Однажды, после сдачи экзамена, мы довольные собой и жизнью, сидели в том блаженном состоянии, когда сбросив гору с плеч и стопку книг в шкаф, можно наслаждаться первыми минутами свободы. Четверть часа назад был экзамен, богословско-исторический, сложный. А теперь по душе и телу растекалась нега. Думать не хотелось, говорить тоже.
— Слушай, а что во всем курсе показалось тебе самым интересным? – разрушив гармонию, спросил я товарища.
— Я узнал, что святые отцы золотого века постились меньше меня…
Ему не хотелось говорить, он снисходительно отшутился. А я стал лениво выуживать зерна правды из его шутки.
В тот день я понял что-то важное.
И то, что напишу сейчас – не то совсем, что думал тогда. Ведь каждый, пишущий о прошлом, неизбежно осмысляет его в опыте настоящего, поэтому прошлое получается измененным. Но сейчас это не плохо, потому что православная традиция, о которой я тогда думал – это тоже всегда осмысление прошлого через опыт настоящего.
Я в Церкви, когда желаю единения с Христом
Церковь – это Христос, мы и Евхаристия, объединяющая нас. Это, если угодно, сердцевина или Сионская горница. Мне кажется, именно ее, а не каноничность и юрисдикцию, имел в виду Христос, когда говорил «созижду Церковь Мою и врата ада не одолеют ее».
И я в Церкви только, когда по-настоящему желаю единения с Христом. Когда чувствую – здесь и сейчас именно Он ведущий мотив моей жизни. Возможно, это лишь минуты, но за них хочется держаться словно за Его хитон.
А потом ведущий мотив соскальзывает на позиции второстепенных или вовсе уходит на периферию. Тогда я могу говорить о частом причащении, но чужие слова не будут равны моим внутренним импульсам. Я буду ходить в храм, поститься, исповедоваться, приступать к Чаше и Христос по-прежнему будет обнимать меня, но своей волей я уже не буду в Сионской горнице. Потому что ведущий мотив, в котором я могу себе не признаваться, будет незаметно уводить меня из нее.
И вся традиция, мне кажется, только для того и существует, чтобы направлять и возвращать ведущий мотив к Христу. Вся без исключения – лишь коридор в Сионскую горницу.
И пусть коридор путаный и сложный, в нем селятся и не идут дальше, но горница внутри останется до скончания века и врата ада ее не одолеют.
Некоторые разбирают кровли, но большинство попадает в горницу коридором. Так есть и будет. И – это традиция.
Сокровищница, в которой рассыпаны смыслы
Традицию создавали люди Церкви, которые подлинно хотели быть в горнице с Учителем. В разные эпохи, в других культурных, исторических и социальных контекстах они адаптировали Евангелие под те ушедшие навсегда контексты. Унифицировали, обобщали. Ведь Церковь это всегда не Я, а МЫ. Поэтому спорили, находили компромиссы, что естественно для не слишком близкого к идеалу сообщества, стремящегося к этому идеалу, особенно если разные группы или отдельные члены этого сообщества видят свой путь по-разному, но переживают как единственно верный.
Внешнему исследователю наша традиция кажется не только эклектичной, но и нелогичной. Толкования непонятного в ней появляется часто тогда, когда забывается практический смысл.
Например, большая часть облачений священнослужителей ничего не символизировала. Одежды высоких вельмож — честь, жалованная византийскими императорами, дабы подчеркнуть государственную значимость церковного служения. Символика появилась значительно позднее.
Или воскресения Великого поста – почему тема святых, а не поста Христа в пустыни, например? Просто память этих святых практически всегда попадает в пост. А в нашем типиконе смешались два монашеских устава. В одном в дни поста память святых переносилась на воскресные дни, в другом – совершалась в обычные. Поэтому память святителя Григория Паламы, преподобных Иоанна Лествичника и Марии Египетской совершается дважды в короткий период с февраля по апрель. И еще есть толкование великопостных воскресений.
