Перед нами — издание вполне привычного жанра: священник беседует об исповеди. Но многое в этой книге не вполне обычно, точнее — не укладывается в привычные “стандарты”. Во-первых, сразу же бросается в глаза оформление обложки: это не привычные композиции из икон, свечей и церковных книг, а репродукция картины Елены Черкасовой (кажется, уже можно говорить о ней как об известной православной художнице) “Страшный суд”; в качестве иллюстраций в тексте использованы графические работы этой же художницы. Во-вторых, при прочтении можно уже с первых страниц убедиться, что книга написана прекрасным литературным языком; собственно говоря, это является главным требованием к церковной проповеди, но требование это далеко не всегда выполняется. Таким образом, нам предлагается вовсе не пособие по подготовке к исповеди, — ведь если подумать, жанр этот вообще довольно странен, потому что исповедь в своей основе — акт глубоко интимный, глубоко индивидуальный, что и позволяет ей полноправно вливаться в жизнь Церкви1; исповедь — это встреча лицом к Лицу человека как неповторимой личности с Богом, его Творцом и Спасителем, — а в таких пособиях как правило приводятся списки (в которых, очевидно, требуется поставить галочки, как в тестах), причём некоторые позиции в некоторых списках довольно странны, — и какая уж тут индивидуальность…
Итак, перед нами — книга как литературное произведение, и читается она именно как литература, а не как инструкция. Основные ощущения от “Тайны примирения” — легкость и свет. Далеко не часто пастыри говорят с читателем о Боге так, как говорят с членом семьи, с родным и близким человеком, и поэтому интонацию, с которой автор ведёт читателя по книге, можно назвать для нашего времени почти уникальной. Отец Алексий ни разу не позволяет себе проявить хоть что-либо похожее на авторитарность, несмотря на то, что, имея за плечами немалый опыт духовничества и приходского служения, он мог бы подавить своими рассуждениями и читателя, и любых оппонентов. Но вместо этого в “Тайне примирения” сквозят редкостный такт и любовь к людям. Книга умиротворяет, но в то же время и удивляет — ведь переворачивая каждую новую страницу, читатель имеет все основания для того, чтобы задержать дыхание, — до того перспектива текста увлекательна и нетривиальна. Процесс чтения “Тайны примирения” приводит на ум последние строки “Хроник Нарнии” К. С. Льюиса, где о дальнейшей истории этой страны и её обитателей говорится, что она достойна книги, в которой каждая глава лучше предыдущей. И даже если речь заходит о вещах вроде бы известных, и стиль и способ рассмотрения рождают радостное удивление, а оно, между прочим, есть начало и основа любви.
Увы, не секрет, что если бездумно пользоваться церковным Преданием как авторитетным справочником, черпая из него по любому произвольному поводу произвольные же цитаты, то они способны погрести под своим весом любого воцерковлённого человека, не говоря уже о людях новоначальных или вовсе неверующих. Бывает, что церковные писатели, считая себя апологетами, пишут толстенные тома о нравственном богословии и, обильно пересыпая текст цитатами из святых Отцов и правил Вселенских соборов, забывают о том, что от этого смысл их трудов просто перестаёт быть очевидным. Автору “Тайны примирения”, к счастью, удалось избежать этой столь распространённой ошибки, хотя каждая глава в книге отца Алексия предваряется эпиграфом из духовных писателей древности и нового времени, а сам смысл эпиграфа в дальнейшем изложении раскрывается и комментируется, что, во-первых, наглядно показывает преемственность и непрерывность церковного опыта, во-вторых, доказывает, что свои выводы автор делал на основе мнений святых Отцов и в согласии с ними, а в-третьих — что все их слова глубоко продуманы и прочувствованы автором, как говорится, запали ему в душу, и он сообщает их читателю не только как соборный духовный опыт Церкви, но и как свой собственный опыт, усвоенный им из этого источника и пережитый лично. Подобный метод может вызвать у читателя неподдельный интерес к Преданию Церкви. Собственно говоря, честно (то есть без лжи, умолчаний и прочего лукавства) поймать сомневающегося на удочку любопытства — это один из наиболее распространённых приёмов первых христианских апологетов, которые для того, чтобы вызвать у человека интерес к христианству, лишь показывали ему, что некоторые из постулатов христианства уже были в какой-то мере самостоятельно “найдены” и восприняты античными философами, авторитет которых был в то время непререкаемым. Припомним, что традиция “рыбарей” восходит ещё к Апостолам, и не зря Христос говорит рыбаку Симону, известному нам под именем Пётр, и его брату Андрею, что сделает их ловцами людей (см. Мф 4:19; Мк 1:17). Разница в том, что ранние апологеты пользовались авторитетными для их времени источниками, чтобы доказать истинность своих построений, а отец Алексий с помощью своей книги, основанной и на его личном опыте, вызывает интерес к Преданию, которое для нецерковных людей сейчас авторитетом не является, а из церковных далеко не все с ним в должной мере знакомы. Почти забытый ныне приём, возрождённый автором, позволяет сравнить его книгу по значимости для современного читателя с творениями древних апологетов, и хотя сам отец Алексий с таким сравнением вряд ли по своему смирению согласится, его книга может принести человеку, недавно пришедшему в Церковь или вовсе стоящему на её пороге, гораздо больше пользы, чем иное беспорядочное, хотя и высокодуховное чтение. Конечно, со временем придёт черед и Отцов, но до них ещё нужно дорасти.
