Главная Культура Литература, история, кинематограф

Поэзия священника Сергия Круглова: Полтора часа узнавания себя

Отец Сергий читал стихи. Слушали с нескрываемым волнением – за каждым словом – точный, меткий, зримый образ. И такой добрый. И такой узнаваемый. Полтора часа узнавания самих себя, полтора часа узнавания Бога в поэзии отца Сергия.

Отец Сергий читал стихи. Слушали с нескрываемым волнением – за каждым словом – точный, меткий, зримый образ. И такой добрый. И такой узнаваемый. Полтора часа узнавания самих себя, полтора часа узнавания Бога в поэзии отца Сергия.

О многом он говорит с юмором. С юмором добрым, без тени цинизма. О многом — со скорбью. В улыбке его стихов – безмерная любовь к тем, о ком он пишет. Он спокоен, но неравнодушен. Он не поддается на разговоры о том, как нынче Петров пост неумолимо долог. Он служит в небольшом сибирском городе,  приехал в Москву всего на три дня – провести несколько творческих поэтических вечеров, чтобы скорее вернуться домой  в Минусинск, где на весь город всего три священника. Священник Сергий Круглов, давно полюбившийся многим по своим стихам и правильным, ясным – в яблочко – ответам на сложнейшие вопросы – провел два творческих вечера в Москве – клубе ОГИ и храме св. мц. Татианы при МГУ.

Главное событие московского дня для о.Сергия — служение Литургии в храме свт. Митрофания Воронежского вместе с другом и собратом о.Константином Кравцовым. «Представляете, какая у меня сегодня радость, о.Константин пригласил меня послужить в свой храм» — первым делом сказал о.Сергий утром по телефону, договариваясь о времени интервью. К этой праздничной Литургии он еще не раз возвращался в своих рассказах. «В книжном одно расстройство, если даже часть взять того, что нужно прочитать, никаких денег не хватит, да и места в квартире. Но какая же у нас радость сегодня – удалось Литургию послужить!».

Священник Сергий Круглов

Священник Сергий Круглов

«Сегодня на проповеди я передал прихожанам поклон из Сибири и спросил, какая самая главная святыня Москвы», — с этих слов о.Сергий начинает свой поэтический вечер в храме св. мц. Татианы. «Самая главная святыня Москвы– это москвичи, люди! Христос воскрес не ради стен, не ради предметов, а ради людей».

Незадолго до крещения, в 1996 году, отец Сергий перестал писать стихи. Вернее, они сами перестали писаться. Пропало вдохновение – техника есть, а вдохновения нет. После уже – сжег все свои написанные до крещения стихотворения. Перерыв был длинный — восемь лет не писал стихотворений о.Сергий. Теперь его поэтическое слово – это не только портрет с натуры, это – слово о Христе. Стихи — это слово от человека к человеку, поэтому, уверен отец Сергий, они могут привести человека к вере, если только написано от всей души.

Отец Сергий читал стихи. Слушали с нескрываемым волнением – за каждым словом – точный, меткий, зримый образ. И такой добрый. И такой узнаваемый. Полтора часа узнавания самих себя, полтора часа узнавания Бога в поэзии отца Сергия. Маленькая девочка в конце встречи спросила: «Батюшка, вы про все нам рассказали, но забыли рассказать про котенка, который у вас живет», и благодарные слушатели еще долго не хотели отпускать батюшку.

Заглянем ненадолго на вечер отца Сергия, послушаем, как он читает стихи.

Антипасха

Федору Васильеву и Облакову_Штанаху

Не всяк невидящий — блажен.

Не всякий жаждущий – напьется,

Когда тысячелетний плен,

Чтобы закончиться, начнется.

Но ты – узнаешь ли Меня

В соитии вина и хлеба,

В смиреньи смерти и огня,

Фома, попавший пальцем в Небо?

14.05.2010г.

Россия перед Вторым пришествием

Не раскаянье – сплошь окаянство.
Но чего-то, упорствуя, ждёт,
Беспробудным спасается пьянством
И терпением русский народ.

Чем сберечь нам жестокую выю,
Подходящим к последней черте?
Детской верою: нас не чужие
Будут, русских, судить на Суде.

30.09.2005

Поповская лирика

о.Константину Кравцову, с братской любовью

* * *

Великий Вход грозно сияет.
Бледный священник висит, никакой,
Уцепившись за Чашу.

Но все пройдет, отляжет,
Его помилуют,
Он станет легок и многословен,
Как напакостившее дитя, избежавшее порки.
Опьяненный глазами паствы,
С амвона он скажет спич,
И нимбы икон померкнут.

