Пасха Христова в Новороссийске в 1943 году

Нашей маме Елизавете Кирилловне посвящается.

В сентябре 1942 года Новороссийск был оккупирован немецко-фашистскими войсками, а летом 1943 года перед отступлением оккупанты изгнали из Новороссийска все население, от мала до велика.

Нас вывезли в Крым и через концлагерь «Джанкой» угнали в Австрию, после концлагеря «Маутхаузен» мы были помещены в его филиал «Флоридсдорф», что в Вене.

Перед самым окончанием войны, 12 марта 1945 года, англо-американская авиация – считаю по ошибке – нанесла удар по нашему лагерю. Погибло много нашего народу. Погибла моя мама, Елизавета Кирилловна.

Мама была верующей женщиной, вместе с ней я, тринадцатилетний подросток, присутствовал в Новороссийске на пасхальной службе в церкви Успения Пресвятой Богородицы 25 апреля 1943 года. Каюсь, не всю службу, а только до второго артналета. Моя мама находилась в церкви до самого конца и обмывала раненых, оказывала им первую помощь. От нее я узнал, что происходило в церкви во время вторичного артобстрела из тяжелых орудий.

Это документальный рассказ. Но в нем есть единственный изъян – имя настоятеля храма, который вел службу. Я его просто не знал. Не знает его и нынешний настоятель храма отец Георгий. К моменту моего обращения к этой теме все взрослые свидетели ушли в мир иной.

Поэтому я взял имя настоятеля храма до его закрытия в 1937 году. Отец Петр был высокочтим своей паствой и пострадал за веру.

9 сентября 1942 года Новороссийск оказался в руках немцев. Почти весь, за исключением цементного завода «Октябрь» и его поселка в восточной части города, у начала Сухумского шоссе.

Фронт остановился у стен завода, там, где чудом удержались и стояли насмерть наши солдаты. Ни советская власть, ни верховное главнокомандование не предполагали и не планировали создать здесь рубеж обороны.

Новороссийск в чем-то схож со Сталинградом осени 1942 года: город как будто сдан врагу, а сопротивление в нем продолжается. Уже далеко после окончания войны не определились в этом вопросе. На цоколе памятника на городской площади сначала написали: «Освободителям города Новороссийска». Потом, лет пять спустя, первоначальную надпись сняли и установили новую: «Защитникам города Новороссийска».

Немцев не волновали положение и беды населения в оккупированной части города. Не работали водопровод, канализация, отсутствовало электричество, медицинские учреждения, снабжение населения продуктами не было организовано. Когда люди доели свои скудные запасы, начался голод.

Вереницы женщин и подростков пешком потянулись в ближайшие кубанские станицы менять вещи на продукты, в основном на кукурузу и пшеницу. Этим и жили многие.

Господствующие высоты к востоку от города находились в руках советских войск, город отлично просматривался и регулярно обстреливался нашей же артиллерией. Штурмовики с аэродрома в Геленджике утюжили город днем, а женский авиационный полк ночных бомбардировщиков сбрасывал мелкие бомбы.

Как ни печально, но от огня артиллерии и налетов авиации страдало прежде всего гражданское население.

Отличным ориентиром для артиллеристов являлось стройное здание новороссийской церкви Успения Пресвятой Богородицы, оно отлично просматривалось со всех сторон.

Зодчие Руси издревле славились не только искусством строить храмы, но и умением воздвигать их там, где они наилучшим образом смотрелись бы и гармонично сочетались с окрестным ландшафтом.

Наша новороссийская церковь Успения Пресвятой Богородицы не смеет соперничать с церковью Покрова на Нерли. Но что-то родственное по духу и подобию в ней есть, так светла она и радостна!

Ее строительство относится к концу прошлого века. Храм был воздвигнут на возвышенности, у пересечения двух дорог, и хорошо был виден со всех концов города. Его белое стройное здание становилось заметным, когда въезжали со стороны Кубани, миновав Волчьи ворота, а с Сухомского шоссе – где-то уже с десятого километра.