Одному из авторов данной рецензии при первом же знакомстве с книгой довелось не вполне тривиальным образом убедиться в её крайней актуальности. Зазвонил телефон, говорил человек, мягко говоря, не выполнивший своих обязанностей и всячески при этом старающийся уйти от ответственности; приходилось ему, бедняге, быть просто грубым. А перед его собеседницей лежала книга, раскрытая на заголовке: “Словом прости побеждается сатана”. Наверное, можно не продолжать.
“Тайна примирения” необычайно трезво описывает реалии духовной жизни христианина — как новоначального, так и уже много лет пребывающего в Церкви. Так, вопреки обычной практике понимания Таинства исповеди как “личного” Таинства, совершающегося отдельно от Церкви (этому способствует не вполне правильное толкование понятия тайны исповеди), отец Алексий обращает внимание на вселенскость происходящего — ведь на небесах и об одном кающемся грешнике бывает радость, — и большая, нежели о целом сонме праведников2. Экклезиологичность концепции покаяния в книге совершенно естественно приводит к тому, что здесь развенчиваются некоторые часто встречающиеся заблуждения, удачно и своевременно переносятся многие акценты — например, с привычного в нынешней практике “покайся, причастись и спасешься” на более редкое в реальности “кайся постоянно, ощути потребность в покаянии, а остальное сделает Бог”. Может быть, отец Алексий и не единственный, кто говорит об этом, но написана его книга чрезвычайно убедительно, и редко встречается столь удачное изложение священнического опыта, не имеющее оттенка высокомерной нравоучительности и не вызывающее тем самым отторжения. Быть может, секрет именно в том, что автор “ Тайны примирения” не отделяет себя от читателя: всё, что он говорит, он пережил сам, и поэтому щедро делится с читателем полученными выводами.
Возвращаясь к Таинству исповеди, как оно описано и объяснено в книге, нужно заметить, что отец Алексий называет исповедь не просто исцелением человека, но “исцелением мира”. В его представлении покаяние как процесс переходит уже в область эсхатологии — не только Бог спасает и исцеляет мир, но и человек в синергии помогает исцелять вселенную, исправляя единственно доступное ему для исправления искажённое создание — самого себя. И поиск в человеке того, что принадлежит вечности, — это тоже дело не только Господне, но и человеческое. А предельное выражение человека в вечности — святость, которая является не самоцелью, а свойством: “человек, который сочетается с добродетелью, не исчезает, когда умирает, а даруется всему человечеству, осуществляется в человечестве через пространство, через время, через совсем иные измерения”.
Автор отвергает мнение, что частая исповедь ведёт к формальному отношению к Таинству. “Общение с Богом, если оно истинное, не может быть формальностью, будь то в Таинстве покаяния, в Таинстве причащения или в молитве. Формальным оно может стать само по себе”. Предостерегает отец Алексий и от понимания исповеди как разрешения на причастие, и указывает, что в таком случае и причащение, и покаяние низводится до дела личного благочестия, переставая быть эсхатологичным Таинством. Эта мысль развивается автором до логического конца: «Для очень многих людей, приходящих в храм за своим собственным маленьким делом, за своей “собственной” благодатью, причаститься и соединиться с Богом — значит что-то у Него взять. Навык такой ложной духовности является одной из самых больших трагедий, которые наполняют нашу духовную жизнь». Автор не предлагает читателю принять какую-то из крайностей (“исповедоваться нужно в исключительных случаях, а причащаться можно вовсе без исповеди” vs. “причащаться без исповеди нельзя”), а придерживается золотой середины: “я думаю, что можно причащаться чаще, чем исповедуешься”. Мысль поясняется тем, что если человек имеет покаянное стремление, но ничего нового за неделю о себе сказать священнику не может, то для него достаточно в сокрушении сердца попросить о Причастии, и это уже будет свидетельство перед Богом о покаянии.
