СПРАВКА. 21 октября 1981 года в нескольких километрах от Владивостока затонула подводная лодка С-178. Она столкнулась с теплоходом РФС-13. Погибли 32 члена экипажа. На борту остались 26 человек. Двадцать из них выжили благодаря действиям старпома Сергея Кубынина. Долгие годы информация была засекречена. Героем Кубынина назвали лишь несколько лет назад, и то неофициально. Вся его жизнь стала продолжением того страшного дня.
С-178
Начальник штаба отключился, и я понял, что теперь старший
— Вы часто рассказываете о своем подвиге?
— На самом деле нет. Это интересует только журналистов и писателей, больше некому рассказывать. Лодка вышла в море, отработали задачу. Как всегда, в 101-й раз по этому же маршруту. На обратном пути зашли в район боевой подготовки, специальный корабль измерил нашу шумность, и мы собрались домой.
Для того, чтобы зайти в главную базу военно-морского флота Владивосток, есть режим плавания, который утверждает командующий флотом. Этот режим был нарушен оперативными дежурными с постов наблюдения. Они дали нам разрешение войти, а траулеру «Рефрижератор-13» сняться с якоря с пролива Босфор Восточный.
То есть идем мы как всегда, видимость полная, вечер, у нас 12 человек на мостике, командиры, лучший вахтенный офицер, и никто траулер не видит. Они выключили ходовые огни и крались вдоль острова. Командир, боцман стоит, штурман стоит, замполит стоит — все стоят, вперед смотрят и увидели его уже буквально где-то за минуту до столкновения. Ну темное, без огней, без ничего.
Командир Валерий Александрович Маранго говорит: «Что это такое, идет или стоит?» Боцман: «Вы про что?» Он говорит: «Ну-ка, давай, освети, — сигнальщику, — прожектором». Осветили, а там ё-моё! Он уже вот, по левому борту.
Командир только команду успел рулевому дать: «Право на борт!» А шли нос в нос, по-морскому форштевень в форштевень. А у нас 8 боевых торпед — 2,5 тонны ядерной взрывчатки. Там бы от Русского острова ничего не осталось, не говоря про этот «Рефрижератор» и нашу лодку.
Это потом мы узнали, что на траулере отмечали день рождения старшего помощника Виктора Курдюкова. Капитан валялся в каюте, а сам новорожденный рулил всем процессом на мостике. Трезвый был только третий помощник, он нас и обнаружил.
— А вы где были в этот момент?
— Ребята, которые были наверху, уже успели поесть и вышли на перекур. А я ужинал последним и сидел во втором отсеке. Минут через 10 узкое место, боевая готовность лодки повышается, мне тревогу объявлять и потом на морозе еще 1,5 часа шлепать, думаю, посижу минут пять. И в это время случилось это все.
Командир наш не успел до конца проскочить РФС-13 этот. Если бы он хотя бы на 1 минуту раньше дал команду, этого бы не случилось. А траулер как шлепал, так в 6-й отсек и прорубил половину корпуса. Большая пробоина. Всех, кто был на мостике, оттуда стряхнуло, как переспелые груши выпали. 4 утонули из 12, один механик прыгнул вниз в центральный пост. В это время я успел выскочить туда же. Ну, всё уже: темно, всё вверх ногами. Механик мне прямо в ноги упал.
Толкаю, заклинило его от неожиданности, с нами еще пять человек, вода прет. В конечном итоге нас оказалось заточёнными 26 человек. Ну, 6-й отсек сразу заполнился, там электрики, погибли мгновенно, пятый отсек тоже — там, где мотористы; и в 4-м, у меня на глазах, — я смотрю, они вращают, герметизируют переборку, и затихли, через 1-1,5 минуты погибли все. Этим они спасли остальных.
С-178 носле подъёма
— У вас первая мысль была: все, конец?
— Первая — это понять, где мы, куда мы попали. Точнее, первая мысль была — загерметизировать верхний рубочный люк. Это нам не удалось, потому что столб воды сбивал. Нижний люк мы успели задраить, это нас спасло. От очень сильного удара корпус лодки ведет, и вот эти все забортные отверстия либо клинит, либо нарушает их герметичность, либо то и другое. И у нас на центральном посту герметизация нарушилась полностью. Со всех сторон вода под давлением прет, ничего не слышно, и через полчаса уже по колено. Нам удалось во второй отсек перейти, ребята там тушили пожар как раз, у них замкнуло. В общем, первое впечатление было — у нас вариантов нет.
