От публикатора. Второго октября 2009 г. завершилась земная жизнь Александра Андриянова. Тяжёлый путь инвалида детства выпал на его долю и стал уникальным путём осознания через собственные страдания Промысла Божия. Даже оказавшись в вынужденном затворе, прикованным к инвалидному креслу, он продолжал писать стихи и музыку. Когда уходит человек, с ним уходит и некая тайна, возникает ощущение какой-то недосказанности. Но с нами остались его мысли и чувства, воплощённые в поэзии и музыке. Это всё открыто читателю в поэтических сборниках — “Ангел с серебристыми крылами” (1999), “Будь Имя Господне благословенно” (2001), и в публикациях в журнале “Альфа и Омега” № 4(30), 2001, № 3(41), 2004. В сборнике “Содержание жизни” (2006) он помещает “Акафист преподобному Пимену Многоболезненному, в ближних пещерах почивающему”. В нотном приложении опубликованы песнопения к Божественной Литургии. Предлагаем вашему вниманию подборку последних стихотворений Александра Андриянова, составленную им самим.
А. АНДРИЯНОВ
СТИХОТВОРЕНИЯ
Липа
Я лежу в тени огромной старой липы.
Надо мной зелёный свод едва животрепещет
В лёгком ветерке полуденного зноя,
Взор пленив калейдоскопом светотени.
Крона погружает в созерцанье, ибо
Повесть давних лет нашёптывает веще,
Чередуя ритм движенья и покоя
На высотах кружевных переплетений.
Я лежу, с травой и листьями сливаясь.
Словно сам я — часть растительного царства,
Воплощённый образ лермонтовской грёзы,
Полусном объятый тонким, не могильным.
Полувзглядом с бликом солнечным встречаюсь,
Взмахом пресекаю комара коварство.
Танцем развлекают мошки-виртуозы,
Отдаваясь струям воздуха всесильным.
Крона повествует мне о дне вчерашнем.
Говорит, какая церковь здесь стояла,
Меж деревьев белым лебедем блистая,
И кресты сверкали золотом червонным.
Не было ещё водонапорной башни,
Что уродливо близ колокольни встала.
И колонна, кров — не небо подпирая,
Не венчалась разнотравьем беспородным.
И враждою брат не восставал на брата,
Не стреляли в образа иконостаса.
Соблюдали и преданья, и законы,
Привечали богомольца и бродягу…
И была та липа девочкой когда-то,
Неприметным прутиком зеленоглазым.
И не знала, что под сень ажурной кроны
Я однажды в знойный полдень лягу.
Доктор Живаго
Крепче надежды, прочнее вражды
Только бумага.
К нам донесла она вас из беды,
Доктор Живаго.
Тысячи бледных растерянных лиц.
Плач по убитым.
Кто теперь скажет, инкогнито-принц,
Быть ли, не быть им?
Быть ли церквям в православной стране
Или расстрелам?..
Свечка горела в февральском окне —
И догорела.
Тьма разлилась, угрожая домам,
Контурам, позам.
Время настало сводящим с ума
Метаморфозам.
Бывший хозяин получит разряд
Вип-квартиранта.
Собственный опыт схождения в ад —
Это не Данте.
Если всю будущность ставит на грань
Опера подпись,
Если в трамвае, сквозь давку и брань, —
Чем не кенозис?
Годы без времени, лица без слёз,
Тело без духа…
Холод и голод, всеобщий психоз,
Войны, разруха…
Где-то вдали от неправых судей,
Крестных страданий
Бились сердца самых близких людей,
Помнили, ждали.
Но не продвинуться тем, кто распят,
Ни на полшага…
Умер какой-то поэт, говорят, —
Доктор Живаго.
Содержание жизни
и скрылся Адам и жена его от лица Господа Бога
между деревьями рая (Быт 3:8)
Укрыться, подальше бежать от источника света…
От страха? — Но нет ещё опыта боли,
Есть только запрет не вкушать и туманность угрозы
Тотчас умереть, прикоснувшись к запретному древу…
От чувства стыда? — ведь и он, и жена не одеты,
Хотя наготу не считали позором дотоле.