И грозные Врата покорно
Дадут себя завесить
Катапетасмой обыденности.

* * * * *
смирись прихожанин!
я – твой пастырь
а нам пастырям знаешь ли тоже
не чуждо ничто овеческое

(особенно шкура)

* * * * *

перед тем как дать начальный возглас
последний взгляд
в алтарное зеркальце
(не забыл ли подровнять бороду? – все в порядке
прыщик? – еще не созрел
глаза? — глаза еще светят
ровным невозмутимым
светом выгорания)

«Блааагословееен…»
вечеренка
журчит обиходом
как всегда как вчера
как завтра

голос за левым плечом
убаюкивающе хрюкает:
«тааак…тааак… хороший поп – это
профессиональный поп»)

Птичий Двор

Перед панихидой дьякон озадачил меня вопросом: вот в записке написано  имя «Эдвард» — как его возглашать, наверное, «Евгением»? С чего бы это, спросил я. А вот он помер, и родным известно, что был он когда-то давно крещен, а с каким православным  именем – никто не знает… Что за ерунда, сказал я. Как есть – так и называйте. Господь Сам знает, как его звать, зачем же изобретать что-то несусветное?..

На это дьякон отвечал, что другие батюшки его корят и прещают, когда он вот этак-то возглашает вслух имена, не содержащиеся в наших святцах, и де как же быть?

М-да уж, зачесал я тут затылок…и посоветовал дьякону: а вы в таких случаях пищать научитесь.

Как это?!!

Да так, — как по телевизору пищат, ежели кто-то допустил в речи нецензурное слово. Так и вы возглашайте : «..усопших рабов Божиих : Иоанна, Дарии, — ПИИИИИИИ – Симеона…»

Единорог

Жизнь навалилась?

– давай-давай, рогом упирайся!

Ах, не можешь?

рог обломался?

так у тебя второй есть.

Откуда? – да брось!

Смирись да признайся хоть сейчас-то, что какой уж ты там величавый весьвбелом волшебный таинственный геральдический единорог–

ты просто самая обыкновенная сидорова коза, бесстыжие глаза, за шиш с маслом куплена, все бока луплены.

Стыдно? — ничего! Со стыдобушкой-то оно – спасительнее будет.

***

Направо – агнцы

Налево – козлищи

А гордого единорога – вроде как некуда

Так и стоит посреди

В нелицеприятном свете прожекторов Суда

От напряжения поджилки дрожат

Но марку пока держит

Губу закусил не плачет

На Судью чтоб слезами себя не выдать типа не смотрит

И Судья на него  не смотрит листает Книгу Жизни

Молчит

И все остальные молчат

Листает медленно

Тщательно водя перстом

Проглядывает страницы

Тянет время  — жалко дурня

Да только в Книге Жизни –

Ну ни единой картинки

С  горделивыми  геральдическими единорогами

(Других подходящих  впрочем тоже

Нету картинок:

В эпоху чести и ристалищ

Традиции изображать на гербах

Нищих духом  животных

Видимо как-то не сложилось)

И вот в тот самый миг

Когда горючая

Детская по сути

Слеза таки не выдержала и  покатилась

Оставляя некрасивый мокрый

След на холеной серебристой шерсти

Судья захлопнул книгу

Улыбнулся  мудро и нежно

Светло как первый дождик в апреле —

И принял решенье.

Песок духа

Отцы наши
вечерю в горнице
Сионской правили.
Пили, за горла
яли сосуды,
полные всклень
вина Духа,
били об углы,
хрипели, наставляли
стеклянные розы,
кривые осколки
канонов, преданий,
брат брату
в яремные вены
за аз единый.
Кости трещали,
горницы стены
ходуном ходили,
смешан с юшкой,
в песок тек Дух –
вино Божье.

Мужики дерутся –
не лезь, бабы,
вон, пащенки дети!

Под утро стихло.
Пуста горница.
Хлопает ставень.
Сквозняк ржаво
свистит в горлышки
бутылей битых.
Мамка над мертвыми
в углу воет.

Слепые детки,
приблизились робко,
ползаем ныне
под столом, ищем
пролитого Духа,
мрём, жаждем.
Сбираем, жрём
песок горстями,
высасываем до капли.
И на том спасибо,
отцы, деды.

Песок дерёт горло.
О…чьи пальцы, —
вот наткнулся,
во тьме шарят
предрассветной,
гладной, сиротской,
мне навстречу —
ты ли, братик?