— А что делает подводник, когда у него нет вариантов?
— Включаешь какую-то передачу в голове, образно говоря, и начинаешь тренировать мозги… Мы же к этому готовились, по большому счету. Что делать, если поступает вода, если пожар, как использовать водолазное снаряжение — мы все этому учились.
— А страх не парализует?
— В момент столкновения был. Вот когда на центральном посту обрушилась вода. А потом надо было работать, принимать решения. Начальник штаба Каравеков от ответственности замер, отключился. Его еще треснуло так, что он побелел. Шквал ответственности его добил, он понял, что будет отвечать за все. И только головой мотал. Я его спрашиваю — он головой мотает. Лежал белый, самочувствия никакого, общаться перестал. Я понял, что я старший теперь.
Фото: Сергей Щедрин
На 26 человек у нас было 20 дыхательных аппаратов
— Правда, что из второго отсека вы в первый не сразу попали? Почему экипаж, который там был, не хотел вас впускать?
— Там не было офицеров, только матросы и начальник штаба в отключке. И вообще, инструкция позволяет. Если бы они не открыли, их бы никто не осудил. Есть правило: если в соседнем отсеке пожар, то смежные отсеки могут не отдраивать. Другое дело, что они без нас ничего не могли сделать. Ну, сидят они час-два-три-четыре… А дальше-то что? Ими же нужно было руководить, а даже командира отсека не было, он утонул, Леша Соколов, вахтенный офицер.
Мы их убедили, что все нормально, пожар потушен, центральный загерметизировали. Нас пустили, и мы начали восстанавливать связь. Ребята уже отдали всплывающие аварийные буи, которые показывают местоположение затонувшей подводной лодки.
СПРАВКА. РФС-13 поднял из воды 7 подводников из 11. Первой к месту аварии попала спасательная лодка «Машук». За ней — лодка «Жигули». Последней пришла БС-486, по-другому — «Ленок».
Руководил спасательной операцией начальник штаба флота, Герой Советского Союза адмирал Голосов Рудольф Александрович. Мы, кстати, с ним дружим до сих пор. Ему уже 91. Его обманывали, докладывали неправду. И тем не менее, если бы не он, мы бы потеряли больше людей. Когда я услышал, что Голосов руководит, у меня уверенность появилась. Мы уже работали по-другому совершенно.
В итоге в первом отсеке оказалось 26 человек, а дыхательных аппаратов ИДА-59 на всех 20 штук. Мы доложили на поверхность, что нам нужно еще 10 на всякий случай.
Голосов и Кубынин. 1996 г.
— А вы делили мысленно эти аппараты на всех?
— Нет, это решение было бы принято в самом конце.
— А вы бы взяли себе комплект?
— Ох, ну и вопрос. Вообще, я обязан был остаться, начальник штаба флота предупредил, что я выхожу последним. Но я и обязан был последним, а передо мной предпоследним выходит механик. Значит, на него бы тоже не хватило.
— И вам бы пришлось принимать решение, кто еще остался бы в лодке навсегда?
— Ну, не хотелось об этом даже думать. Мы надеялись до конца. Ну а в случае чего решение принималось бы без обсуждений, кто остается, а кто выходит. Потом оборвался кабель связи, а это серьезная вещь. Нет связи — нет управления. А мне нужно сообщить наверх хоть что-то. Я отправил наверх двоих — командира боевой связи Иванова и Мальцева. Иванов метр с кепкой, шплинт такой, а Мальцев здоровый парень. Я ему говорю: «Всё, Сергей Николаевич, выходишь, докладываешь всю обстановку». Он: «Всё, понял». Эти парни герои. Ведь по большому счету я ими рисковал. Я же не знаю, что там творится наверху. Но мы не могли дальше сидеть в неведении.
— Их встретили?
— Ну, вышли они, достали их, наверху уже было спасательное судно «Машук», зарядили в барокамеру. Сидят рядом флагманский механик бригады, главный спасатель Тихоокеанского флота, курят. Они даже их не спросили ничего.
— А они не могли сами рассказать?
— Ну, эти им типа того, что: «Идите!» Им куда сказали, туда они и пошли. Их быстренько доктора раз — в барокамеру зарядили и держали там сутки-двое. И кому рассказывать? Доктору? Смысл какой?
Ну а мы сидим еще час, два, три и т.д. Будем, — говорю, — выпускать еще 3 человек. Почему? Потому что двое уже носы повесили. Я же вижу, они все как на ладони. Кто-то поник, кто-то сопит носом, поплакивает, кто-то рот открывает слишком широко.