В 1937 году церковь была закрыта. Рабочие, вооруженные топорами и ломами, крушили богатое убранство: с высокой паперти летели части иконостаса, Царские врата, иконы древнего письма и многое другое.

Куда это было свезено, уничтожено ли – неизвестно. Помещение церкви было превращено в склад.

И теперь, в первые месяцы войны, началось восстановление храма. При всем жестоком отношении к населению города, немцы-католики, немцы-лютеране не препятствовали возрождению православного храма.

Восстановительными работами занимались старики строители и художники. И те, и другие были бессребрениками, работали не за страх, а за совесть.

В первую очередь они восстановили, как могли, иконостас. Часть икон была написана художниками, большинство же были переданы в дар церкви ее прихожанами. Масляные фрески на стенах и сводах храма в свое время не были уничтожены, ко времени вторичного освящения церкви они выглядели вполне хорошо.

Первое богослужение состоялось уже в конце осени 1942 года. Пришло много жителей, входили смиренно и благоговейно, с молчаливым поклоном, осеняя себя крестным знамением. Леса еще не успели убрать. На них расположились местные мальчишки, многие из них, вероятно, впервые присутствовали на церковной службе. Вели они себя благопристойно, и никто не трогал их с облюбованных мест.

Службы совершал отец Петр. Он был в новых светлых облачениях, сшитых накануне женщинами-прихожанками.

Убранство церкви было скромным. В алтаре стоял домашний стол, накрытый простой белой скатертью, с Распятием. У икон теплились разноцветные лампады, а сами иконы были укрыты светлыми рушниками, тщательно выстиранными и отглаженными. Уже потом появились шитые золотом скатерти, дорожки, ковры и коврики – все это достали из заветных сундуков и отдали в дар церкви простые прихожане, в первую очередь пожилые женщины. Это они скоблили, отмывали стены, полы, что-то шили, раскладывали и развешивали.

У правого и левого клироса стояли два старых подсвечника, сверкавших начищенной медью, неизвестно где найденных и вновь возвращенных в храм.

Трудно было жить во фронтовом городе. Голод, постоянные поборы и жестокое обращение оккупационных властей, каждодневная опасность погибнуть от своих же снарядов и бомб, отсутствие какой бы то ни было информации о происходящем в мире делали церковь единственным прибежищем и надеждой в это роковое для горожан время. Церковь духовно поддерживала, давала утешение. Церковь – вот она, и двери открыты целый день, входи – никто тебе не воспрепятствует, не потребует пропуска, не спросит, кто ты, почему пришел. Войди в храм Божий, молись и лицезрей, никто тебя ни к чему не принуждает, не преследует, не удерживает. Истинно сказано: «Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные… и найдете покой душам вашим…»

Церковь была всегда полна. Здесь были и стар, и млад, в основном женщины. Это их мужья, братья, сыновья находились по ту сторону фронта и вели жестокую справедливую борьбу с врагом. В молитвах о здравии звучали чаще всего мужские имена : народ повседневно молился о защитниках Отечества, о своих родных.

Отец Петр с властями был сдержан, долгожданных оккупантами слов о даровании победы немецкому оружию так и не произнес.

Комендантский режим в городе был ужесточен с высадкой на Станичке нашего десанта морской пехоты в ночь на 4 февраля 1943 года. В городе расширили запретные зоны, за нарушение которых грозил расстрел на месте.

Весна 1943 года выдалась ранняя, дружная. В ясные, теплые дни под аккомпанемент незатихающих разрывов бомб, снарядов на цементных заводах и Малой земле горожане кропотливо обрабатывали свои дворовые огороды. Все же какая ни есть поддержка. Буйно цвели плодовые деревья, обещая необычайно обильный урожай. А пока люди доедали свои последние запасы. Получить пропуск на право выхода из города стало очень трудно.

Всех коров и другую живность немцы потребовали сдать. За невыполнение приказа грозил расстрел. Свирепствовал голод.

Вот и пришла Пасха. Светлое Христово Воскресение выпало в этом году на 25 апреля. Службу накануне немцы запретили.

