Поморский мужик, русский Леонардо да Винчи. Факты о Михаиле Ломоносове

Удивительное дарование

Такая необычная жизнь по закону жанра полнится легендами. Что из них вымысел, что правда — уже не всегда разберешь. Дьячок упал перед «вундеркиндом» на колени, честно признавшись, что ему больше нечего передать мальчику — запас его знаний исчерпался.

У односельчан Михайло раздобыл тот книжный максимум, который вообще можно было найти в русской провинции того времени — «Грамматику» церковнославянского языка Мелетия Смотрицкого и «Арифметику» Леонтия Магницкого, в которой были изложены основы геометрии, астрономии и навигации. С равным рвением и удовольствием он изучал и числа, и «Псалтирь рифмотворную» Симеона Полоцкого — через нее он познакомился с азами поэзии.

Деревенские парни однажды даже поколотили Михайлу — за чтение прихожанам псалмов. Драка произошла прямо при выходе из церкви.

Меня оставил мой отец
И мать еще в младенстве,
Но восприял меня Творец
И дал жить в благоденстве.

В этих строках, написанных много лет спустя, Ломоносов довольно откровенно расскажет, что полноценного семейного счастья в родительском доме он так и не познал.

Злая мачеха

Когда Михайле было девять лет, его мама умерла и отец женился снова. Но и вторая жена вскоре умерла — отец женился в третий раз. Обе женщины относились к пасынку как совершенно классические мачехи из сказок. Даже его — казалось бы, очевидно похвальную — тягу к знаниям они обернули в желание отлынуть от дела и сидеть «попусту за книгами». И постоянно настраивали против него родного отца:

«Я… имеючи отца, хотя по натуре доброго человека, однако в крайнем невежестве воспитанного, и злую и завистливую мачеху, которая всячески старалась произвести гнев в отце моем, представляя, что я всегда сижу по-пустому за книгами. Для того многократно я принужден был читать и учиться, чему возможно было, в уединенных местах и терпеть стужу и голод, пока не ушел в Спасские школы».

О. Кочаров. «Ломоносов на родине» 1954 г.

Ирина Семеновна, вторая мачеха, надолго поселила в душе Михайлы чувство подавленности и одиночества. Возможно, жадное впитывание новых знаний было для него своего рода заместительной терапией — способом компенсировать нехватку родительского тепла. 

«Сомнительные» друзья

Дальнейший поворот этого сказочного сюжета тоже психологически объясним — на семнадцатом году жизни даровитый юноша примыкает к секте раскольников-беспоповцев. 

Старообрядцы направились на север страны еще во времена религиозных гонений середины XVII века. Формально раскол возник как реакция на церковные нововведения, которые можно назвать реформой патриарха Никона. Но фактически это движение «питалось» и другими, гораздо более земными, мотивами. Народ боролся против системно усиливающегося крепостничества, дальнейшего и неуклонного закрепощения крестьян. 

Несогласные уходили в леса, мигрировали по всей стране подальше от центра — на север, Урал, в Сибирь. Они основывали поселения и держались своих взглядов настолько истово, что частыми были случаи самосожжения при осаде царскими ратниками.

Ломоносов, безусловно, слышал о преследованиях раскольников. Сейчас трудно определить, насколько он им симпатизировал в чисто религиозном отношении, но истории о казни мятежных старцев Соловецкого монастыря в 1676 году и предании огню протопопа Аввакума, вступившего в идейное единоборство с самим царем Алексеем Михайловичем, очевидно, вызывали в нем сильную эмоциональную реакцию, не без жалости к жертвам насилия. 

Кроме того, сами раскольники были людьми очень социально активными — они умели грамотно выстроить общение с людьми извне, понимали, как воздействовать на них логически и психологически. При их дружных общинах — своим они помогали всегда — действовали школы, обучавшие риторике и грамматике. 

С. Милорадович. «Путешествие Аввакума по Сибири»

Пройти мимо Ломоносова они просто не могли, да и сам он на тот момент был человеком, страдавшим от множества житейских и философских проблем. В «новой семье» он, конечно, чаял отыскать ответы, успокоить свою совесть, увидеть свет в этой жизни.