— Насколько широко?
— Недовольство высказывает и так далее. Я сказал механику: вон твой объект, проведи с ним работу, чтобы его не было слышно. Ну ничего, он его не бил, просто взял, показал свой кулак, он у него здоровый, тот замолчал. Никакой паники не было, просто не все психологически подготовлены были.
«Таран в заливе Петра Великого» Фото: репродукция картины А. Лубянова. 2009 год.
Очень сложно оставаться последним
— А как вы людей поддерживали?
— Холодно было, температура уже около 8 градусов всего. Некоторые, как я, промокли, рубашки грязные. Потом вспомнил: у меня же канистра спирта. По 30 грамм им налил. Смотрю, защебетали, как в скворечнике. А время идет, не будешь же поить спиртом постоянно. Я достал коробку орденов. Для матросов это очень важно. Печать у меня с собой была всегда. Говорю: «Давайте военные билеты». Подоставали все билеты свои, непонятно, кто откуда. В общем, присвоил я кому звание, кому «Мастера военного дела ВМФ», кому «Отличника ВМФ». И никто им потом уже это не посмел отменить.
— Но не всем это помогло надолго?
— Да, я видел, кто из себя чего представляет и кого нужно быстрей наверх, советовался с механиком: «Давай, двоих готовим». Через торпедный отсек двое вышли вместе с самым здоровым Димой Ананьевым, для подстраховки его с ними отправил, дали сигнал, что всплыли. Но было уже темно, на кораблях, видели трех в оранжевом, но не успели подобрать.
Нач. штаба 4 БПЛ Каравеков В.Я.
— Кто еще погиб в процессе спасения?
— Начштаба Каравеков. Он шел в третьей тройке. Его по состоянию или надо было оставлять, или попробовать отправить. Одно из двух. Отправишь чуть позже — и нечего будет отправлять. Нам уже передали недостающие аппараты, мы готовились на выход, нас ждала специальная спасательная лодка «Ленок». Она легла на грунт, и водолазы нас должны были на глубине перевести туда.
И вот нам идти через торпедный аппарат, по правилам затопили отсек, отправили вперед Федю Шарыпова. А он обратно: «Нас замуровали!» Спасатели без согласования с нами забросили на всякий случай в торпедный аппарат мешки с едой. Выходить нам было некуда. Услышав это, тут же умер Петр Киреев, не выдержал. Потом мы с мешками справились, а у начальника штаба в итоге не получилось пройти трубу, он начал пятиться, сердце не выдержало. В итоге из 26 человек, которые выжили при столкновении, мы потеряли 6. И я это связываю с использованием лодки «Ленок».
СПРАВКА. «Ленок» — спасательная подводная лодка, оснащенная обитаемыми управляемыми аппаратами. 5 февраля 1973 года зачислена в списки кораблей ВМФ. Максимальная глубина погружения — 300 метров. Терпящий бедствие экипаж может переходить на борт лодки на глубине и потом не страдать от декомпрессионной болезни. Были построены две такие лодки, сейчас они обе списаны, одна в 1995 году, вторая в 1999-м.
— А что с ней не так было?
— Голосов сказал в начале операции командующему флотом Сидорову: у нас же есть лодка спасательная, которая на грунт ложится. Спустили по цепочке команду: подготовить «Ленок». И все под козырек. И никто не смог сказать начальству, что лодка технически неисправна, что стоит в ремонте, что на ней не хватает техсредств, специалистов. Командиры шлепнули каблуками: отработаем как-нибудь. И через много лет ребята с «Ленка» мне лично говорят: нам стыдно за то, что так плохо отработали.
На лодку должны были перейти все, а удалось только шестерым. Остальные всплывали как придется, одного потеряли и так и не нашли! А зачем этот «Ленок» нужен был, если вы только 6 человек можете одновременно спасти? Вы же знаете, что минимум 20 человек будут выходить!
Выход из ПЛ С-178
— Правда, что вы шли последним и вас забыли?
— Мы пошли друг за другом. А у меня интуиция, шестое чувство. Перед тем, как их туда выпускать, я говорю: парни, вы смотрите, если вы там не встретите водолазов, поднимайтесь на рубку, как можно выше, по перископу потом, вы выиграете 10 метров. Одно дело — ты вылетаешь с 34 метров, другое — с 24, это большая разница.