Освящение куличей отец Петр провел до наступления темноты 24 апреля, а заутреню вынужден был начать на рассвете 25 апреля, с окончанием комендантского часа.

Получилось нечто необычное, но ничего не поделаешь – обстоятельства диктуют поведение.

Куличи, испеченные из кукурузной муки и муки, смолотой из горелой пшеницы, которой некоторые запаслись со сгоревшей мельницы Асланиди, и снедь, какую смогли собрать, святили в лучах уходящего солнца и обстановке фронтового города. Непрерывно шел бой на Малой земле, грохотало в районе цемзаводов. По городу то там, то здесь рвались снаряды нашей артиллерии. Но в округе церкви было спокойно. Мирно было и в сердцах людей. Верили – наши не допустят обстрела в эти праздничные дни. Действительно, в этот вечер ни один снаряд не разрывался поблизости. Расходились по домам нехотя, не торопясь.

Ранним утром 25 апреля, едва забрезжил рассвет, жители ближайших домов потянулись к церкви. Фронт погрохатывал как обычно, морской ветер отчетливо доносил автоматные и пулеметные очереди. Но этого уже не замечали: за долгие месяцы к этому привыкли.

В храм входили со смирением и кротостью, крестясь на ступенях паперти. Перед иконами теплились лампады, их слабый и трепетный огонь едва освещал лики святых. В левом притворе скорбно возвышалось Распятие Спасителя. Приглушенно звучал голос пономаря, читавшего Деяния апостолов.

Прихожане располагались группками, поближе к знакомым, родственникам. Вот у иконы Богоматери стоит моя тетя Лукерья Кирилловна. Сегодня она умиротворенная, спокойная. «Богородице, Дево, радуйся…» — шепчут ее губы. О чем думает тетя, о чем жалуется Деве Марии? Накануне немцы угнали с ее двора корову Нежданку, кормилицу. Нежданку солдаты уводили под слезы и причитания тети. А час спустя бросили ей через забор голову, ноги и хвост любимой коровы. «Лучше бы они сами все это съели», — жаловалась она.

Прямо у Распятия стоит бабушка Александра Николаевна Полякова, наша соседка. Она всегда добра и спокойна. Скрытая улыбка, как у Моны Лизы, никогда не покидала ее лица. Сегодня она в праздничном наряде, чиста и опрятна. О чем думает она? О чем молится? Конечно же, о своих близких. Ее внук-подросток Анатолий вопреки воли матери с морской частью покинул Новороссийск перед самым приходом немцев. «Что с ним? Ведь совсем ребенок! Боже, храни его!»

Тогда бабушка Александра не знала, что Толя совсем рядом, за линией фронта, в Геленджике. Служит в четвертом дивизионе сторожевых катеров и участвует в операциях на Малой земле. Что с войны вернется с тяжелейшим ранением, но поступит в МВТУ им. Баумана, станет учеником Сергея Павловича Королева и будет ответственным сотрудником его космического бюро.

«Храни, Боже, и зятя моего, Николая. Воюет он против немцев. А жив ли? Где он сейчас? Храни его, Боже! Ведь ох как трудно приходится моей дочери Александре : двое малых у нее сейчас на руках да Толька-пострел. Кто ей поможет?! А я уж не помощница. Ты, Боже, знаешь, дед мой, Николай недавно помер. Любил он Россию, не приняла душа его вражий плен, так в горечи и слег в могилу. Схоронили его в своем дворе. Упокой душу его, Господи!»

А вот на правом клиросе среди певчих слепая Мария Ивановна. Маленькая, сухонькая. Слушая чтение, она напряженно морщит лоб, о чем-то сосредоточенно думает. Мария Ивановна – человек тонкой души и высокого интеллекта, она смолянка, воспитанница Института благородных девиц в Питере. Мария Ивановна пишет стихи. Дома у нее стопы листов плотной бумаги, испещренные записями по методу айля. Стихи она подписывает под псевдонимом «Мария Туманская».

