Сретение Господне — праздник, когда Церковь вспоминает событие — по древнему закону принесение младенца в храм и посвящение его Богу. Хотел бы добавить, как бы на полях, несколько своих размышлений, и поделиться тем, что в Сретении для меня близко и дорого.
Само событие удивительное, переживается многими и многими людьми как особенное. Почему? Здесь встретились два мира — мир Ветхого Завета в лице старца Симеона, и в лице Богомладенца Христа — новая жизнь человечества, исполнение того, о чем только лишь скорбели, мечтали, молились и просили древние люди. Встреча лицом к Лицу. Богомладенец Господь Иисус Христос на руках у старца Симеона. И возникает такое светлое-светлое, умиротворённое, удивительно тихое, радостное, смиренное состояние, ощущение вот этой встречи в тишине и радости. Эта встреча изображается на иконах праздника, когда Богомладенец лежит на руках старца Симеона.
У нас бывает много представлений, которые не совсем отвечают действительности. Вот когда мы говорим о святителе Андрее Критском, то мы автоматически повторяем слова, что самое большое произведение у Андрея Критского — это его Великий канон. Он великий не только по содержанию, он великий по своему объёму — он очень длинный, в нем больше 250 тропарей, и поэтому он читается по частям, а на пятой седмице Великого поста уже целиком. Но это самый большой канон в истории византийской гимнографии.
И мы тут же ошибаемся, потому что Великий канон вовсе не самый большой канон. У святителя Андрея Критского есть три канона, которые очень большие по объему. Это: Великий канон. Второй канон — на Рождество Иоанна Предтечи — он у нас в сокращении исполняется. И третий канон — канон Сретению Господню, который сейчас не исполняется, он находится в древнегреческих рукописях. Так этот канон такой грандиозный, что Великий канон в три раза меньше этого канона.
св. Андрей Критский
Больше того, в издании «Аналекта Гимника Грека» этот канон ни разу ни в одной рукописи целиком не приведён, только отрывочки от этого канона в разных рукописях сохранились, и ученые только реконструируют всю величину этого полного канона, который даже ни в одной рукописи целиком не сохранился. И там даже схема приведена. Вот какой грандиозный канон был на Сретение Господне.
Почему, возникает вопрос? Да потому, что святитель Андрей Критский в ранней юности жил в Иерусалиме, подвизался в братстве у гроба Господня, там земля Святая, и все реалии Святой Земли, история Ветхого Завета для него были близки и дороги. Он очень любил всех-всех святых и подвижников Ветхого Завета. Он не стеснялся обличать неверие иудеев в воскресение Христа, он так критиковал, так негодовал, особенно в каноне на Преполовение Пятидесятницы, даже страшно становится, — почему они не верят?
Но при этом он не призывал к насильственным действиям, он любил всё ветхозаветное. И в Великом каноне ветхозаветные лица появляются и учат нас покаянию, в каноне Рождества Иоанна Предтечи тоже замечательное сопоставление Нового Завета и того, что это последний пророк Ветхого Завета, который сподобился крестить Проповеданного. А на Сретение — это сам Господь-Богомладенец на руках, и старец Симеон стоит. Конечно, очень бы хотелось, чтобы кто-то из молодых людей уделил время и внимание этому канону Андрея Критского и сделал возможным для наших русских читателей перевести этот канон, прочитать и посмотреть — что говорил, о чём и как говорил Андрей Критский в каноне на Сретение Господне.
Этот праздник — один из очень долгожданных, весь год мы ждем пения запевов девятой песни:
«Богородице Дево, Упование христианом, покрый, соблюди и спаси на Тя уповающих»,
они поются особенным напевом, которые никогда больше в году не повторяются. Правда, если мы прислушаемся к мелодии, то оказывается, что она очень часто поется в церкви. Когда выходит батюшка с чашей, то народ поет:
«Тело Христово приимите, Источника безсмертнаго вкусите», —
и никто даже не задумывается, что это та же самая мелодия, на которую поется «Богородице Дево, Упование христианом». И так прекрасны эти запевы: смысл, слова, которые там звучат, и такая удивительная проникновенная близость к любви, к радости, когда мы поем.