Я выходил последним. Выхожу — никого нет, ни фонарика, ничего. Через 25 лет мне пишет водолаз-спасатель с «Ленка», Овчинников, он даже не знал, что я жив: «Я последний спасатель, который закончил работать. Мне передали, что у старпома воздух кончился, и ждать нечего, и мы всплываем». Они боялись сами там остаться, у них почти сдохла батарея.
У меня к тому же в костюме не было свинцовых стелек утяжеляющих, я вышел и пополз к перископу, а ноги наверху. Так я ползал-ползал, пока у меня не закончилось все: воздух, смесь азотно-кислородная, на последней ступеньке, я еще до перископа не дошел. И раз — фейерверк полетел, думаю, что это яркое такое, моллюск какой-то под водой, и вырубился. О смерти не думал, мне, кстати, было очень хорошо.
Очень сложно было оставаться последним. Я стою в воде, передо мной плавает мертвый Петя Киреев, там два фонаря горят, и он в этом свете в оранжевом костюме. А еще надо к выходу восемь с половиной метров по трубе ползти. Да еще наверх, лодка так лежала под углом. У меня и воздух быстро закончился поэтому. Ребят я подталкивал, когда загружал в аппарат, а там самому пришлось, в проходе этом.
г.Находка. С водолазом Ленка С.Овчинниковым
Я считаю героями только тех, кто победил в 45-м
— Сколько раз вы эту историю рассказывали за свою жизнь?
— В таком виде я не рассказывал. Но вообще, не считал. Я почему рассказываю, потому что есть необходимость в этом. Вдруг кто-то там наверху услышит.
— А «там» — это вы кого имеете в виду?
— Там многих я имею в виду.
— Власть, или Бог, или кто? Вы про кого говорите?
— Кстати, и власть, и Бог тоже. Ну, власть — понятно, она обязана это слушать и реагировать. А по поводу Бога, я далек от этой веры, но тем не менее до сих пор не понимаю, за счет чего я сделал все это 36 лет назад. Я до сих пор через день думаю об этом и точно не могу никак понять… Ну ладно, хорошо, спортивный я был парень, нас готовили к тяжелой работе, и маме с папой спасибо, которые подарили мне здоровье. И парни у меня были неслабые.
Но все равно не могу найти ответа, за счет какой силы мне это удалось. Я даже не знаю, смог бы я это повторить, вернись я в 81-й год.
И командиры атомных подводных лодок говорили: «Мы не знаем, как мы бы себя в этой ситуации повели».
— Учитывая, что подвиг был совершен не на войне, не в бою, а вы пострадали из-за недосмотра, нарушения правил, вы герои или не герои? Как сами ощущаете?
Фото: Сергей Щедрин
— Слово «герой» я никогда не говорил. А то, что экипаж совершил подвиг, я повторял и повторяю. Суворов говорил, что у генерала должно быть мужество, у офицера храбрость, а у солдата бодрость. Я сожалею, что у нас генералитет флотский не проявил ни мужества, ни храбрости, а проявил трусость. В этом моя горечь. Душу греет, что парни, которых мы учили, сделали то, что должны были. Вот другие говорят, мы на дежурство сходили, боевую задачу выполнили, молодцы… но это еще не значит, что экипаж хороший. Экипаж ценится тогда, когда выходит победителем.
— А вы вышли победителями?
— Про нас вице-адмирал Герой Советского Союза Григорий Щедрин говорил, что такое ребята сделали впервые в мире. Так что не знаю насчет победителей. Лично я сделал то, что обязан был делать. Я убежден. Я был заточен на это.
— Так все герои говорят. «Я не мог поступить иначе».
— Вы знаете, Валерия, я считаю героями только тех, кто победил в 45-м году. Все. Больше никого. Они совершили подвиг. Это разные, извините, вещи.
— А вы?
— А мы тоже подвиг. Но это не героизм. Проявив мужество, а некоторые ребята… как я говорил, первые двое еще и храбрость проявили.
А в четвертом отсеке у меня на глазах умирали. Затихали. Они не только подвиг. И храбрость, и мужество. Они знали, что погибнут точно. Задраив переборки, дали возможность спастись нам.
А я про себя еще ничего не знал: погибну — не погибну.
На лодке у нас был свой коммунизм
— Вы росли на море, и это, конечно же, определило всю вашу жизнь?
Гл. старшина ШТОФ Кубынин М.Е.