Совсем недавно у нее умер муж-музыкант. Где-то там, за линией фронта, ее единственный сын Володька. Его в городе все знали, он работал инструктором в городском комитете Осоавиахима. С начала войны он ушел в армию. «Где он сейчас? Что с ним? Храни его, Боже!».

Церковь постепенно заполняется людьми. Все они наши знакомые, соседи. Вот входит с матерью и со своей теткой мой друг и одноклассник Ваня Булавинцев. У них в семье летом постоянно шелушатся от солнца носы. Лето еще не наступило, а у Вани нос уже облупился. Ваня самый младший в семье, страшный баловник, но «Отче наш» знает и крест на шее носит. Все трое останавливаются у Плащаницы, крестясь и делая поклоны. Мать Вани проводила на фронт троих сыновей. Сейчас нам всем неведомо, что из них инвалидом возвратится только один – Илюша. Двое старших сложат свои головы за Отечество.

Вошли четыре немецких солдата в зеленой форме, но без оружия. Сняли пилотки, заткнули их за пояса. Стоят рядом. С любопытством оглядываются, изредка тихо переговариваются. Но никто не обращает на них внимания. Недолго постояли, посмотрели и тихо удалились.

Чтение Деяний апостолов закончилось. «Благословен Бог наш… — слышится голос отца Петра, — Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас…» Начинается Полунощница.

Люди совершают молитву истово, сосредоточенно. На лицах многих женщин слезы: все они пришли сюда с болью, с надеждой на помощь Всевышнего, с желанием искренней молитвы хоть немножко облегчить свою жизнь и жизнь своих близких.

Давно наступил рассвет, где-то над горами, за линией фронта поднялось солнце, багряное, с трудом пробивающееся сквозь облака, наплывающие с моря. Полунощница продолжается в лучах солнца.

«Не рыдай Мене, Мати…»

Плащаницу уносят. Должен начаться Крестный ход. С Крестным ходом вокруг храма пошли только духовенство и служители с хоругвями. Народ попросили от участия в крестном ходе воздержаться: все-таки фронт…

Оставшиеся в церкви подхватывают стихиру Крестного хода : «Воскресение Твое, Христе Спасе, ангели поют на небесех ; и нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити».

Крестный ход закончен, и звучит ликующий голос отца Петра: «Христос Воскресе!» «Воистину Воскресе!» — в едином порыве подхватывают все.

«Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав», — поет хор на клиросе.

Прихожане на какой-то момент забыли свои боли и горести. Радость и ликование овладели всеми. Лица посветлели.

Первый снаряд ударил поблизости, у старой бани, второй – сделав перелет, разорвался за церковью, на улице Чайковской.

Вилка. Третий попадет в церковь или разорвется около. Народ заволновался : неужели свои, в такой день!

Третий снаряд упал рядом со зданием церкви. Зазвенели разбившиеся стекла окон. Плотная толпа качнулась к дверям храма. Хор умолк.

Но тут прозвучал громкий и спокойный голос отца Петра:

«Воскресение Христово видевше, поклонимся Святому Господу Иисусу!..»

Люди восстановились, замерли. В какое-то короткое мгновение они поняли, что отец Петр не намерен прекращать пасхальную службу, и что их долг, долг верующих, остаться в храме. И, как первые христиане в подобном положении, они бросили вызов смерти.

Снаряды падали у стен, попадали в стены. Храм сотрясался. Опять звенело разбитое стекло, гасли свечи и лампады. Запахло гарью тротила.

Пали на колени. Молились горячо, славили Воскресение Христово в состоянии восторга и духовного подъема. Все слились в одну-единственную огромную душу, для которой разрушение и смерть на земле стали второстепенным, далеким, достойным презрения. Все ужасное, что происходило вокруг, ничего не значило сейчас перед лицом вечной жизни. Вечного мира, в который они готовы были с радостью вступить. Служба продолжалась. Стены храма оказались крепкими ( впервые в отечественной практике в них был заложен железобетон, очевидно, он и выдерживал удары снарядов среднего калибра).

