Патриарший крест

Патриарх Алексий I устраивал прекрасные Филаретовские вечера в Московских Духовных школах. У меня есть даже этюд с вечеров¹. Я семинаристом сделал набросок на картоне — сидят Патриарх Алексий, Пимен, Питирим, Алексей Иванович Георгиевский, Алексей Данилович Остапов на переднем плане². Филаретовские чтения были очень интересными, поучительными. И сам уют… Зеленая лампа. Сидят. Тихо, спокойно в полумраке разговаривают. Патриарх прекрасно говорил о святителе Филарете (Дроздове). В день его именин всегда молился в Лавре³.

На Филаретовских вечерах сначала кто-нибудь читал лекцию. Алексей Иванович Иванов интересно рассказывал эпизоды из византийской истории⁴. Потом Патриарх говорил о поведении: “Сейчас трудно представить, каким должен быть внешний вид батюшки. Батюшки сделали большую разницу между монахом и белым священником. Думают: если монах, он должен и одеваться в рясу, и бороду отпускать. А белое духовенство сейчас можно встретить и в театрах, при костюме, галстуке, бритых, безбородых. Они ошибаются. Разница маленькая. Монах спасается один (монос — один), а священник должен о всём приходе подумать, ему труднее. Священнику дана жена как помощница, потому что ему трудно. Придёт усталый, измученный, с неприятностями, и что же — он будет себе готовить и т. д.? И вот ему дана в помощь жена. А так никакой разницы — все правила читать надо”.

Этюд “Филаретовские вечера”. 1951. Масло, холст.
В центре Патриарх Алексий I

В 1952 году я писал патриарший портрет. Увидел широкую раму, думаю: что же она пустует? Снял размеры, заказал подрамник. Выбрал одну фотографию Патриарха. Сначала писал по фотографии. Был в Лавре изокружок, десятка, куда входил Остапов. Остапов увидел, что я портрет пишу, и сказал: “Я тебе организую сделать с натуры”. Ну что ж, это совсем хорошо. Лёня говорит: “Пойдём в дом наместника, где Патриарх отдыхает”.

Я взял портрет. Приходим. Патриарх посмотрел и сказал: “Не­ужели я такой жёлтый?”. А лицо у него такое свежее. Я говорю: “Нет. Вы как раз розовый. Но, может быть, из-за того, что темно?”. (Я сначала в лазарете писал.) Он сказал: “Вам надо выбрать, где светло”. Говорю: “Буду исправлять”. Заканчивал я портрет в чертогах. И цвет лица изменил, и остальное переписал.

Святейший позирует, я пишу. Патриарх говорит: “Вы не стесняйтесь, говорите. Я в скуфейке, может быть, нужно снять?”. Я ответил: “Хорошо. Спасибо”. Входит только что хиротонисанный епископ Псковский Иоанн. Патриарх: “Ну, как, Владыко?”. Епископ Иоанн ему: “Ох, Ваше Святейшество! Согласился бы, наверное, простым монахом быть, только бы здесь остаться!”. И Патриарх говорит: “Что ж, это похвально. Некоторые домогаются, скорее хотят быть епископами. А вы вот, видите, по скромности своей — монахом быть”. (Кто-то думает: у Патриарха высокое положение… А для Алексия I патриаршество было — крест. По-моему, отец Виталий Боровой говорил про Патриарха Пимена: “Патриаршество — крест”.) После короткого разговора с владыкой Иоанном Патриарх говорит мне: “Вы говорите, как, Герасим Петрович”. А сам непринуждённо сидит, бородку подравнивает, что-то такое снимет, наденет.

Отец Герасим — ученик 2-го класса Духовной академии
у портрета Патриарха Алексия I. 1952 г.

Говорит: “Темный фон… Иконы… Платон-то всё-таки по-другому изображён”. Думаю: куда хватили — Платон… А там портрет хороший висел митрополита Платона, на портрете он — величавый князь Церкви⁵. Я говорю: “У меня тема другая”. Привлекло меня к этой теме переживание Патриарха и положение Церкви. Хотелось запечатлеть наше время в лице Патриарха. Когда, как один диссидент сказал: “Под сапогом Сталина все пригнулись. Потом сапог был отнят, а все так и остались согнувшимися”⁶.

И вот была тема — Патриарх в такое время — печальник по Русской Церкви. Патриарх просил скуфейку на куколь переписать, но тогда надо всё лицо переписывать. Мне нужен был темный фон скуфейки, а человек — светлый. Не регалии, не куколь. Конечно, я мог бы написать и куколь, вышло бы торжественней, но время было не торжественное. Я ещё думал, может быть, я ослушиваюсь, потому что Патриарху хотелось в куколе? Правда, после слов Патриарха я убрал немножко икон.