— Да, у меня отец офицер, прошел войну с немцами, потом с японцами, построил дом на берегу Амурского залива. Я еще ходить не мог, а уже плавал в море. Мы постоянно бегали в трусах и майках, ловили рыбу, корюшку, она сырая, вкусная. Все было связано с морем. Море в детстве не пугало и сейчас не пугает. Я очень хорошо переношу шторм, кстати. Душа еще больше раскрывается. Люблю стихию. Это морская жизнь. Если море спокойное, оно начинает надоедать. Я море не знаю, его вообще никто не знает, кроме разве что Кусто. Космос даже больше изучен, чем море.
Каждый второй у нас либо моряк, либо рыбак. А еще раньше форма была красивая, немаловажную роль играла. Я ходил мимо военно-морского училища и завидовал ребятам. И после школы только туда, это было престижно. А что рискованно — никто не думал.
Подводники — первый сорт, как сейчас говорят, круто. А на нас смотрели надводники, которые уже были на ступеньку ниже.
Мы всю жизнь себя готовили к этой работе тяжелой. Когда учились, если подтянуться на перекладине кто-то не мог или бежать, так я по 3 автомата еще за друзей нагружал и бежал 12 километров. Это сейчас я после девятой операции чувствую себя уже не очень.
Пока мы учились, несколько лодок затонуло, но до нас информацию не доводили, все было секретно. И никаких тренировок на такую тему не было.
— Вы помните, как первый раз на подводную лодку попали?
Курсант 1 курса ТОВВМУ им. С.О. Макарова
— Пока учились, нас уже водили туда. Впечатляло, конечно, завораживало. Эту махину загнать под водой, всплыть, погусарить. На берегу все завидуют. Удовольствие даже от специфического запаха, который в подводной лодке. Его ни с чем не спутаешь. Официанты в кафе всегда знали: подводники пришли. Это пары топлива, соляры, масла, все вместе.
У нас там все по-честному было, кристально и прозрачно. У нас там был свой коммунизм. Доверяли друг другу от и до. На берегу служили карьеристы, а на лодках провинился раз, два и долго не держали.
— Одобрял ли ваш выбор отец, что говорил, советовал?
— Мама больше беспокоилась. Отец — он по-мужски, много не говорил. Но достаточно посмотреть на него и понять, ты что-то правильно делаешь или в чем-то неправ. Он научил меня говорить всегда правду. Он мог нагрубить, за дело, но не слукавить. Руки никогда на меня не поднял, понимал, что не поможет. Его советы я слушал, а в 17 лет — все, оторвались уже, пошли в свободный полет. И в училище правильно и честно воспитывали, прививали самое лучшее, что можно придумать.
Курсанты Сиденко и Кубынин
Адмирал Горшков сказал: «Мы их с цветами встречать не будем»
— Родителям и жене сразу сообщили, что с вами случилось?
— Родственникам никто ничего не сказал. Родители узнали, когда я уже в барокамере валялся. В госпитале был мой друг, и на четвертый день он поехал ко мне домой. Отец словно чувствовал, что случилось что-то, стоял и ждал возле дома. А так — к нам долго никого не пускали.
21 октября произошла авария, а первые люди попали ко мне только 7 ноября. Причем это были чужие, незнакомые, зашли с праздничного митинга с фруктами и цветами. Потом уже родители пришли, мама прослезилась, отца-то не пробьешь.
Жена с дочерью узнали случайно, от соседей-офицеров. Никто не ходил, не объяснял. Дочке третий год шел. А экипаж потом втихаря хоронили и нас даже на похороны не пустили.
— Обида есть на это?
— Обиды нет, а сожаление присутствует. Спасатели оказались несостоятельны. А наш генералитет повел себя безобразно. Трое суток где-то там мы болтались, на третьи вышли, плюс 6 дней в барокамере. Причем не знаем, оттуда выйдем живыми или нет, семь диагнозов у меня, воспаление легких, и кессонка, и баротравма, и что там только не было. И главнокомандующему ВМФ Горшкову докладывают, что мы в 5 утра выходим из барокамеры. А он бросает фразу: «Мы их с цветами встречать не будем». Это означало, что мы были обречены и виноваты. Это сигнал был для всех.
Фото: Сергей Щедрин
После этого мы боролись за свое честное имя. Больше подвигов не было. Боролись за командира Маранго, которого назначили стрелочником и посадили на 10 лет, и продолжаем бороться. За 36 лет, после того как нам зачитали приговор Военного трибунала Тихоокеанского флота, мы оценку своих действий так и не узнали. И трудно каждый день просыпаться с одной мыслью: «Так какая же твоя оценка, уважаемый?» Оценка экипажа? Нас стараются не замечать, потому что нам есть что сказать.
