Разум есть дар Божий, одна из граней нашего богоподобия. Господь создал человека по образу Своему и подобию свободной, разумной, творческой личностью. Все эти грани в результате грехопадения оказались искаженными, однако не утраченными окончательно. Во Христе, через Его воплощение, служение, смерть и воскресение, Бог восстанавливает “падший образ”. Церковь как врата Царствия Божия открывает нам возможность приобщиться этой реальности, обрести полноту своего богоподобия и своего человечества. Творческая, свободная самореализация человека как участника Царства Божия предполагает и разумное познание, без которого невозможны ни свобода, ни творчество.
Разум Истины, конечно же, обладает иными качественными признаками по сравнению с падшим человеческим разумом. Стяжать этот разум, ум Христов, как называет его апостол Павел, — наша задача. Чтобы понять, в чем она состоит практически, важно уяснить, каковы эти признаки и в чем заключается поврежденность человеческого сознания в результате грехопадения.
Разум Истины направлен в первую очередь именно на Истину. Причем речь идет не только о рациональном познании, но о постижении всем существом, о приобщении, восхождении от силы в силу, ко все большей полноте этого постижения. Рацио не действует изолированно, но гармонически сочетается с духовным и душевным началом. Постижение можно было бы (вслед за многочисленными философами, пытавшимися охарактеризовать этот тип познания) назвать целостным знанием, то есть охватывающим всю полноту реальности и приобщающим ей.
Главным органом его является сердце человека, которое по учению Библии (отчасти предвосхищенному предшествующей человеческой мудростью) есть центр, средоточие человеческого существа. Главной движущей силой, энергией, является любовь. Постижение в любви предполагает стремление к единению, прозрачность границ личности, ее умаление и вместе с тем ее бесконечное расширение и обогащение. Святитель Григорий Нисский описывает пребывание в раю, то есть содержание жизни в Царстве Божием, как бесконечно возрастающее и углубляющееся богопознание. Это соучастие в Божественной жизни Святой Троицы, являющей образ совершенной любви, взаимного смирения и самоотдачи, а также абсолютного единства в абсолютном многообразии, неизбежно включает в себя и единение с другими человеческими личностями.
Неисчерпаемость этого процесса не следует мыслить в категориях падшего бытия как дурную бесконечность и изменчивость, которые со времен Платона почитались признаками несовершенства. В Царстве Божием это возрастание в постижении и единении приносит все большую жажду и все большее удовлетворение, радость, полноту существования и гармонию. Вслед за преподобным Серафимом Саровским состояние это можно назвать “всетворческим”. Таким образом реализуется замысел Божий о человеке как гармонической, творческой и свободной личности, осуществляющейся в любви.
После грехопадения в мир пришли дисгармония, несовершенство и смерть. Человек потерял свою целостность и стал неспособным к целомудрию, то есть целостному “мудрованию”, постижению разума Истины, свойственному Царству Божию. Рациональное познание, не взаимосвязанное с духовным и душевным началами, становится эгоистичным и осколочным. Любопытство и прагматизм оказываются движущей силой этого процесса по мере постепенной утраты человечеством подсознательной памяти о былой целостности и полноте (мифопоэтический тип сознания, свойственный архаическим обществам, разлагается уже на исходе античности).
Гносеологически прагматизм проявляется в потребности присвоить и потребить познаваемый объект, тем самым отчуждая его и разрушая. На этом пути познание приходит в тупик самоанализа и саморазрушения (солипсизм, феноменология, структурализм), в конечном итоге приводит к возвеличиванию животного, стихийного и хаотического в человеке, к его развоплощению.
Если в раю Адам был призван наименовать все, что создал Творец, и далее “возделывать рай”, тем самым включаясь в Божественный творческий процесс, то в падшем мире человечество оказалось на пути развития научно-технического прогресса. Сегодня как никогда, пожалуй, мы имеем возможность пользоваться плодами этого прогресса, — но и как никогда видим его ограниченность, его тупиковость и разрушительность. Очевидно, что цивилизация потребления вызвала к жизни силы саморазрушения, способные привести к молниеносному и тотальному уничтожению всей планеты, что стремительно ухудшается экология, что человек, попав под воздействие средств массовой информации, рекламы, электронных технологий и глобальной коммерциализации, становится подверженным манипуляциям, одиноким и закованным в несвободу навязываемых потребностей, зависимостей и страхов.
