Когда в Киеве посреди бела дня спилили поклонный крест, только одна фотография ужаснула больше, чем полуголая — бензопилой — по живому и Животворящему. Толпа журналистов вокруг. Спокойные, все с Марками высшей марки «делали свою работу».
Источник: Mykola Maluha
Всегда думалось, что нет циничнее в журналистике работы, чем «Первые фото с места катастрофы!». Но фото с места катастрофы — это трафик, битва за аудиторию, и понимание, на какие кнопки души надо нажать, чтобы аудиторию перехватить. Повышается внутренняя активация и… «А нет ли фотографий лиц родственников в момент, когда они узнали о взрыве Дискавери?». Но здесь журналист едва ли может изменить ситуацию, он еще не совсем соучастник.
Есть блестящее самооправдание и успокоитель для совести «Я на работе», «У меня задание», «Меня уволят». Такая советская круговая порука — так начальство решило, я за это не отвечаю. Если я откажусь, то другой пойдет. А если бы отказались все и сразу?!
Разделение ответственности рождает Освенцим. Мысль не новая. — там никто никого не убивал. Никто не убивал заключенных в концлагерях: один всего лишь довозил их до лагеря, другой всего лишь проводил медицинское освидетельствование, третий доводил до камеры, четвертый камеру закрывал, пятый поворачивал рычаг газа. И ни один непосредственно не убивал заключенных. И убивал каждый. Так отключали электричество на Дальнем Востоке: один просто передавал распоряжение из Москвы, другой сообщал информацию рабочим, третий поворачивал нужный рычаг. Так ответственность не ложилась ни на кого, ложась одновременно на всех.
Да, это тоталитарная система. Она работает, пока один фотограф не скажет: «Я не буду это снимать». А потом второй, третий и четвертый не откажутся. Или не бросят камеру и не попробуют остановить безумного.
Соучастником становятся за одну сотую секунды. Один кадр. Это бесповоротное решение. От этого момента жить с этим.
«Главный ключ нашего бытия или небытия — в каждом отдельном человеческом сердце, в его предпочтении реального Добра или Зла» — это Солженицын.
Так замечательно написал об этом Валерий Панюшкин:
«Про себя я хорошо помню, когда впервые изменил профессии. В Генуе. Во время саммита Большой восьмерки. Тогда полиция с применением слезоточивого газа, дубинок и водометов разгоняла стотысячную демонстрацию антиглобалистов.
А я сидел над бегущей толпой на камне, на скале, возвышавшейся над набережной, закрыл нос мокрым платком и писал в блокнот. Слезы, сопли и пот градом текли, конечно, но ничего было, терпимо.
А потом я увидел, как совсем рядом со скалой, на которой я сидел, споткнулась и упала в бегущей толпе девчонка лет шестнадцати. Девчонка была белокожая совсем, с рыжими дредами на голове и одета была в некоторое подобие индийского сари.
Она упала и не могла встать. Толпа бежала прямо по ней. И я знал, что должен был сидеть на своей скале и записывать в блокнот подробности. Но я спустился со скалы, растолкал бегущих и затащил девчонку на скалу. Она была без сознания, но дышала, и сердце билось. И я держал ее на руках, а блокнот потерял. И когда полицейская цепь прошла мимо нас, я отнес эту девчонку к машинам скорой помощи. А сам вернулся искать блокнот. И не нашел.
С этого дня, в сущности, я больше не репортер».
Летописец или соучастник? Наверное, тут не провести простой юридической границы. Все сложнее. Потому что граница каждый раз проходит прямо не по заметке… По нам.