Командир С-178 Валерий Маранго
СПРАВКА. Суд был закрытым. Командира С-178 Маранго приговорили к тюремному заключению на 10 лет, старпома РФС-13 Курдюкова посадили на такой же срок, а капитану теплохода дали 15 лет. Кубынину дали понять, что на флоте ему делать нечего, попытка некоторых адмиралов присвоить ему звание Героя России не удалась. Остальным членам экипажа служить дальше тоже не дали.
— Кого надо было наказывать, по-вашему?
— Кто создал предпосылки? Ни тот, ни другой. С берега создали дежурные. Вот кого надо было привлекать. Штаб флота надо было привлекать. А кто ж его даст привлечь, там Смирнов только назначенный, весь штаб за полгода до этого погиб в автокатастрофе. Кто будет Горшкова ругать? У него уже представление в Кремле на вторую звезду Героя лежало.
Командование настроило родителей погибших ребят против нашего капитана. Тех, кто выжил, они отправили в дом отдыха, и туда же поселили родителей, которые на похороны приехали. И там вплоть до драки: вы почему живые? Моего сына нет, а вы живете! А командование подкинуло: командир виноват.
Мы, 7 человек, написали кассационные жалобы в оправдание командира. Меня вызвал прокурор Перепелица: мы тебе сейчас все, новую должность, туда-сюда, но надо забрать жалобу. Я говорю: э, уважаемый, если я ее подал, обратного хода нет, так не делается. Вы ж офицер, полковник. А я капитан-лейтенант, и у капитан-лейтенантов так не делается. Он: «Да я тебя посажу вместе с Маранго!» Я говорю: попробуй, я забирать не буду. Дверью хлопнул и ушел. У меня на этом карьера закончилась по большому счету.
Сан. ВМФ. Солнечногорск. На реабилитации. 1981 г.
— А вы кем мечтали быть?
— Мы все мечтали быть командирами. Я лежу в госпитале, ко мне приходит комиссия из бригады: а чего ты дырку не проколол, вам с механиком уже отправили представления на ордена. Тебе Ленина, ему Красного Знамени. Придет время, проколем, говорю. Ну и потом на новую лодку пойдешь, сказали. Я к этому готовился. Даже после всего. А когда меня вызвал прокурор, и потом я услышал то, что услышал на заседании суда, выбора не было. Или я остаюсь и меня размазывают вместе со всем экипажем. Или я совсем пошел. И я ушел из флота.
— Вы все эти 36 лет каждый день об этом думаете?
— Слишком много пережито и слишком много несправедливости в эти годы. Государство нас растоптало. И эта мысль утром и вечером во мне. Вспоминаю экипаж и вспоминаю несправедливость. Это сверхнормальное состояние души и тела. Я не понимаю, как я каждый день в этом живу, но живу. Меня каждый день преследует несправедливость.
Старпом в море. Одна из последних старпомовских вахт. 1981 год
— Как может выглядеть справедливость спустя столько лет?
— Первое — реабилитация командира. Второе — отдание заслуг, которые заслужил экипаж.
Ребята погибли за генералитет, который машет погонами как крыльями. За Родину. А им выдали по 80-100 рублей.
Я не хотел бы иметь наград от государства. У меня есть орден Андрея Первозванного от общества. Я им дорожу.
— Орден — это единственная награда?
-Да, больше нет. Международная премия святого Андрея Первозванного. Орден, знак и лента. За проявленное мужество и героизм. Вручили в 2014 году. А от государства вручали только пинки за мужество.
Митрополит Омский и Таврический Владимир и Сергей Кубынин
Я чувствую вину перед парнями и должен для них что-то сделать
— Вы видели своего командира Маранго после освобождения?
— Мы его все греком называли. А вообще-то он с Украины. Его арестовали прямо в зале суда и увели, мы даже не знали, где он находится. Писали жалобы, а обстановка такая, будто нас нет, весь экипаж как изгои. Мы с ним связь потеряли, хотя раньше дружили семьями. Его предали близкие друзья, не стали жалобы писать, жена с ним развелась.
Я был на длительном лечении, пришел, а новый начальник говорит: а я тебя тоже посажу. Год прошел, а нас все грозились посадить. Было не до Валерия Саныча.