Это одна из самых лучших песен для Пресвятой Богородицы.
К сожалению, когда в Москве поют эти запевы, я всегда вспоминаю свое детство, как у нас в храме пели. А у нас в храме пели очень архаично, по старинке, то есть аккорд был не развернутый. Там, где мелодия находится в положении терции, то будто махровый цветок раскрывается (там очень много звуков), — а аскетично, в тесном расположении, когда мелодическое положение у верхнего голоса в тонике, а тенор исполняет мелодию внутри аккорда, — вот тогда звучание символизирует, что «вся слава Дщери Царевы внутрь», как говорится о Пресвятой Богородице (Пс. 44, 14).
И поэтому для меня всегда очень дорого вспоминать, как в детстве пели запевы, — вот эта потаенность, сокровенность красоты, духовного цветения Пресвятой Богородицы в этих расположениях аккордов. И я всегда скорблю о том, почему я это не слышу. В нашем храме мы иногда поем в тесном расположении, и очень меня это радует.
Когда мы говорим о Сретении, хочется сказать, что младенцу на руках у старца Симеона всего сорок дней. Те, кто знает, как растут дети, знают, что когда младенцу сорок дней, он такой легкий-легкий, такой маленький-маленький, он почти все время спит… Я говорю о земных младенцах и ни в коем случае не переношу это на Богомладенца Господа Иисуса Христа. Да не дерзает ум мой здесь сравнивать. Но мы хотим для себя ближе ощутить, что было там, когда Пресвятая Богородица вошла в храм, и Младенец был на руках.
И здесь уместна самая строгая статичность, величавость, линеарность и выдержанность, именно в высоком смысле слова «изображения». И большинство икон так и изображают: на руках у Симеона маленький запелёнутый Младенец лежит, и он на Него смотрит со страхом и трепетом.
Лучше почувствовать состояние старца Симеона помогает наиболее близкая для меня из всех фесок и икон, которые я видел, фреска Сретения Господня из церкви Успения на Волотовом поле (это на краю Великого Новгорода).
Этот храм стоял в цепочке ожерелья храмов вокруг Господина Великого Новгорода. Если в Новгородском кремле встать лицом к югу, то справа будет Юрьев монастырь, дальше ближе к югу, через реку, стоит Спас на Нередице, дальше по горизонту глаз упирается в церковь Спаса Преображения на Ковалевом поле, дальше левее церковь Успения на Волотовом поле (её сейчас восстанавливают, там во время войны была линия обороны и ее разбили немецкие пушки).
Церковь Успения на Волотовом поле до разрушения. Фото 1862 г.
Во всем мире такого нет, как в Великом Новгороде. Так вот, в этой церкви Успения на Волотовом поле сохранились совершенно уникальные фрески невероятной красоты, экспрессии, силы. Это древние фрески, но при этом они настолько нестандартны и удивительны! И довоенные фотографии этих фресок сохранились, которые не могут оставить человека равнодушным, когда созерцаешь эти дивные, совершенно замечательные фрески. Бог даст — фрагменты этих фресок скоро будут восстановлены, возможно будет увидеть красочный слой, какие были краски на этих прекрасных фресках.
И вот там, внутри храма над аркой, с левой стороны стоят Пресвятая Богородица и Иосиф, а с правой стороны — громадный, косматый Старец Симеон. Волосы развеваются, страшное грушевидное лицо, и он держит на руках Младенца. Он держит на руках Богомладенца, и Он изображен не так, как мы стандартно думаем о сорокадневном младенце — совсем маленький, а на этой фреске он подрастающий Младенец, Которому уже больше времени прошло, Он может уже воспринимать окружающий мир, ручками реагировать. И вот там изображен Младенец, который так испугался старца Симеона, что он всей своей маленькой душой боится, от него отстраняется, ручки развел, к маме хочет. А тот его держит в руках и сам боится. И Младенец боится, и старец боится! Старец страшится — он знает, Кого он держит на руках!
Фреска Сретения Господня в храме Успения на Волотовом поле под Новгородом Великим
И вот тут как раз, в запевах Пресвятой Богородицы, есть удивительная строки — из уст самого Богомладенца:
«Не старец Мене держИт, но Аз держу его: той бо от Мене отпущения просит«.