И Великий пост был не всегда, он возник из практики подготовки новообращенных к крещению, которое в древности совершалось на Пасху. Перед крещением постились оглашенные и их восприемники. Восприемников было много, поэтому постилась почти вся Церковь, из этого родилась идея подражания сорокадневному посту Христа.
Но все это покажется нелогичным внешнему наблюдателю, а для меня это то самое осмысление прошлого через опыт настоящего, которое свидетельствует о том, что Предание не кристаллизуется, а живет из поколения в поколение.
И это сокровищница, в которой рассыпаны смыслы. И если к чему-то моя душа не лежит, это не значит, что души моих современников или тех, кто придет сюда после меня также на это не откликнутся. В этой сокровищнице я не один. Вместе со мной очень разные люди. И Господь заповедал нам любить друг друга. Быть может, эта эклектика тем и прекрасна, что в ее многообразии каждый найдет при желании свой путь в Сионскую горницу.
А Христос у нас один
А еще предание это опыт людей, желающих быть с Христом. И пусть я совсем не такой как монахи, жившие тысячу лет назад, но Христос у нас один. Он общий. Через Него я лучше понимаю их, а они, надеюсь, меня. И путь к Нему не открывается их правильным богословием, богослужением, аскетикой. Напротив, все это тем только и оправдывается, что Христос освятил все, что они старались сделать во Имя Его.
Я могу не поститься, в этом не будет никакого греха. Богу не нужен мой пост, он необходим мне. И если я не вижу смысла и перестаю поститься, то закрываю для себя возможность найти смысл. А я этого не хочу. Ведь пост – это язык разговора с Богом и глубинами своей души, и он древнее всех уставов и типиконов.
Фото: spbhram.ru
На этом языке можно говорить о разных вещах. О своем сокрушении, о желании стать лучше, о просьбе, обещании, о надежде. Говорить через слабеющее телесное, в душевных и духовных пространствах личности. Менять взгляд на мир, привыкать не брать, а давать.
Я люблю богослужение Триоди, легкое чувство голода, Страстную седмицу и, конечно, Пасху. Этот удивительный день, в который ты чувствуешь Бога и подлинно знаешь, что не умрешь. Но почему же после Светлой вдохновение растворяется и часто именно в это время ведущий мотив меня заводит в страну далече? Я понял, что этот язык поста ложится в прокрустово ложе моего неосознанного настроя. А он приблизительно такой: сейчас работа, зато потом отдых, вроде расслабляющей парилки после холодной проруби или богатого стола после голодания, лишь подчеркивающего позабытый вкус любимых блюд.
Этот настрой противоречит в корне языку и идее Великого поста. Все его смыслы как реки впадают в один ключевой.
Великий пост – это подготовка к Христовой Пасхе. Не к празднику только, а к образу жизни. Значит, все главное начнется после.
Можно убираться, чтобы после с приятной ломотой в мышцах и чувством выполненного долга завалиться с книжкой на диван. Тогда центр твоего действия будет в самой уборке. А можно убираться перед приездом самого дорого гостя, с которым ты мечтаешь вместе жить в своей квартире. Тогда центр действия будет за пределами уборки, которая станет лишь подготовкой к действию. Великий пост – это точно вторая уборка, поэтому начало настоящей духовной работы в Пасху только начинается.
Протоиерей Сергий Овсянников как-то сказал, что Иоанн Богослов, лежа на груди Иисуса, слышал, как бьётся Его сердце. И настоящее богословие, – заключил отец Сергий, — не то, что изучают в Духовной Академии. Настоящее богословие – это слушать и слышать, как бьётся сердце Христа.
И я желаю всей душой, чтобы пост помог мне приблизиться к Сионской горнице. Не на один день или неделю. Я очень хочу всегда ощущать биение этого сердца. Сердца, вмешающего в себя всех нас.