Я его случайно встретил, когда он еще в тюрьме находился. Я ехал в Чугуевку, он, оказывается, там сидел, и его перевели в хозчасть, у него был свободный выход. А у него из ценностей был только «запорожец», даже квартиры не было, так ему этот «запорожец» вернули для служебных целей. И я еду — вижу, машина знакомая, а рядом — мужик высокий, худой, его ни с кем не спутаешь. Валер, ты откуда здесь? Вот так было.
И два раза потом в 96-м и 97-м году мы собирались во Владивостоке на морском кладбище. Он приезжал к нам, общался, но состояние у него… со здоровьем было не очень, подорвал его в зоне прилично. И действительно, скоро умер. Я много писем получаю от тех ребят, кто служил на лодке при Маранго. Они столько о нем пишут, там ни одного слова плохого нет.
У могилы Маранго. 2003 год
Никто из нас карьеру не смог построить. Если бы меня не пригласили в МЧС, я бы и старшим офицером не стал. А так — никому из офицеров не дали служить дальше.
— А с тем старпомом с «Рефрижератора», которому дали 15 лет, вы говорили?
— Он отказался встречаться. Я ему звонил лет пять назад, некоторые вопросы хотел уточнить. Он резко сказал, что ему не о чем говорить, «я встречаться не буду». Я свой-то экипаж не могу разыскать, может, через ваш ресурс кто-то выйдет на связь. Не могу разыскать Спиридонова Володю, боцмана, Климовича, не помню имя, Никушина, Федулова, родственников Лесковича, Носкова не могу найти, где-то в Кировской губернии он. Архивы поднимаю, фамилии, братья-сестры, есть адрес. А все матросы из деревень были, начинаю поднимать, а поселка такого уже нет.
— Почему вы так и не вернулись на флот? И как попали в МЧС?
— Меня просто позвали в МЧС, я даже не знал, что это. Мне было все равно куда. Позвали бы копать траншеи — я бы туда пошел. Вообще, была перспектива адмирала получить. Я должен был год поработать в МЧС и вернуться. Работал и писал рапорты. Ну, хорошо, во Владивостоке места нет. Готов на Хабаровск, Чукотку, Магадан. Замминистра мне тогда сказал: «Ты там уже был, свободен». Через два года надежда умерла, интерес к службе закончился окончательно, я переехал в Москву. Двадцать лет назад, получается.
Возвращаться обратно, не добившись ничего, не мой стиль. И я решил оставшееся время посвятить экипажу, оброс связями, зациклился на этом. Те, кто остался во Владивостоке, надеются только на меня, их там не слышат и слышать не хотят.
Мы восстановили мемориал на морском кладбище Владивостока, подняли всех на уши, инвалидность людям пробили. У меня в Свердловской области несколько ребят, надо было им оформить, а местный генерал сказал: «А мы их туда не посылали». Пришлось из Совета Федерации письмо отправлять, все сделали. Я не могу сказать, что я себя не вижу во флоте. Это флот не видит меня у себя.
30 лет С-178. Владивосток
— То есть добиться справедливости оказалось важнее карьеры? Вы могли бы сделать ее в другой области.
— То, что я здесь, в Москве, это потерянное время для меня в плане карьеры, работы. Флоту я оказался не нужен, а в МЧС так и не стал своим, сам не хотел, душа не лежала. И одна только радость, что удается держать в тонусе общественные организации, чтобы не забывали экипаж.
— А в МЧС разве не спасали людей?
— Я работал оперативным дежурным, начальником спасательного отряда в Южном округе, в Северном округе. Окончил академию водного транспорта в Москве, нужен был диплом. Главным механиком на спасательном катере работал. Однажды катер доставали прогулочный, небольшой, даже кого-то там живым достали. Машины падали у нас, пробивали парапет, то ли узбеки, то ли таджики падали в реку, их доставали, разливы нефти ликвидировали. Нечего даже вспомнить, кроме серого московского неба. У меня на море душа разворачивается, а в Москве она сжата.
Фото: Сергей Щедрин
— Помогает только борьба за экипаж?
— Мы сейчас вместе с высоким флотским начальником готовим открытое письмо к Шойгу и будем собирать подписи. Стоит вопрос о пересмотре уголовного дела, о реабилитации и восстановлении честного имени командира. Пишу письмо и не верю, что это получится. Несколько обращений в Верховный суд и прокуратуру ничего не дали, ответы похожи друг на друга: сомнений в виновности нет.