Современный мир называют уже не индустриальным, каковым он был еще в середине ХХ века, но постиндустриальным, имея в виду, очевидно, возрастающее ощущение исчерпанности и тупиковости ничем не ограниченного научно-технического прогресса. Точно так же этот мир именует себя постхристианским, что означает, что пересмотру подвергаются аксиомы миросозерцания, лежащего в основе всей цивилизации. Если гуманизм можно признать системой “выветрившихся”, секуляризированных христианских ценностей (“свобода, равенство, братство” и т. д.), то современный этап истории позволяет говорить о том, что набирает силу процесс дегуманизации человечества. Былые гуманистические ценности продолжают “выветриваться”; даже половые различительные признаки перестают признаваться фундаментальными. Виртуальный мир, завоевывающий сознание масс, наполнен монстрами и насилием, туда, как и в кинематограф, вытесняется все, что неприемлемо в жизни, но перестает именоваться злом в свете тотального мировоззренческого и нравственного релятивизма.
В этом контексте теряет свои позиции так называемый научный атеизм, то есть отрицание бытия Божия и религии как заблуждений, не соответствующих научной картине мира. Наиболее распространенной системой координат становится агностицизм, то есть отказ от самой постановки вопроса о Боге (“мы не знаем и не можем знать, есть Бог или Его нет; в конце концов, таким образом, нам удобнее жить, как хочется”). Исчезает и понятие о научной картине мира; она сменяется галереей теорий, каждая из которых не претендует на исключительность и является оправданной лишь в силу собственной непротиворечивости.
Любая целостная картина мира, и в частности христианская, в этом контексте оказывается “неполиткорректной” и тоталитарной. За нечто само собою разумеющееся принимается плюрализм и релятивизм как в области знания, так и в области нравственной. Ставятся под сомнение универсальность таких понятий, как Истина, красота, добро. Религия и любые системы ценностей (этические, эстетические и т. д.) вытесняются в сугубо частную сферу. Ничто не должно мешать сосуществованию в обществе, ориентированном на потребление и удовлетворение им же самим продуцируемых потребностей.
Как же мы, христиане, в свете всего вышеизложенного должны входить в разум Истины, стяжать ум Христов, чтобы быть личностями свободными, разумными и творческими? Прежде всего необходим опыт Царствия Божия, который открывается нам в Церкви, в ее вере, в ее таинствах, особенно в Евхаристии.
Собственно соборным опытом Царствия и является Предание Церкви. При этом важно отличать собственно Предание (с большой буквы), основой которого является Писание, догматы Соборов, признанные общецерковно мнения отдельных Отцов, которые именуются учителями Церкви, от преданий (с маленькой буквы). Последние не обязательно являются в чистом виде фольклором, это предания человеческие, в них сильна обусловленность представлениями времени, подчас немало фантазии. Такие предания вполне законны, но нуждаются в критическом восприятии и должны рассматриваться как памятники церковной культуры в широком смысле этого слова.
Усвоение Предания Церкви предполагает в первую очередь смирение разума, его очищение, которое совершается параллельно очищению сердца от страстей, освобождению от зависимостей, преображению благодатью Святого Духа. Начало премудрости — бояться Бога и венец премудрости — страх Господень…, то есть смирение, направленность на Истину (а не любопытство), благоговение, любовь как главный двигатель мышления и познания, соединение ума и сердца.
Ошибочно полагать, что падший разум окончательно поврежден и его необходимо попросту отключить из аскетических соображений, что сначала надо достигнуть “обожения”, а уж потом начинать думать, что все и так придумали святые Отцы, их “учению” должно следовать, в лучшем случае лишь добавляя новые элементы в созданный ими “византийский синтез”. Эта позиция напоминает ветхозаветных фарисеев и законников времени земного служения Иисуса Христа, которые занимались тем, что разрабатывали систему применения закона к мельчайшим случаям изменившейся со времен Моисея жизни. Строго говоря, никакого особого “учения святых Отцов” просто не существует; есть учение Церкви, запечатленное в соборном ее Предании, и есть отдельные мнения отдельных святых, далеко не всегда согласуемые между собой.