То есть «не старец удерживает Меня», он уже такой старец, что на руках ничего держать не может, совсем немощный. Не он Меня, «а Я его держу». Я Своей силой помогаю ему держать Меня на руках — говорит Богомладенец:— «Той бо от МенЕ отпущения просит» — он просит, чтобы уйти ему из жизни, он уже не может больше, так ему тяжело и трудно.
И вот здесь, на фреске храма Успения на Волотовом поле это так удивительно, и так ёмко, радостно. Настолько это близко человеку, настолько это понятно, чтобы увидеть, как Господь Богомладенец пришел на спасение всех людей. Это может быть преувеличение или гипербола, но на это специально пошел мастер этой фрески, чтобы мы больше осознали всю страшную истину Боговоплощения — как Господь стал для нас человеком, пришёл нас всех спасти.
Я хочу эти слова вспомнить в совершенно неожиданном, житейском контексте. Ведь мы всегда о себе думаем, воспринимаем, через самого себя пропускаем — как и что ты можешь ощутить. И вот я был очень долгое время диаконом в Николо-Хамовническом храме, и по долгу службы был обязан, как и полагается диакону, носить напрестольное Евангелие на руках на малом входе, потом снова заносить в алтарь и возлагать на престол. И вот этот вес Евангелия напоминает вес подрастающего младенца, и даже страшно сказать — Богомладенца.
Почему? — Да потому, что в Византии всё символично — любое перед тобой находящееся явление имеет глубочайший смысл не только видимый и ощутимый – да, это книга, – но и символический. Эта книга есть Слово Божие, она – символ Самого Господа Иисуса Христа, это Господь в слове, в тексте. И византийцы, когда видели как несут Евангелие, — они воспринимали его так трепетно и так живо, как Богомладенца на руках Симеона. И перед ним несут свечу. Свеча — это не просто светильник, а это символ Иоанна Предтечи, потому что Сам Господь назвал Иоанна Предтечу: Он есть светильник горящий и светящий (Ин 5, 35) — он всегда шествовал перед Господом Иисусом Христом.
И когда диакон несет Евангелие, то это – Слово Божие, как Богомладенец. А в Хамовниках Евангелия были довольно тяжелые, и когда приходилось служить две литургии в один день, другой день опять две, то так тяжело бывает держать на руках Евангелие. И вот тут-то мне и вспоминались слова Сретенские — «Не старец Мене держит, но Аз держу его». И я даже пытался выразить это своим близким в такой фразе: «Сегодня я опять держался за Евангелие» — Не я держал, а меня держало Евангелие, Сам Господь, Слово Божие. Не я являюсь его подпоркой, а Оно держит меня, когда совсем уже не можешь, когда страшно устаешь.
Как сказал мой брат — отец Феодор – ему подумалось, что в каждом храме есть престол, по всему лику Русской земли, по всему пространству со всеми часовыми поясами. На каждом престоле лежит Евангелие. И если посмотреть сверху из космоса — это Господь, это Слово Божие, этот подрастающий Младенец, как на фреске на Волотовом поле, – по всему лицу Русской земли лежат Евангелия-Младенцы и живут во всей полноте Своей жизни, и нас делают живыми. Животворящее Слово Божие.
Когда Евангелие носишь, Евангелие читаешь в диаконском сане, возникают еще некоторые соображения — как древние живо представляли себе вот это Слово Божие на руках. Когда мы открываем книгу и читаем текст, напечатанный нашими русскими буквами, или художественное произведение, или какое-нибудь богословское или философское сочинение, то мы читаем текст, который в центре страницы расположен, и у этого текста есть поля. И кто-то берет, и рукой пишет на полях заметки, «маргинальные заметки», то есть, «написанные на полях».
Вот это слово поле — это же метафора, мы даже не задумываемся — что такое поле. Значит, поле бывает или на краю леса, или недалеко от дома, там, где живут сельские жители. И поэтому поле – это край вокруг средоточия жизни — будь то лес, будь то дом. И недаром у русских есть такое словесное выражение: «Ты понял, что прочитал?» «Нет, тёмный лес. Я ничего не понял». Это замечательная метафора, она рассказывает, что в лесу много тайн жизни и много интересного. Или в доме, в котором живет семья, жизнь двигается, здесь вокруг поля, и в этом доме много прекрасного, дивного, светлого.