Я, братик.
Держись, милый.
Бог не оставит:
песка много.

Организовал вечер прот. Максим Козлов

Организовал вечер прот. Максим Козлов

Раскол

Навеяно levkipp*ом

маленького батюшку
затукали остроконечники
подобрав полы рясы
бежал в блефуску

«какая разница —
—успокаивал свою
маленькую
пастырскую совесть –
—и там
такие же лилипуты»

Чипполлино

Молодой дьякон, вбегле хиротонисан,
С плачем просыпается: приснилось ему,
Что служил он лихорадочно, среди каких-то кулис,
И пахло мышами, а сцена ползла во тьму.

Что служил он с потным позором, в одних трусах,
В ораре, прилепленном скотчем к плечу, бледный, как мел,
И голос дрожал, а в уничтожающий ответ
Хор незримый «анаксиос!» гремел.

И вот проснулся; и трясся, – сердце где,
А где селезёнка! – и так дьякон рыдал:
«Моя мразь наставляет меня в ночи!
Я не вычитал правила, Господи, я так мал!

Христе мой! Душат меня сопли, а платка чистого нет,
Отпусти меня, Господи, нет мне, грешнику, прощёного дня!
Мне снилось, что право правили вальсамоновы стражи: повалили, рыча,
И, риза за ризою, облачение содрали с меня!»

И Господь присел, утешая: «Клирик ты луковый, опять не спишь!
Ну не плачь ты, милый, ну прости ты их.
Что ж ни силы, ни славы не можешь ты удержать!..
Ох, руки твои дырявые – вроде Моих.

Ну содрали стихарь, ну подрясник с бородой,
Ну тело, душу, – ну что? всё равно не твоё.
Это – Моё. А сердцевинка-то луковки – гляди! – цела,
Вот она! И уж никто не дерзнёт её.

Се, чтоб родилось дитятко, сдирают с него послед,
И мать снимают с него; и – чист, грязи грязней.
Так, слой за слоем, за любовью любовь – тебя
Одену Я светом, луковка, яко ризой Моей.»

Халкидон, знамение пререкаемое

Над могилами мучеников лампады не гаснут.
Злой ветер в ночи воет,
С трепетными пламенами воюет,
Зло хохочет:
«Какой же Ты Бог, если умер!
Какой же Ты Человек, если воскрес!»

Внук расстрелянного священника,
Семинарист-первокурсник,
За полночь к экзамену готовясь,
Уснул сидя.
Ломкие плечи зябки,
Рыжий вихор, слюны капелька – всё
В нём спит. Под головою –
Книга, история Вселенских Соборов.
Парнишка во сне улыбается: он видит,
Как в белизне и злате, там, в небе,
Кирилл и Несторий
Встретились и обнялись, плача.

Безумствуй бессильно, злой ветер!
Ты – знак распада:
Ведь Бог и человек – две полноты совершенных,
И когда они воссоединились
В крови и сиянии слёз, – миру
Стало их не вместить, и ночь,
Треща, лопнула. И в швы
Хлынуло утро.

23.05.2006

IMG_2531

* * *

Льдинкой хрустит, март пророчествует
Сиреневая звезда.
Маленький город сонно ворочается
За пазухой у Христа.

Спи, ещё рано, спи, Мой выстраданный,
Суетный Мой!
Скоро будильник взорвётся, выстрелит
Новой весной.

Небо, как хлеб, разломим надвое –
Синь, высота!
Радостно с серых крыш закапают
Кровь и вода. †

25.02.2008

Священник Сергий Круглов

Священник Сергий Круглов

Блудный сын

Так я ничьим рабом не быть старался,
Что в плен попал в земле глухонемых,
И привкус поролоновый остался
В твоих, о жизнь моя, стихах переводных.

Мне в уши ноют голоса чужие,
И не видать лица ни одного,
И я привык – теплы бока свиные,
И жаль рожков, и рабства моего.

Прошло ли двадцать лет? вчера? сегодня? –
С Тобой, лицом к лицу, стоял я зло,
И из передней, как из преисподней,
Угарной вольностью несло.

Был май лихой, и пьяный и зелёный,
И Ты в дорогу мне конвертов передал,
Но я тогда не верил в почтальонов
И стиль эпистолярный презирал.

А здесь …хватает мне труда дневного,
Чтоб по навозу вилами писать,
И не припомнить мне ни улицы, ни дома,
И нет слюны, чтоб марку облизать.

Всё так, как есть; лишь иногда, ночами,
В воды стекло стоялое гляжусь,
И сединой, и горем, и глазами
Я на Тебя похожим становлюсь.