Что же касается отключения разума до времени достижения совершенства (кстати, сами святые никогда не утверждали, что достигли его, и всегда осознавали себя лишь на ступенях восхождения, которому нет предела), то это равносильно отказу от чувств или эстетического вкуса. Мы знаем немало тому примеров. И в истории, и в человеческой личности Царство Божие есть внутри нас, оно возрастает неприметным образом, действует изнутри. Его можно сравнить с побегом, который постепенно показывается из-под земли, приподнимая шелуху прошлогодних листьев, на его листьях могут оставаться комки земли. Процесс возрастания предполагает всестороннюю творческую деятельность как аскетического плана, так и умственную.
В этой связи хотелось бы поделиться некоторыми соображениями о том, как христианину, стяжающему ум Христов, ориентироваться в современном мире.
В первую очередь важно уточнить, что представляет собой так называемый здравый смысл, так как этим понятием во все времена широко пользуются как верующие, так и их оппоненты. Здравое, то есть здоровое рассуждение всегда непредвзято и строится на основе мудрости, почерпнутой из опыта, как личного, так и коллективного.
Слова Иисуса Христа во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними (Мф 7:12), суммирующие как ветхозаветную, так и общечеловеческую мудрость, вполне можно охарактеризовать именно как здравый смысл. Предприимчивость чад века сего Господь в своем роде ставит в пример чадам Царствия. Апостол Павел называет проповедь Иисуса здравым учением; с этим учением ничего общего не имеет благочестивая мифологизация, стремящаяся любое духовно значимое событие облечь в преувеличенные, а иногда и просто сказочные формы.
Вместе с тем под здравым смыслом часто подразумевается простой набор аксиом, распространенных в ту или иную эпоху, воспринимаемых некритически и представляющих из себя омертвевшие осколки весьма относительных истин, претендующих быть “объективными”. В Средние века, например, “здравый смысл” подсказывал, что сожжение еретика или колдуна является актом милосердия, так как через временные мучения избавляет его душу от муки вечной. В дальнейшем не менее очевидным, также с точки зрения здравого смысла, представлялось невероятным бессмертие души, непорочное зачатие, воскресение и т. д.
Исторически всегда существовало искушение примирить проповедь Царства Небесного и мудрость века сего, сделать христианство “по плечу” обитателю падшего мира, наладить, так сказать, христианский быт. Но нужно всегда помнить утверждавшуюся христианством, в особенности восточным, ценность “Христа ради” юродства как особого подвига. Юродивый — человек, который ведет себя вразрез с общепринятыми установками. Юродство взрывает изнутри систему аксиом падшего разума, напоминает о неотмирности Царства и несовместимости его законов с порядками века сего.
Вместе с тем нельзя забывать, что славянское слово юродивый означает еще и ‘глупый, безумный’ в прямом смысле этого слова. Безумие не во Христе, не ради Христа и Его Царства, есть элементарная глупость; достаточно вспомнить “юродивых дев” из притчи Спасителя, которые проявили непредусмотрительность, не рассчитали, когда появится жених.
В здравом смысле самом по себе столько же здоровья, сколько и нездоровья в силу общей поврежденности человечества грехопадением. Здравый смысл как общепринятый, общечеловеческий способ ориентироваться в падшем мире Евангелие не отвергает всецело; он “исцеляется”, то есть обогащается и расширяется, поставляется в перспективу Царства Божия…
А как мы, христиане, должны воспринимать так называемую “внешнюю мудрость”, то есть ориентироваться в условиях современного плюрализма, охватившего сегодня все сферы человеческого существования? Должны ли мы угрюмо замкнуться в своем “углу”, время от времени вступая в “переписку” с окружающим нас миром с агрессивно оборонительных позиций, или, может быть, идти в ногу со временем и занять скромное положение в общей мозаике религиозных традиций, так сказать, в частном секторе, всех признавая и никому не переча?
