Я критически относился и отношусь к некоторым взглядам и текстам Солженицына, но соглашаться с тем, что он просто взял и уехал, а не был насильно вывезен за границу, конечно не буду. Американцев к войне с СССР («а СССР, — указывает Поляков, — хотим мы того или нет, по сути одна из политических версий исторической России») он не призывал, потому что, как утверждают защитники Александра Исаевича, был большим русским патриотом и, даже находясь в США, позволял себе резко критиковать американцев.
Но справедливости ради надо напомнить, что он критиковал их за самые разные вещи — например, за то, что они недостаточно решительно противостояли коммунистической угрозе, которую представляла собой советская версия России. В «Архипелаге ГУЛАГ» он приводил рассуждения зэков не только о том, что им была бы желательна американская оккупация, но и о том, что они бы одобрили американцев, если бы те сбросили на Москву атомную бомбу. А чем же это, интересно, такое ужасное желание было вызвано? Оно было вызвано и оправдано запредельной бесчеловечностью советского строя в сталинской «версии», которая казалась людям, превращенным в лагерную пыль, страшнее атомной бомбы. Что позволяет нам до сих пор сравнивать советский режим в сталинском варианте с режимом нацистской Германии.
Одна пожилая полька, во время войны угнанная в Германию и попавшая в Дрездене под американскую бомбежку, рассказывала мне, что она тогда сидела в подвале и, готовая сама погибнуть, шептала: «Так им и надо! Так им и надо! Так им и надо!».
Солженицын так ненавидел советский строй (имея на это достаточно оснований), что оправдывал власовцев. Но при этом он ставил вопрос о том, кто кого предал первым — люди советскую власть или она людей. Тема предательства у Александра Исаевича присутствует не только в «Архипелаге», но и в романе «В круге первом», где дипломат Иннокентий Володин пытается предупредить американцев о возможном похищении у них советскими агентами секретов атомной бомбы.
Как бы я ни относился к словам и делам Солженицына, у меня нет оснований сомневаться в его патриотизме. Но его опыт показывает, что можно быть патриотом и критически относиться к существующей власти, а в некоторых случаях — ненавидеть ее и желать ее поражения. Сейчас происходит попытка приспособить Солженицына к текущим идеологическим потребностям существующей власти, но оказывается, что его сочинения не совсем вписываются в навязываемую обществу историческую концепцию, согласно которой все наше прошлое во все времена (кроме девяностых годов) было просто великолепно — на что, ссылаясь на высокий авторитет 5-го управления КГБ, справедливо указал бдительный Юрий Поляков. Сомневаться в патриотизме Полякова и его единомышленников у меня тоже нет причины, и я, если бы отнесся к их декларациям сколько-нибудь всерьез, готов был бы предположить, что, окажись они перед жестокой альтернативой — изнывать на воле под гнетом американских оккупантов или гнить на нарах под охраной сталинских вертухаев, — они без колебаний выбрали бы второй вариант.