— Остается только мемориальные доски открывать, по крайней мере, хоть это.
— Да, несколько лет назад я открываю компьютер, смотрю: в городе Фокино, в храме Андрея Первозванного идет панихида, мероприятия, открывают доски, там атомная подводная лодка К-56, которая у нас погибла, потом «Муссон» — надводный катер ракетный погиб и еще там несколько. Я говорю: «Я не понял, а почему нет нашего экипажа?»
А в этом городе, рядом с Владивостоком в свое время была флотилия атомных подводных лодок, и все ветераны-подводники остались жить в этом городе. И у них всех на ТОФе, на Тихоокеанском флоте, самая сильная ветеранская организация.
В общем, собрали с миру по нитке на изготовление мемориальных досок. Меня в Москву занесло, а замполит мой Володя Дайнеко живет в этом городе Фокино и координирует эти все дела, продвигает, толкает кого-то в разные места. И мы это сделали.
Мемориал С-178 в г.Владивостоке
Мы прилетаем во Владивосток, 35 лет памяти моему экипажу. И мне адмирал Сиденко говорит: «Слушай, ну тут вот ветераны как бы недовольны: почему не во Владивостоке эти мемориальные? Какое отношение вы имеете к этому Фокину?» Я говорю: «Стоп! Ребята, мемориальные доски с моим экипажем по всей России уже есть». Даже в деревне Мураново, где имение Тютчева. Богоявленский и Никольский собор в Санкт-Петербурге — все экипажи, и наш тоже там. Мы же никакого отношения к Питеру не имеем, правильно, по большому счету? Светлогорск в Ленинградской области — в августе будет открытие после реконструкции мемориального комплекса, там все экипажи, и в том числе С-178 наш. Ну и я еще могу называть.
И мне говорят: «Почему не во Владивостоке?» «А где вы, — говорю, — раньше были, когда мы деньги собирали? Это наше решение, и нас поддержал Совет ветеранов-подводников Тихоокеанского — раз. У нас лодка как раз в составе Приморской флотилии, штаб которой находился в Фокино». Все логично. Никто из общественных организаций Владивостока не поехал на открытие. Но провели там по высшему уровню вместе с батюшкой.
— О чем вы думали, когда стояли в церкви и смотрели на доску?
— Допустим, я лично чувствую вину перед парнями: я здесь вот с вами сижу, а их уже нет давно. Их уже 36 лет нет. Раз. Второе. Родственники их остались? Остались. Вы посмотрите, сколько напротив каждой фамилии родственников у каждого: братья, сестры по 5-6 человек, они же живые, многие во Владивостоке, и они все знают и чувствуют.
— Я просто пытаюсь вас в храме представить. Вы только вину чувствовали там?
— Я чувствую облегчение во всяком случае. Почему? Потому что я каждый день просыпаюсь и засыпаю с мыслью о той ситуации, о тех ребятах, которых нет. И вот для них что-то сделать, это небольшое дело, только захотеть. Мы обязаны это сделать для них. Это же память на все времена и народы.
В лихие 90-е годы никто же ничего не делал. На Морском кладбище исчезли мои парни, фамилии исчезли, таблички исчезли — всё разворовали! Они были из цветного металла, всё это сорвали и сдали в металлолом. И в 2003 году мы пришли к мэру Владивостока Копылову, и он всё сделал. Повезло, что начальником штаба флота был мой однокурсник адмирал Сиденко Константин Семенович, который поддержал по всем вопросам, фамилии заново поднимали, детали утверждали.
Когда нас не будет, я сомневаюсь, что кто-то будет этим заниматься потом. Сейчас-то это особо никому не нужно. Понимаете? Ведь мы же не получаем за это какие-то дивиденды. Да нам даже спасибо за 35 лет никто не сказал.
Свечи в память о ПЛ С-178
— Жена поддерживает?
— Не очень жена поддерживала. Может, считает, что это бесполезно. Но, по крайней мере, не мешает этим заниматься. У меня трое детей и двое внуков. Матвею будет три года, а Софья родилась в день открытия Олимпиады в Сочи. Дети и внуки мне тоже не мешают, жена им доносит информацию, что происходит, и все.
— Вы боитесь смерти?
— А кто ее не боится? Есть какое-то неуютное ощущение. Мне ж не 16. Пора и честь знать. Я знаю, что мне не так долго осталось. Постараюсь застолбить место себе на Морском кладбище Владивостока. Мое место только там. Вместе с экипажем.
Фото: Сергей Щедрин