Ведь стыд — это следствие нравственной метаморфозы,
Познание зла и добра, столь прельстившее Еву…
Укрылись, бежали. И праведно было изгнание
Из рая, явившись печатью трагичного факта:
Нельзя удержать сумасшедшего сердца полёта
В далёкие страны, подальше от скучной отчизны.
Потом позабылось и райских дерев трепетание,
И реки, и птицы из памяти выпали как-то.
И Божии речи, что слаще янтарного мёда,
Утратили сладость для чад своевольно-капризных.
Изгнанники в кожи и мех наготу облачили,
Устроили быт хитроумным набором ремёсел.
Построили башни, дворцы, алтари, пирамиды.
Простёрли могущество даже до края вселенной…
Но книги и речи их ядом смертельным горчили,
Но злоба, неверность, двусмысленность капали с дёсен,
Но лесть и лукавство учтивостью были прикрыты,
А мысли и чувства дышали подспудной изменой.
Последствия бегства не сразу осознаны были, —
Точнее, во всей полноте не предстали внезапно.
Их разум в веках раскрывал, утончаясь в познании
Природы души и её отношения к Богу.
С тех пор как творение паче Творца возлюбили,
Деяньям и мыслям своим покланяясь превратно,
Святая потребность в живительном Божьем дыхании
Иссякла в засушливом зное сердец понемногу.
Как яблоко, павшее наземь, лежит живописно,
До времени блеск и приятность для глаз сохраняя,
И как хризантему упрямую срезанный стебель
Над вазой немного, в предсмертной истоме, подержит, —
Так люди, лишённые связи с Подателем жизни,
Живут на земле, и себя, и других уверяя,
Что живы они. Лишь один существует Свидетель,
Кто видит всю гибельность хитро расставленной мрежи
Земных наслаждений, гордыни, томления духа.
За нею — лишь мёртвенный холод вселенской пустыни,
Пустынной, как храмина, что не наполнена Богом.
Как нищего кружка, забытая им на кладбище…
Есть мёртвые люди, хотя это страшно для слуха!
И кажутся многим неискушенным живыми.
Вот так же костёр угасает тускнеющим оком,
А дым ещё долго виднеется над пепелищем.
Пилигрим (опыт гекзаметра)
Всякой душе предназначено время и место под солнцем.
Мысли, явлению также время и место родиться.
Истину эту раскрыли великих пророков прозрения,
То же писали в трактатах философы древней Эллады,
Екклесиаст многоопытный с хором мудрейших согласен,
Кратко сказать, это знание свыше, от Бога, ниспослано.
Но, пилигримы извечные, мы поучений не слушаем,
Дом покидаем, стремимся с ветром сравниться в движении…
В нашей крови это бегство, с тех самых пор, как бежали
Предки из рая, стеная, гонимые Ангелом грозным.
Вот и несёмся поныне, словно листва под ногами,
Словно волна в океане или гряда облаков.
Глаз — ненасытный свидетель изменчивых образов мира.
Ловит, охотник, преследуя жертвы со страстью неистовой,
Без обладания сутью, без насыщения зрелищем.
Глаз — ненасытный свидетель, но не хозяин рачительный.
Вот почему мы скитаемся в поиске призрачно-нового,
Нового лишь по причине забвения давнего прошлого.
Вот почему путешествуем, странники, вёрсты за вёрстами.
Где-то в далекой обители, может быть, счастье откроется,
Но это счастье обманчиво: нет на земле насыщения.
Внутренний голос в дорогу зовёт искусительно сердце.
Там, где нас нет, — наслаждение. Где мы живём, всё постылое.
Смысл в постоянном движении — цель без движенья не радует!
Дом, сиротливо оставленный, ставнями горестно хлопает.