Егорий из Скотопригорьевска

Ксении Лученко

-А поворотись-ка, сын!
(Гоголь)

И вот наш алтарник вырос,
Уехал от нас в большой город
И, закончив там первый курс семинарии, на вакации прибыл.

Снисходительно пройдясь по храму, ставшему ему тесноватым,
Перво-наперво поразил он
Девчонок из воскресной школы
(На их робкие приветствия кивнув сдержанно, как младой Тихонов-Штирлиц)
Лощеным кроем черной семинарской пары.
Затем довел до свекольного румянца
Молоденькую сей же школы директрису,
Расспросив, не завели ли еще на приходе
Православного молодежного ночного клуба,
А также и сочувственно заметив,
Что не целовать иконы во время месячных – народное суеверье.
Затем, взойдя на клирос, где шла спевка,
Послушал, вполголоса хмыкнул : «Глас десятый !…
Этот стон у нас песней зовется!» —
И, золочеными очочками блистая,
Прочел наставительным тоном притихшим пенсионеркам
Лекцию о демественном распеве.
Войдя в алтарь, оглядел иконы,
Писанные в синодальное время оно,
На которых упитанные архангелы складчато вздымали
Пучочки белых печеночниц под видом ваий
И газовые горелки с ручками под видом мечей,
Архангелы с ширококостными простодушными важными ликами
(Модели безвестных богомазов, почетные мещане,
Давно упокоились в суглинке, под рябинами местного погоста),
И , скривив губы, молвил:
«Мда!… Скотопригоньевский стиль, вырожденье!…
И где обратная перпектива?
Архимандрит Зинон был бы в шоке!..»
И, наконец, когда обличительно перстом указал он
На деревянного, крашеного в белый,
Голубя над Царскими вратами
И начал: «Упадочная тенденция! Еще на Большом Московском соборе…»,
А голубь в ответ, не утерпев, метко, смачно капнул
На отутюженный его воротник, попутно
Стеколки очочков забрызгав, —
Так он обиделся, такие рдяные, рясные
Навернулись слезы на пушистых русых ресницах,
Что старенький батюшка рассмеялся:
«Жорка-обжорка! Да какой же ты, родненький мой, большой стал!»
И, потянувшись на цыпочках, поцеловал чадо
В непокорную вихрастую макушку.

Отца Сергия слушали, затаив дыхание

Отца Сергия слушали, затаив дыхание

Процесс

Церковные старосты, цитируя мистиков,
Имеют поймать еретиков с поличным.
Еретики, цитируя тех же мистиков,
Норовят подсыпать старостам в молоко пургену
(Если пост — то молоко, разумеется, соевое).

Процесс так разросся,
Что папки с делами заняли две трети помещений
Епархиального управления. Что-то будет.

Мистики — те молчат. Они знают:
Как бы ни повернулось дело,
Всё равно именно им придётся за всё ответить.

Как дети под дождём, стоят они молча
(Когда семью выгнали из дома,
А взрослые, поклявшись мстить, ушли в горы).
В ПУСТЫНЕ


Оставив злой, гнилой, погибающий мир,
Ты отвернулся и ушёл в пески,
Прочь от скверны, прочь.
Там, в пустыне, ты начал заново: молитва и пост,
Небо и ты.
Бог тихонько вздохнул,
Поднял брошенный мир и побрёл за тобой вслед.
Увязая в песке,
Бог подошёл и неловко пристроил мир
У твоих ног. Когда ты не обернулся,
Он кашлянул, подвинул ношу поближе.
(Так, выйдя из джунглей, туземная мать,
Ни слова не разумея по-человечьи, кладёт
Безнадёжно раздутое в тропической водянке дитя
У ног большого белого человека:
Спаси моего ребёнка, сагиб.)

И какая разражается битва! В каком
Яростном отчаяньи вы двое!
Сцепились, рыча друг другу в лицо,
Жилы вздулись, не дрогнет ни один!
Небесные силы – и те
В ужасе скрылись, страшатся глядеть!

А мир – тот ничего не видит. Мир спит,
В липком сне зубы его скрипят – видимо, глисты,
Солнце палит веки, изъеденные лишаём;
Миру снится гуашевый сон:
Солнышко о шести толстых лучах, белый песок,
Красное море – лазоревым вдалеке,
Павел – коричневый старичок – в профиль, под пальмой плетёт
Опоясание из палой листвы,
Пряничный ворон, янтарный хлеб.