Плюрализм в чистом виде как принципиальный отказ от иерархической системы ценностей и целостного восприятия бытия противоречит христианскому мировоззрению. Христос говорит: Я есмь путь и истина и жизнь. Не может быть нескольких абсолютных истин, ибо в этом случае они неизбежно делаются относительными и прав оказывается в конечном итоге Пилат. Если истина многолика и пути к ней в принципе разнообразны, то теряется исключительный смысл как Ветхого Завета, так и боговоплощения, страданий, смерти и воскресения Иисуса Христа. Концепция “космического” Христа, якобы объемлющего все традиции и учения, ничего общего не имеет с Евангельским реализмом, тео- и христоцентричным.
С другой стороны, христианская истина по сути своей не может быть никому навязана силой, не может быть превращена в идеологию мирового сообщества или отдельной страны. Это идет вразрез с тем, что Царство Божие не от мира сего, вразрез с той свободой, которую открывает нам Евангелие. Высшие формы свободы (свобода чад Божьих) не отменяют низшие ее формы (свобода выбора, совести, слова, передвижения и т. д.), которые также являются хотя и не основной, но частью нашего богоподобия, ведь при создании человек был наделен как раз первичной свободой, а в высшей должен был еще возрастать. Лукавое отрицание этого факта во все времена порождало различные виды религиозного принуждения и вело к искажению истины.
Именно поэтому мы не должны продолжать абсолютизировать те формы, которые приняло христианское послание в течение Средних веков. В этот период наряду с грандиозными достижениями в новозаветное сознание оказались привнесены ветхозаветные (законничество, клерикализм и ритуализм) и даже языческие (имперское сознание) элементы, а насилие прочно вошло в арсенал средств осуществления миссии и борьбы с ересями. Постепенно социокультурные и фольклорные наслоения стали затемнять (и продолжают это делать по сию пору) сущность Предания Церкви. Абсолютизация этих форм стала, в частности, одним из факторов разделения христиан, а в дальнейшем привела к реакции в виде секуляризма Нового времени и к возникновению современного мира, называющего себя постхристианским.
Если отказ от подобной абсолютизации во имя возвращения к первоосновам новозаветного церковного Предания содержит известную долю плюрализма, то это необходимо признать законным и даже жизненно важным как элемент рассуждения, покаяния и смирения. Стремясь к осуществлению этих добродетелей в плане личном, мы обязаны практиковать их на уровне церковном и конфессиональном в отношении к нашей истории и к нынешнему положению дел, если хотим, чтобы свидетельство Церкви в современном мире звучало весомо и убедительно.
Известная доля плюрализма необходима и в отношении к “мудрости внешней”. Руководствуясь любопытством, или, иначе говоря, жаждой познания падшего мира средствами падшего разума, человеческий ум не утратил окончательно своего богоподобия. Обреченный оперировать относительными истинами, он, пускай и в искаженной форме, продолжает реализовывать себя, пытаясь удовлетворить жажду в абсолюте. На этих путях он способен подойти к черте, за которой начинается свет высшей реальности, то есть нарушенной на земле, но пребывающей в более глубоком измерении полноты бытия. Однако на этой грани он способен лишь замереть. Далее необходимо смирение и воззвание о помощи…
Мы не должны отрицать этой относительной ценности достижений падшего разума. Его метания и искания, находки и тупики так или иначе дают импульс для христианской мысли. Очевидно, что ни одна философская система и тем более научная теория не могут быть признаны единственно возможными с христианской точки зрения. В то же время практически во всех них можно найти крупицу смысла или по крайней мере интерпретировать их в христианских категориях. Важно, чтобы это происходило осознанно. Христианин должен владеть всей проблематикой человеческих исканий, уметь отыскать зерно истины, намек на нее, указать на источник света в темном лесу чистилища концепций, теорий и открытий…
Что касается практического, нравственного приложения всего вышеизложенного, то если разум есть дар Божий, без суждения и рассуждения не обойтись. В сочетании со страхом Божиим они приводят к мудрости. Здесь, однако, возникает важный вопрос: где в области нравственной проходит граница между вполне законным суждением и осуждением, безусловно запрещенным в Евангелии? Ведь рассуждение предполагает анализ, различение и в конце концов оценку, а также вытекающую из этого реакцию. Грех есть грех. Если отказаться от его идентификации, мы в конечном итоге сами оказываемся беззащитны и рискуем быть зараженными им.