Но на славянском языке есть такое слово, которое заставляет думать и трепетать, опять-таки связанное с Евангелием и славянскими текстами. В славянском языке — человек, который открывает книгу и видит текст, и читает его в храме, воспринимается людьми, которые жили во всей полноте славянской действительности, неким объёмом, наполненным водой. Какой водой? Живой водой! Не стоячей, не затхлой, а живая вода, которая идет, мчится, как написано в чине освящения воды на Крещение – скачущая в Жизнь Вечную. Это Вода Жизни, о которой Господь сказал: Из чрева потекут воды, ведущие в жизнь вечную (см. Ин 4, 14). И Господь сказал про Себя, про Своё слово: Кто жаждет — иди ко Мне и пей! (Ин 7, 37).
И вот древние славянские люди так живо воспринимали строчки евангельского текста и любого другого церковного текста, что когда выносили на поля какое-то уточнение или разъяснение, то они говорили не «на полях», а на бре́зе — на берегу! На берегу — открываешь, вот вода живая, вот плещутся воды, вот строчки как волны. Это Вода Жизни, вода святости и приобщения к Божественному. А на берегу пишутся уточнения, чтоб ты понял правильно – что ты прочитал.
На берегу, на бре́зе. Такая дивная и замечательная метафора-символ. То есть это не просто так в голову ударило, а это действительно так — слово Божие, которое можно пить и насыщаться для Жизни Вечной. И ты держишь Евангелие — и немножко страшишься: «Господи, Источник жизни нашей, как Тебя старец Симеон держал, так и я допущен до такого держания! Это Ты, Господи, меня держишь. Я так устал, что ничего не могу. Ты меня держишь».
Это символическое византийское восприятие — оно ведь было естественным и простым. Мы привыкли уже, в Москве, когда мы служим, что на воскресную службу выносится Евангелие, кладется на аналое, мы вокруг него ходим, поём, целуем, потом «Воскресение Христово видевше» поётся — и его диакон держит, а потом снова оно лежит на аналое. А у профессора Михаила Николаевича Скабаллановича есть такое замечательное уточнение, что по уставу Саввы Освященного Евангелие, после прочтения на утрене, держит в руках для целования иерей — даже не диакон. И подходят все, и целуют Его, держимого на руках иерея, священника.
Так было в старину, так было в древности. И когда мне четыре года назад пришлось участвовать во всенощном бдении в Хиландарском монастыре на Афоне, там было совершенно темно, только несколько свечей было зажжено в притворе. И мы подходили после пения «Воскресение Христово видевше», целовали Евангелие. И меня так обрадовало — я увидел иеромонаха, держащего на руках Евангелие, как было в глубочайшей древности при Савве Освященном, как было целое тысячелетие существования богослужения. И я с такой радостью приложился, поцеловал Евангелие и руку иеромонаха, и понял, что византийцы дорожили такими символами, которые ярче и объёмнее могли показать ту истину, что Господь с нами, как подрастающий Младенец на руках старца Симеона. Ведь если продолжить аналогию, Евангелие положишь на аналой, но Ребенок-то живой, двигается, — как он удержится на аналое? Его надо на ручках держать, великое Слово Божие. Бог и Человек, подрастающий Младенец.
Вот эти мысли и хотелось мне рассказать, поделиться с вами в связи со Сретением Господним и с таким дивным, прекрасным богослужением и ощущением яркого, мощного, близкого для всех переживания, которое Устав заложил, так принято, держите на руках Евангелие, целуйте, читайте. Как это удивительно для старого, византийского, и нашего, славянского мира. Господи! Не старец Мене держИт, но Аз держу его: той бо от Мене отпущение просит.
Приветствую всех вас с наступающим праздником! Да хранит вас Господь! Не ленитесь думать о том, как ёмко символическое отношение к Евангелию, к каждому человеку в прекрасном и чудном нашем православном Богослужении.
Аудиозапись в редакции Николая Бульчука. Расшифровка текста — Анастасия Тростникова.