Так Патриарх мне раза три позировал. Отец Алипий⁷ пришёл и говорит: “Что ты здесь делаешь? Без обеда, впотьмах. Работать нужно. Пойдем. А портрет напишет кто-нибудь”. Алипий просил меня реставрировать большую картину всех святых. (Ему была поручена реставрация трапезной. Мы с ним у Константина Федоровича Юона учились вместе. Юон Загорск воспевал. Целый альбом у него по Троице-Сергиевой Лавре. Ученик Серова, прекрасный рисовальщик.) Так я полтора месяца у Алипия поработал. Перешёл в чертоги, вернулся к портрету.

Тут Хибарин мне и сказал: “О, какую вы трудную тему взяли — Патриарх в наше время!”⁸. Я ещё месяца три, наверное, писал. В портрете Патриарха хотелось передать какую-то глубину. Может быть, мне и не удалось. Кто-то говорил, что немножко глаза холодные. А мне Александр Арсеньевич сказал: “Ге­расим Петрович, так и оставьте”⁹. Я потом писал портрет митрополита Николая (Ярушевича), и Павел Александрович Голубцов мне говорит: “Портрет митрополита Николая холоднее”¹⁰. Ему больше портрет Патриарха понравился. Ну, кто к кому привык. Я был на похоронах митрополита Николая (Яру­шевича). Патриарх Алексий отпевал и сказал тогда: “Как народа-то много”. Митрополита Николая любили. Он проповеди говорил без листа. Когда приезжал в Париж, люди встречали его, смотрели с балконов, — движение останавливалось… Патриарх как-то похвалил мою работу Воскресение у Трифона¹¹.

Архимандрит Иоанн (Крестьянкин) мне рассказывал о встрече с Патриархом Алексием. Это когда архимандрит уже после тюрьмы пришёл (в 1955 — Ред.). Патриарх и отец Иоанн сидят, мирно разговаривают. Отец Иоанн описывает, как он в лагере был, как жил. Входит протопресвитер Николай Колчицкий. Патриарх встал, попрощался и пошёл к себе в кабинет. Когда он ушёл, Колчицкий подходит к отцу Иоанну и говорит ему: “Ну, Вы поняли?”. А что “поняли”? Отец Иоанн ласковый был человек, со всеми хорош, как дитя. Помню, я за его службой был в Измайлове, на Николу, в 40-х годах. Народу было много. Отец Иоанн службу остановил: “Что это, братья и сестры? Кто ж так молится? Шумим, не молимся. Грех это. Ну, тесно. Хорошо, что Святитель собрал столько народу. Ну что ж, что тесно”. Служба отошла, а народ не расходится. На клиросе тётеньки стоят и говорят: “Служба кончилась, а уходить неохота”.

Отец Алипий расписывал в Переделкине домовую церковь патриаршую. Рассказывал: сидели со Святейшим у печки, по-домашнему, он сухарики грызёт, разговариваем. Попросту так, и это при том, что он — Патриарх, из боляр.

Павел Александрович Голубцов рассказывал мне, что Павел Дмитриевич Корин хотел портрет Патриарха Алексия писать. На красном фоне. Как, скажем, Корин пишет: красный фон, черная ряса, зеленая мантия, куколь, в рост, и т. д. И Павел Александрович говорит: “Мне почему-то вздумалось спросить: а как Вы думаете оформлять?”. То есть, как получить за это деньги, что ли? А Корин стоял выше, о деньгах не думал, он не бедный был человек. Сколько дадут, столько и ладно. И Корин не стал писать Патриарха. Голубцов говорит: “Я напортил дело”. У Корина в “Руси уходящей” написан преподобномученик Феодор (Богоявленский). С его сестрой, Ольгой, я в хороших отношениях был. Она писала неплохо. Помню её портретик, она показывала мне.

За службами Патриарха Алексея I я бывал. Патриарх говорит Хибарину: “Скажите проповедь”. Хибарин спрашивает: “Сколь­ко времени отпускаете на проповедь?”. Патриарх отвечает: “Сколько хотите… Ну, минуточек пятьдесят, час”. Хибарин рассчитает и выходит в стихаре на проповедь.

Протоиерей Герасим Иванов

Мне протоиерей Димитрий Боголюбов¹² говорил о том, что Патриарх после своей проповеди или речи подходил и спрашивал: “Ну, как, отец Димитрий, я сказал?”. Он отвечал: “Заме­чательно, Ваше Святейшество!”. Что скажешь?.. Патриарх был образованный человек, и говорил хорошо. Помню, приезжали представители из Франции, им переводили и что-то неверно перевели, а Патриарх хорошо знал французский и поправлял переводчиков.

Публикуется по аудиозаписи