Естественно, однозначное нравственное суждение возможно лишь в случаях, когда имеется прямое и недвусмысленное решение вопроса в Священном Писании или учении Церкви. При этом достаточно абстрактным оказывается утверждение Осуди грех, но не осуждай грешника, так как грех не бывает отвлеченным понятием, его всегда совершает конкретный человек. Какова же должна быть реакция в свете заповеди: Не судите, да не судимы будете, ибо каким судом судите, таким будете судимы <…> И что ты смотришь на сучок в глазе брата твоего, а бревна в твоем глазе не чувствуешь? Или как скажешь брату твоему: “дай я выну сучок из глаза твоего”, а вот, в твоем глазе бревно? Лицемер! вынь прежде бревно из твоего глаза и тогда увидишь, как вынуть сучок из глаза брата твоего (Мф 7:1–5).
Не судить не означает отказываться отличать черное от белого, свет от тьмы, но не осуществлять суд и не делать того, чем заканчивается всякий суд: не выносить приговор. Судья для нас один — Господь Бог, и выносить приговор кому бы то ни было есть узурпация Его прав. Тем более мы не обладаем всеведением Бога и, значит, не можем знать всех смягчающих и иных обстоятельств дела, и уже в силу этого быть объективными и правосудными.
Доподлинно нам известно лишь то, что касается нас самих, и именно себя судить и обязан каждый: Вынь прежде бревно из твоего глаза! Как часто мы видим грех ближнего, но собственных аналогичных и порой более тяжких грехов не видим. Нужно смотреть на ситуацию, как в зеркало, и в первую очередь пытаться разобраться в себе. Часто в нас вызывает сугубое осуждение грех, который мы не можем совершить в силу обстоятельств (возраста, материального положения и т. д.). А сколько раз мы находились на пороге греха, и лишь Господь удерживал нас от падения!
Если мы не имеем права выносить приговор, то что же нам тогда остается делать, когда грех тем не менее очевиден и объективен? Даже когда речь идет о грехе, совершенном лично против нас, и мы обязаны простить, причем “от сердца”, вопрос этот не снимается, так как прощение не меняет сути содеянного. Думается, руководства следует искать в следующих словах Спасителя: Если же согрешит против тебя брат твой, пойди и обличи его между тобою и им одним; если послушает тебя, то приобрел ты брата твоего; если же не послушает, возьми с собою еще одного или двух, дабы устами двух или трех свидетелей подтвердилось всякое слово; если же не послушает их, скажи церкви то есть собранию, общине; а если и церкви не послушает, то да будет он тебе, как язычник и мытарь (Мф 18:15–17).
То, что говорится о грехе, совершенном против нас, имеет универсальный характер. Здесь существенна не столько процедура обличения (что буквально должно означать обнаружение, проговаривание и попытку исправить), сколько конечный результат в случае неудачи: да будет он тебе, как язычник и мытарь. Из общего контекста проповеди Иисуса Христа очевидно, что язычников и мытарей (то есть тех, кто занимается греховной профессией, с которыми невозможно общение) не должно ненавидеть. На их обращение и спасение необходимо надеяться, однако они сами ставят себя вне “церкви”, то есть собрания, общины, в ее полноте. Иными словами, естественной реакцией на грех, не являющийся заблуждением, случайностью или минутной слабостью, должно быть дистанцирование. Не ненавидеть, не выносить приговор, равносильный тому, что человек, совершающий грех, перестает для нас существовать, но отстраниться с любовью и с надеждой на то, что Бог имиже весть судьбами его обратит и спасет.
Только таким образом мы имеем возможность совместить нравственную реакцию и верность Евангельской заповеди, не отключая Богом данный разум и не впадая в лицемерие. Только таким образом мы не рискуем сами оказаться в орбите греха, как напрямую, так и косвенно, негодуя и осуждая. Отстраниться с любовью — в конечном итоге смысл любого церковного запрещения и отлучения. И есть целый ряд областей в современном мире, по отношению к которым нам, христианам, остается только этот подход.