АЙЯ ЭАРЕНДИЛ ЭЛЕНИОН АНКАЛИМА

в пригородной лесополосе – праздник победы

добра над злом:

там мирные ролевики-толкинисты с гопниками сражались

выстояли одолели связали

посадили на опушке

ждать восхода

когда солнышко превратит гопников в камень

толкинисты — всем под сорок

одиннадцать мужиков и две тетки

лучезарные у всех имена из одних гласных

плебейским языком и не произнесешь рискуешь

поиметь заворот гортани –

тихо улыбаясь точат

деревянные мечи

сурово и ласково на синдарине

гопников увещевают:

«то-то тролли служители мрачного срача смиритесь

радуйтесь скоро станете

добрым поделочным камнем сердоликом

годным на талисманы руны и плащные застежки

послужите на дело победы

сил света!»

гопники – двоим из троих по пятнадцать

одному восемнадцать – не отвечают

лежат на траве вповалку

дрожат от предутреннего хлада шмыгают носами

сквозь дыры от выбитых зубов цыкают розовым тягучим

треники от росы намокли

мосластые локти сведены за спиною

посинелые ладони в цыпках

обреченно прислушиваются: вон в тумане

прогудела первая электричка

скоро

взойдет солнце

Потопная песнь

За мной, за мной, весёлый Ной,
Отважный капитан!
Веди кораблик заводной
Сквозь рифы и туман!

Грузи на борт свой скарб скорей
С собакой и котом,
В дорогу трубочку набей
Душистым табачком,

Винца бутылку погрузи,
А то и не одну,
И сыновей своих возьми,
И верную жену,

И том стихов, и свет свечи,
И сладких снов ушат,
И тараканов, что в ночи
За печкою шуршат,

Возьми печалей и забот,
И умерших друзей,
И всех соседей, кто живёт
На улице твоей,

И город погрузи на борт,
Весь прах его и тлен
(Кряхтит кораблик, но свезёт —
Вот только б не дал крен!..),

И лет прошедших тяжкий груз,
И смерть, что впереди, —
Возьми, покуда отвернусь,
В кораблик посади.

Скорей! А то Мой гнев придёт —
А ты в порту стоишь!
Что увезёшь — то пусть живёт.
Всё, что благословишь.

15.03.2008.

По завершении поэтического вечера в Татьянинском храме

По завершении поэтического вечера в Татьянинском храме

МОСКВА – ТРЕТИЙ РИМ

Осень – ярый пожар, да внутри гнилой.
Золотая, но смерть по сути своей.
Костер раскола разжигал Аввакум,
Но дрова-то собирал Филофей.

Отпала гордыня, смирилась до зела,
Да смочило дождями – грязь да зола.

Приступит Русь, и сердце глубоко,
А в сердце – грязь до дна, и на грязи воздвигнуть
непросто
Вавилонскую башню, третий Рим,
Музей холокоста.
ОБЩЕНИЕ СВЯТЫХ

Мы когда-то считали, что нимб –
Просто блестящий металлический диск,
Которым голова прикрепляется к доске.
Мы за чудо почитали копоть икон
И неразличимость цветов. Чудес
Мы не знали. Но произошло
Открытие небес, светолитие дня.

Как молоды оказались вы!
Раскрыв рты, мы смотрим на вас,
Как младшие братья, позабыв совок,
Из песочницы восхищенно глядят
На белозубого брата-моряка,
Пришедшего на побывку весной.
Лучистый смех, сиянье погон,
Сильные руки, вверх взмывает малыш.

Так вот что такое пурпур – живая кровь!
Так вот что есть бытие – вохра и санкирь!
Так вот что есть золото – не металл,
Но живое сгущение света! Так вот
Что такое белое!

Когда вы склоняетесь, встаете близ,
Мы забываем уныние и печаль,
Одиночество, тревогу и плен,-
Собственно, все, что и составляет предмет
Нашей слезной молитвы к вам.

Поскольку вы здесь...
У нас есть небольшая просьба. Эту историю удалось рассказать благодаря поддержке читателей. Даже самое небольшое ежемесячное пожертвование помогает работать редакции и создавать важные материалы для людей.
Сейчас ваша помощь нужна как никогда.
Лучшие материалы
Друзья, Правмир уже много лет вместе с вами. Вся наша команда живет общим делом и призванием - служение людям и возможность сделать мир вокруг добрее и милосерднее!
Такое важное и большое дело можно делать только вместе. Поэтому «Правмир» просит вас о поддержке. Например, 50 рублей в месяц это много или мало? Чашка кофе? Это не так много для семейного бюджета, но это значительная сумма для Правмира.