Далее речь заходит о подготовке к исповеди, и тут уже невозможно не упомянуть более конкретно о “сборниках грехов”, продающихся ныне повсеместно. Вопрос, кто их пишет, требует отдельного рассмотрения, но уже всем очевидно, что важнее другое: почему они продаются в православных храмах? Почему исповедь превращается в перечисление грехов? Невозможно согласиться с такой практикой, и автор “Тайны примирения” резонно замечает, что из всех книг подобного рода лучшей является “Опыт построения исповеди” архимандрита Иоанна Крестьянкина, хотя и она для новоначальных слишком сурова, а также способна охладить духовные стремления своей схематичностью3. Отец Алексий Уминский отвергает пользу подобных схем исповеди, и поэтому его собственная книга, на взгляд рецензента, будет гораздо лучшим подспорьем новоначальному и должна распространяться максимально широко — и уж точно шире, чем талмуды с перечислением всевозможных “походов в парикмахерскую”, “слишком (!) частой стирки и мытья” и “праздных разговоров по телефону”, которые выдаются за пособия по исповеди. А сам отец Алексий считает, что “лучшее, что можно прочитать, готовясь к исповеди, это евангельские притчи о грешниках”, чтобы увидеть, как Господь любит всех, кто к Нему приходит. Отношение же к исповеди, когда с амвона объявляется, что “ну всё, всё — грех”, вызывает у человека не столько боязнь греха, сколько боязнь самой жизни. Вырастают целые сообщества запуганных людей, и они “представляют в Церкви достаточно большую массу аморфных, испуганных и забитых прихожан. В нашем поколении таких много, иногда они производят впечатление умопомрачённых”. Увы, об этом говорят достаточно редко, а такое “пастырство”, ведущее к появлению у человека фобий и психических расстройств, сейчас широко распространено.
Касаясь явления общей исповеди, автор замечает, что традиция эта — совсем недавняя и не получившая одобрения Церкви: “как существует, например, ложная традиция редко причащаться, так существует и ложная традиция общей исповеди”. Отмечая, что после общей исповеди священник не может быть свидетелем за людей перед Богом, потому что не знает даже их имен, не то что грехов, отец Алексий делает закономерный вывод: общая исповедь, пусть и с чтением разрешительной молитвы и покрыванием епитрахилью, не является Таинством, а значит, должна уйти в прошлое, — ведь не разрешительной молитвой прощаются грехи.
Говоря о молитве, автор замечает, что общение с Богом экклезиологично, то есть происходит в собрании (в более широком смысле — среди всего тварного мира вообще), и одновременно глубоко личностно, прикровенно. Отец Алексий предостерегает от чрезмерной откровенности, советуя читателю хранить в тайне подробности своего общения с Богом. Ведь действительно, “мысль изреченная есть ложь” ещё и потому, что высказывая свои сокровенные помыслы даже за беседой с самым близким человеком, а не во время исповеди, мы неминуемо примешиваем к истинным ощущениям свои страсти и таким образом обесцениваем свой духовный опыт. Мало кто умеет найти подходящие слова для описания самих себя, и тем более для описания Бога. Не зря ходит по свету шутка про табличку, вывешенную в приемном покое поликлиники: “Уважаемые больные! Просьба не делиться друг с другом симптомами заболеваний — это затрудняет установление диагноза”. И, касаясь вопроса молитвы по молитвослову и молитвенного правила, автор взвешивает все “за” и “против”, чтобы потом неожиданно удивить читателя, выводя его на совершенно другой уровень понимания. Отец Алексий отмечает, что молитва — это не просто духовное упражнение, это сама суть христианства, и в Царствии Небесном ничего, кроме молитвы, не будет, “там нет отдыха от молитвы, нет возможности спрятаться от неё, найти место, где можно было бы не молиться”, ведь “Царствие Небесное — это общение с Богом”.
Касаясь вопросов духовничества, автор бережно указывает, что излагает лишь собственное мнение, и другие священники могут быть с ним не согласны, а также искренне признаёт присутствие в современной церковной жизни некоторых отрицательных моментов. Однако внимание он заостряет на моментах положительных, чем не даёт читателю впасть в уныние, которое нередко принимают за покаянный настрой души. Так, говоря о старчестве, автор признаёт очевидный факт: “старчество как таковое исчезло, возможно, безвозвратно, потому что нет монастырской жизни в прежнем её понимании и нет ничего того, из чего оно могло бы рождаться”. Эта безвозвратная потеря привела к тому, что “сейчас священнику, независимо от того, насколько он одарён духовно, и от того, ведёт ли подвижническую жизнь, можно сказать, навязана роль старца”, и поэтому “священник может иногда навредить в результате молодости, неопытности, личной гордыни или самомнения”. Вроде бы очевидные факты, но ведь их почему-то, как правило, искренне признают и озвучивают лишь люди, находящиеся не в Церкви и потому ещё имеющие возможность глядеть на неё со стороны.