Если нет Жизни Подателя, что охраняем в полуночи?
Блудные дети на пастбищах царских вассалов работают,
Только никто не подаст им горсть желудей к скудной трапезе.
Где этот путь, что упрятан хитро за многими тропками,
Путь, что привёл бы нас к дому, который оставили предки?
Выбежит Старец навстречу, руки простёртые радостно,
Перстень наденет как знак Отчего благоволения…
Книжники
В пыльной тишине библиотеки,
В лабиринтах книжных стеллажей
Добровольно погреблось навеки
Множество загадочных мужей.
Сказочный народец подземелья,
Гномики учёных рудников, —
Здесь им и монашеская келья,
И счастливый свадебный альков.
Тяга к обветшалым фолиантам
И любовь поэта к небесам
Обладают сходным ароматом,
Действуют как лечащий бальзам.
Но бальзам таит в себе коварство,
И примеры это подтвердят, —
Что любое доброе лекарство
Можно превратить в смертельный яд.
Да, тонка сей прелести природа!
Но причину можно проследить:
Страстное желание банкрота
Символом реальность подменить.
Деньги — символ власти и успеха —
Вместо средства обратились в цель.
И скупцу первейшая утеха —
Туго нашпигованный кошель.
Книга — драгоценная шкатулка,
Место, где сокровища лежат.
Ну а книжник слепо, близоруко
Выбирает букву, а не клад.
Буква выбирается — не вера,
Книга выбирается — не честь.
И в безумьи коллекционера
Идолопоклонство всё же есть!
Идолопоклонник, впавший в ересь,
Целое отвергнул, выбрав часть.
В полнокровной жизни разуверясь,
К фикции испытывает страсть.
Точно так же как во время оно
Сонм учителей был осуждён,
Проглядев за буквою закона
Самый воплотившийся Закон.
Старец Силуан
Капли янтарного воска вниз по свече оплывают.
О, как всеобща эта текучесть — времени, слёз, состояний.
Что постоянного в мире найдёшь? В чём основу
Импульсу воли найти и на что опереться
Детской рукой неокрепшего в веденьи духа?
Тень кипарисов длинней и длинней в лучах
заходящего солнца.
Ствол свечевой, тот, напротив, всё ниже, короче…
Скоро засветятся крупные звёзды афонской ночи.
Скоро по каменным тропам потянется к морю туман.
Служба длинна. Локти успеют согреть древесину стасидий.
Плавает дух в благовонном сумраке, братской молитве
внимая.
Новый напутствует день возглас ликующий: “Слава…”.
Но это внешнее… Стены, и своды, и келлии,
Старая ряса. Под нею как лук: сто одёжек
В зиму согреют, летом укроют от зноя…
Бренное тело, однако носит в себе неземное.
Носит Того, Кто дышит где хочет, питает обильно
Преданных воле Его. Кто как чуткий Художник
Сетью морщинок, теней, рельефом надбровий и складок
Отображает работу бессмертного Духа…
“Что он, простец, мельник, в Божественных истинах
может постигнуть?
Книг не читает, Писание только из службы знакомо…”.
Если бы знали насмешники: кто богословие знает
Ниже того, кто Писание жизнью своей исполняет.
Встретились лёд и огонь на высотах бессонной молитвы.
Холод бесовских сомнений, влекущий губительно в бездну.
Но, прекословя ему, сердце вверяет подвижник живой
благодати,
Плавящей лёд. “Что мне делать, как быть, —
Молвит измученный инок, в этой борьбе изнемогший, —
Как устраниться от помыслов, злых наваждений?
Как уподоблю душу свою присногорящей лампаде?”.
Был ему глас: не скорби, ум заключая во аде…
Скалы, пещеры, лоза с виноградом тяжёлым.
Монастыри и каливы — как налитые гроздья над морем.
Тысяча лет словно день. Здесь господствует вечность.
Тени великих отцов милость на землю низводят.