Наступило затишье. У стен храма и во дворе лежали убитые, стонали раненые. Бабушка Александра Полякова лежала на земле у правого притвора храма в луже крови, с тяжелым ранением в бедро, белая кость проглядывала сквозь рваную одежду.

Тишина оказалась непродолжительной. Начался новый огневой налет, на этот раз тяжелыми снарядами. Их было семь. Эллипс их расстояния был довольно велик. Первый снова упал у бани. Потом рвануло у кузни привоза. Один занесло в квартал улицы Профсоюзной. Убило дядю Петю Пуханицкого и находившегося подле него нашего приятеля Леньку.

А служба в храме продолжалась.

Отец Петр заканчивал чтение Пасхального Слова святителя Иоанна Златоуста.

«Никто же да не убоится смерти, свободи бо нас Спасова смерть…»

Шестой снаряд упал на проезжую часть улицы прямо перед церковью, метрах в пятидесяти от нее.

Отец Петр произносил отпуст Пасхальной заутрени.

Артиллеристы сделали поправку на 1-2 деления прицела, и следующий тяжелый снаряд ударил у фундамента алтаря храма. Передняя стена его, выложенная керченским известняком, от взрывной волны разлетелась в прах.

То, что наводчик-артиллерист не накрутил еще одно деление прицела, должно быть приписано Самому Господу Богу: если бы снаряд прошил стену алтаря и разорвался внутри церкви, быть большой беде.

Когда рванул последний снаряд и молящиеся подняли головы от пола, они увидели сквозь зияющий провал алтаря яркое солнце и его лучи веером, четко обозначившиеся в оседающей мгле. И лица их, и одежды были белы.

Над головами грозно раскачивалось огромное подвесное паникадило, оно удержалось на цепи и постепенно уменьшало размах колебаний.

Отец Петр остался жив. Он с трудом выбрался из-под обломков, весь белый, как мраморное изваяние, он подошел к валявшемуся на полу семисвечнику, поднял его, хотел спуститься по ступеням к своей пастве. За его головой сверкало солнце.

И в это время раздались взволнованные крики его прихожан:

— Прокляни окаянных!

— Анафема отцеубийцам!

Отец Петр стоял. Скорбно внемля этим голосам. Мысль его напряженно работала. Он медлил, в чем-то сомневался и судорожно пытался найти только то одно, одно-единственное правильное решение. Отец Петр еще немного постоял в нерешительности, а потом произнес слова Нагорной проповеди:

— «Блаженны плачущие, ибо они утешатся. Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю. Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут». Прости, Господи, — продолжал он, — жестокосердие и духовную слепоту сынов наших. Помилуй их, ибо они не знают, что творят! – Потом твердым голосом обратился ко всем присутствующим: — Христос Воскресе!

И трижды услышал в ответ:

— Воистину Воскресе!

— А теперь, братья и сестры, упокоим тела невинно убиенных и омоем раны пострадавших.

P.S. Уже в 1994 году я обратился в Санкт-Петербургский военно-исторический музей артиллерии, инженерных войск и связи. Мне хотелось получить квалифицированную консультацию о калибре орудий, выпустивших те последние семь снарядов. Воронка от разрыва одного из них занимала всю проезжую часть улицы.

Я воздержался назвать город и обстоятельства, приведшие меня в музей. Выслушав меня внимательно, пожилой научный сотрудник музея, артиллерист с планками наград на груди, предложил мне выйти на открытую площадку перед входом в музей. Здесь на всеобщее обозрение выставлена артиллерия последних войн.

Он указал мне рукой и сказал : «Стреляло примерно такое орудие».

На табличке музейного экспоната я прочитал:

«203-мм гаубица образца 1931 года № 242. Наибольшая дальность стрельбы 18260 м. Стояла на вооружении 124-й отдельной гаубичной артиллерийской ордена Ленина, краснознаменной, орденов Кутузова и Богдана Хмельницкого бригады большой мощности.

Командир орудия – сержант Джонашвили.

Орудие применялось в боях при освобождении Новороссийска, Белоруссии, Польши, при штурме рейхстага».