И тут ранняя «прививка» к науке сыграла свою судьбоносную роль. Ломоносов, родившийся в свободной крестьянской среде, не привыкшей к слепому подчинению и холопству, любивший саму свободную мысль, не мог вытерпеть сектантской унификации всех и вся и тотальной нетерпимости к любому самовыражению. Исключительную «зацикленность» на религиозности в противовес изучению хоть каких-то «земных» вопросов мироустройства Михайло также принять не мог — он как раз очень хотел исследовать окружающий его мир. 

Необыкновенное путешествие

С побега из секты и началось его сказочное путешествие — ночью, разумеется, в полной секретности, взяв с собой две рубахи, тулуп и «волшебную» книгу «Арифметику», девятнадцатилетний Ломоносов увязался за рыбным обозом. Караван северной рыбы он догонял три дня… 

Догнав обоз, Ломоносов упросил рыбаков взять его попутчиком. «Дома между тем долго его искали и, не нашед нигде, почитали пропадшим до возвращения обоза по последнему зимнему пути…»

Еще раз подчеркнем, что Михайло был сыном поморского — свободного — крестьянства, уроженцем края, не знавшего помещичьих усадеб. 

«Родись Ломоносов в какой-нибудь помещичьей деревне Центральной России, ему, пожалуй, не пришлось бы сопровождать своего отца дальше, чем до господской усадьбы и до господской пашни, — с полным основанием предположил Георгий Плеханов. — Ему чрезвычайно помогло то обстоятельство, что он был именно архангельским мужиком, мужиком-поморцем, не носившим крепостного ошейника».

А славяновед Владимир Ламанский пришел к выводу, что для рождения самого феномена Ломоносова «в целой России в начале XVIII века едва ли была какая иная область, кроме Двинской земли, с более благоприятною историческою почвою и более счастливыми местными условиями».

Хитроумный обман

В сказках главный герой всегда обнаруживает смекалку и применяет хитрость, граничащую с легким мошенничеством. Вот и Михайло, явившись к ректору Славяно-греко-латинской академии Герману Копцевичу (отметим, что в то время вообще явиться к ректору академии в принципе было возможно), ловко выдал себя за сына холмогорского дворянина. Впечатление, надо полагать, было закреплено дивным светлым умом юноши и его трудно скрываемой страстью к наукам.

А. Васильев. «Ломоносов в Москве»

Ломоносова зачислили в учебное заведение, но в самый низший класс — академия хоть и была Славяно-греко-латинской, но преподавание велось собственно на латыни, которую двинский самородок по понятным причинам не знал. 

Трудности и удачи

В белокаменной Ломоносов еле сводил концы с концами, средства на еду добывал случайной подработкой: то дров наколет, то над усопшим Псалтирь почитает (а читать умел тогда совсем не каждый). Но у Бога на него был особенный план — и Михайло претворял его в жизнь своим талантом и усердием. Осенью 1735 года его фамилия попала в число лучших учеников Спасских школ, которых, согласно приказу Сената Синодального управления, отправляли на учебу в Петербургскую академию. 

23 сентября того же года Ломоносов вместе с Дмитрием Виноградовым и Густавом Рейзером из Кронштадта отправился в ныне польский Любек. Их отобрали как лучших студентов и отправили для учебы в Германию. Примечательно, что Академия наук исправно посылала им за границу инструкции и наставления — что, впрочем, вполне объяснимо: например, Ломоносов был за рубежом в первый раз.  

Заключение в темницу

По законам сказки герой, приблизившись ко двору, обычно едва ли избегает участи угодить в немилость. Вот и Михайло Васильевич, вернувшись в Петербург в 1741 году и став адъюнктом физического класса Академии наук, возможно, мнил себя уже даже не просто сыном дворянина. Сейчас до конца неясно — то ли действительно такая заносчивость бывшего студента, то ли искреннее желание постоять за правду или науку — но в апреле 1743 года Ломоносова за дерзкое поведение в отношении профессоров академии заключили под стражу. За решеткой он пробыл восемь месяцев. Освободили его с условием публичного покаяния. 

Петербургская Академия наук

В камере Михайло Васильевич в первый раз в жизни опробовал свои силы в жанре духовной оды. Он написал сочинения «Утреннее размышление о Божием Величестве» и «Вечернее размышление о Божием Величестве при случае великого северного сияния».

