой Раскиной, Александром Дорошевичем и Натальей Старостиной. Все это были люди, любящие Слово. Потому и связь между ними не прерывалась.