Чтобы показать читателю альтернативу старчеству, отец Алексий много говорит о послушании, которое он, однако, объясняет как слышание, то есть умение слушать, а вовсе не как буквальное подчинение во всём воле духовного отца. Да, отмечается, что “если человек хочет духовной жизни, ищет духовной жизни, он может её получить только через послушание. Никак иначе она не даётся”, но послушание это — слышание и слушание голоса любимого и любящего человека, духовного отца, а не духовное рабство. Мало того, и “чада могут вести духовника вперед — своим внутренним постоянством, любовью и доверием не оставлять его в минуту духовной болезни или духовной немощи, а молитвенно и любовно поддержать”. Кто и когда последний раз говорил об этом таким простым языком?
Литературное совершенство текста неотделимо от его содержания; содержательное же совершенство неизбежно будит мысль. Очевидно, именно поэтому “Тайна примирения” наряду с, так сказать, пробуждением и просветлением личного благочестия, с путеводителем к тому, как именно размещается это личное благочестие в области церковной жизни, рождает — по контрасту — и мысли критические, и это представляется совершенно правильным и не только неизбежным, но даже и необходимым — здесь и сейчас, как, впрочем, и во все времена существования Церкви Воинствующей.
Однако единожды пробуждённая критическая мысль не может ограничиться только внешним, контрастивным анализом; она неизбежно обращается и вовнутрь самого текста книги. И тут выясняется, что основной её недостаток — это некоторая неполнота. Конечно, всю полноту рассмотрения не предлагает нам даже Евангелие (см. Ин 21:25), но ведь хочется… В частности, хочется узнать мнение автора о так называемых гражданских (этических) добродетелях, тем более что в тексте есть к тому предлог. Совершенно справедливо предостерегая христиан от “сословной спеси”, которая в сущности есть чистое фарисейство, отец Алексий темпераментно указывает, что мы — люди непорядочные. Оно, конечно, так, но следует ли из этого, что нам следует застыть в своей непорядочности (невежливости, необязательности, нетактичности и т. п.)? Остаётся надеяться, что автор, констатирующий такое состояние, сможет уделить своё внимание и развитию мысли в этом направлении.
Книга в целом оставляет впечатление интеллектуальной честности и глубокой внутренней достоверности. Такие её свойства почти гарантируют, что и спустя годы будущие церковные писатели и апологеты будут сверять свои выкладки с учением Церкви в том числе и с помощью этой книги. “Тайна примирения” — не учебник догматического или нравственного богословия, но прекрасное подспорье для тех, кто хочет понять основы духовной жизни в Церкви. А логичные и естественные переносы акцентов с обмирщённого “личного благочестия” на кафоличность Церкви и на восприятие каждого человека как члена Тела Христова превращают чтение книги в узнавание того, что каждой душе, христианке по природе, известно от рождения. И в этом узнавании — только радость и никакого страха.
1Когда мы говорим о соборности как основном принципе со-бытия людей в Церкви, нужно помнить, что соборность отличается от социального коллективизма тем, что не ущемляет духовную жизнь ни одного из церковных чад; здесь никто не должен “поступаться принципами”, а разве что отказываться от греха. Тем самым чем выше, богаче, чище духовный опыт любого из христиан, чем в более совершенной полноте своего личностного бытия он входит в церковную жизнь, тем в большей мере это отрадно для Церкви в целом.
2Коль скоро мы говорим о высоких литературных достоинствах “Тайны примирения”, нелишним будет упомянуть о том, как эта мысль отражается в “высокой” же светской литературе, — качество текста такое сопоставление допускает. На ум приходят слова замечательного английского проповедника, поэта и публициста XVI в. Джона Донна: “Ни один человек не является островом… посему не посылай узнать, по ком звонит колокол, — он звонит по тебе”. Эта сентенция оказала воздействие на таких значительных писателей, как Эрнест Хемингуэй и Иосиф Бродский. Примечательно, что оба они придерживались философии индивидуализма — и тем не менее. Примечательно и то, что отец Алексий на эти слова ссылается.
Но здесь возникает проблема: читатели и почитатели Хемингуэя и Бродского вряд ли в массовом масштабе склонились к идее соборности: не тот контекст. Наверное, среди читателей книги отца Алексия разработка мысли о том, что в Церкви всякое личное проявление неизбежно должно вливаться в общую жизнь, вызовет больший резонанс. В сущности, литература духовная обладает большей силой воздействия, нежели светская; тем важнее ей быть хорошей литературой.
3Уже после того как книга отца Алексия была подготовлена к печати, вышла в свет брошюра игумена Петра (Мещеринова) “Таинство покаяния: подготовка к исповеди”; на наш взгляд, она является скорее отрадным исключением из печального правила. Не может считаться случайным совпадением то, что отец Пётр — издательский рецензент книги отца Алексия: это тоже своего рода “собрание” людей, близких по духу.