Пушкин, невысоко отзывавшийся о «придворной поэзии» Ломоносова (такие стихи он называл «должностными»), восторженно оценивал его духовные сочинения: «Слог его, ровный, цветущий и живописный, заемлет главное достоинство от глубокого знания книжного славянского языка и от счастливого слияния оного с языком простонародным. Вот почему преложения псалмов и другие сильные и близкие подражания высокой поэзии священных книг суть его лучшие произведения…»

Обличение заблуждений

Его обширный ум «взирал» и на вопросы церковной жизни. Например, известный факт — он подверг жесткой критике прочное суеверие, которое обязывало крестить младенца исключительно в холодной воде. Свое мнение он выразил в письме Ивану Ивановичу Шувалову, названном впоследствии «О размножении и сохранении российского народа».

Ломоносов никогда не «парил» исключительно в высоких материях науки — он был неравнодушен и к чисто житейским вопросам. Вот, например, его рассуждения о неправильном питании в период постов и важнейших церковных праздников: 

«Богу приятнее, когда имеем в сердце чистую совесть, нежели в желудке цинготную рыбу; что посты учреждены не для самоубийства вредными пищами, но для воздержания от излишества; что обманщик, грабитель, неправосудный, мздоимец, вор и другими образы ближнего повредитель прощения не сыщет, хотя бы он вместо обыкновенной постной пищи в семь недель ел щепы, кирпич, мочало, глину и уголье и большую бы часть того времени простоял на голове вместо земных поклонов…»

Н. Наговицын. «Ломоносов за проверкой опытов Р. Бойля» 1958 г.

Пушкин, питавший к биографии Ломоносова живейший интерес (гений гения чует!), оставил такую его характеристику:

«С ним шутить было накладно. Он везде был тот же: дома, где все его трепетали; во дворце, где он дирал за уши пажей; в академии, где, по свидетельству Шлецера, не смели при нем пикнуть… Со всем тем Ломоносов был добродушен… В отношении к самому себе он был очень беспечен… Ломоносов, рожденный в низком сословии, не думал возвысить себя наглостию и запанибратством с людьми высшего состояния (хотя, впрочем, по чину он мог быть им и равный). Но зато умел он за себя постоять и не дорожил ни покровительством своих меценатов, ни своим благосостоянием, когда дело шло о его чести или о торжестве его любимых идей…»

Сам Ломоносов со всей ясностью понимал свою миссию: 

«Я бы охотно молчал и жил в покое, да боюсь наказания от правосудия и Всемогущего Промысла, который не лишил меня дарования и прилежания в учении и ныне дозволил случая, дал терпение и благородную упряжку и смелость к преодолению всех препятствий и распространению наук в Отечестве. Что мне всего в жизни моей дороже».

Этой сказке нет конца

Профессор химии, основатель университета, почетный член Шведской королевской академии наук и Академии наук Болонского института, член Академии трех знатнейших художеств, «русский Леонардо», «Петр Великий русской литературы»… 

Сама жизнь его требует назвать нашего героя гранитом науки. Он сам себя заложил в фундамент всех отечественных университетов. Пушкин о нем прямо сказал: «он… сам был первым нашим университетом».

А. Васильев. «М.В. Ломоносов в химической лаборатории» 1986 г.

Широта его интересов равнялась широте его внутренней свободы: молекулярно-кинетическая теория тепла, физическая химия, наука о стекле, астрономия и оптомеханика, приборостроение, теория электричества и метеорология, география и навигация, поэзия… 

Таким же гениальным образом он оставил свой след в риторике, грамматике и теории стиля, истории и педагогике. 

Неизвестно, сколько бы открытий, достойных Нобелевских премий, он бы еще сделал на своем веку, но Господь забрал его на 54-м году жизни. В марте 1765 года Михайло Васильевич заболел воспалением легких и через месяц — 4 (17) апреля, в Светлый понедельник, исповедавшись и причастившись, предал душу Богу.

Но для сказки — волшебной истории сына простого холмогорского крестьянина, всю жизнь изучавшего творение и преклонявшегося перед Творцом — это был совсем не финал, а начало долгой посмертной жизни, по сей день наполненной благодарной памятью и восхищением.