Каждый день в горах становилось все труднее
— Когда в вашей жизни появились горы?
— Совсем недавно. В 2015 году отец Иоанн Костюк увлеченно рассказывал, как он сходил на гору Актру. Я заинтересовался, решил попробовать и постепенно стал готовиться. Зимой начал ходить в бассейн, тренироваться на каяках, а летом 2016 года съездил на сплав вместе с группой отца Иоанна. На этом сплаве я просто был водителем и таскал лодки. А на осенний сплав, все лето прозанимавшись, уже попробовал сесть в лодку, проплыть по тихой воде.
Затем всю следующую зиму тренировались, готовились к восхождению — и на лыжах ездили, и на скалодроме тренировались, и бегали, занимались в спортзале. Нужно было заранее купить снаряжение — оно достаточно дорогое, и сразу просто нет возможности пойти и его купить. Так что покупал в течение года, по частям.
Готовился к тому, что придется идти то вверх, то вниз по шесть-восемь часов, таща на себе 30-40 килограмм. Поэтому физическая подготовка должна быть максимально хорошая.
И вот наступил день, когда мы отслужили воскресную литургию и поехали. Путь до места назначения занял у нас два дня. У подножья горы Белуха перед ледником Аккем есть часовня, построенная в память обо всех погибших в горах спасателях, альпинистах и путешественниках. В ней мы отслужили молебен о начале нового дела и потом, по возвращении, благодарственный молебен.
И начался подъем.
…
— Честно сказать, я не знал, куда иду и что меня там ждет. Не знал, как я себя поведу, насколько хватит моего терпения, психики.
Потому что, как выяснилось потом, это такая нагрузка, какой я не испытывал никогда в жизни. Было очень тяжело всегда, каждый день. Каждый следующий день сложность маршрута увеличивалась, а вместе с этим появлялись трудности в виде ветра и других погодных условий.
Сначала была жара. Потом, на второй день, был ветер и лил дождь, мы все промокли. Хотя ты все равно постоянно мокрый — либо от дождя, либо от пота.
Нам нужно было пройти с 800 метров от уровня моря, пройти через перевал Кара-Тюрек (3000 метров над уровнем моря). Чтобы до него дойти, мы шли два дня, на третий день мы только дошли до перевала. А с перевала надо сразу спуститься на высоту 2000 метров. То есть понижение высоты на километр, и спуск еще тяжелее, чем подъем, потому что мышцы работают неестественно. Поэтому и ноги ломит, и руки ломит. Ты испытываешь постоянное неудобство от всего. Благо, была обувь нормальная, ничего не натирало.
Как муравьишка, карабкаешься по горе, созданной Господом
— Это чувство неудобства не выплескивалось в раздражение на тех, кто шел рядом?
— Перед тем, как пойти, я сказал: «Ребята, если вдруг там я буду ругаться и обзываться и так далее, прошу не принимать близко к сердцу. Я буду это делать не со зла, если буду. Поэтому прошу понять и простить заранее». Но в итоге ни на кого не ругался, ни на кого не злился. Все переживал внутри себя, без психологических срывов.
Стресс, конечно, для организма был очень сильный. Но психологически я сосредоточился на цели и уже к ней шел. И ловил себя на мысли, что в обычной жизни ты можешь сказать: ну ладно, все, хватит, я устал. Сесть на маршрутку и поехать домой. А здесь нет возможности сесть на маршрутку и поехать домой. Потому что даже если ты пойдешь назад, все равно нужно идти столько же, сколько ты дошел сюда. Какой смысл тогда возвращаться, если уже можно дойти до конца. Так я это для себя осмысливал.
Шел я медленнее всех. Если бы не я, все бы двигались быстрее. А за мной шел парень из команды (нас всего четверо было), чтобы, если что случится, прийти мне на помощь.
Постоянно молился Иисусовой молитвой, другие не успевали приходить в голову. Или просто повторял: «Господи, помилуй!», особенно во время самых тяжелых подъемов и спусков.
— Что вы про себя поняли после этого похода?
— В горах как-то особенно чувствуешь величие Бога, Его красоту, Его Промысл и непостижимость для человеческого разума. Ты, как муравьишка, карабкаешься по этой горе, созданной Господом.
А про себя понял, что я физически очень слабый человек. Я видел людей, которые там живут, водят группы на восхождение, и тот путь, который я иду 12 часов, они проходят за 3 часа. И выносливости, оказывается, у меня нет. Психологический урок таков: раз ты поставил цель, надо к ней идти, в горах вариантов нет. Ты идешь в команде, не можешь ее бросить, сказать: «Я дальше не пойду», ведь у тебя часть снаряжения. Как бы тебе ни было тяжело, ты должен идти. И все, других вариантов нет.
Это испытание воли, когда кажется, что она уже кончается, а потом раз — оказывается, она еще есть, и еще. А ты, оказывается, просто лентяй. Все твои недостатки в походе проявляются.
Когда мы дошли до Большого Берельского Седла, с которого стартуют на восхождение на гору Белуху, я не пошел. Перед этим мы встали в два часа ночи, с четырех утра до четырех-пяти вечера шли. Через перевал Делоне был очень тяжелый подъем. Если до этого я делал 50 шагов, потом две-три минуты отдыхал, то теперь я делал пять-семь шагов и у меня дыхание сбивалось, я уже не мог восстановить его. Поэтому, когда я заполз в палатку, кое-как застегнул, то мгновенно свалился и уснул глубоким беспробудным сном. Через два часа проснулся и слышу, что на восхождение снова надо выходить в четыре часа утра. И тогда я сказал: «Ребята, подожду вас здесь. Просто потому, что потом вы меня и не спустите и не поднимете».
— Не обидно, что высота не взята?
— Нет, не обидно. Потому что человек, который использует термин «покорять горы» — слишком большой романтик. Горы никто не покоряет. Это звучит слишком гордо, надменно, что понимают даже неверующие люди. Горы стоят, никуда не двигаются, а ты покоряешь себя.
Я рад, что у меня хватило трезвости ума и смирения, чтобы оценить свои силы и сказать: нет, я не пойду.
Мне не обидно, а наоборот, радостно, что в первом походе сил хватило на такой долгий путь: они могли бы кончиться раньше, поскольку нагрузка для первого раза — очень серьезная.
— Когда все восходили, вы остались один?
— Да, лег спать. Страшно не было: а чего там бояться? Берельское Седло — это равнина между горами с половину футбольного поля, там стоял лагерь. Я тут один, никто не придет, ни человек, ни зверь. Погодные условия тоже не обещали быть критическими. Проснулся, стал варить еду, чтобы друзья, вернувшись, смогли поесть и попить чай.
Необычным было стопроцентное одиночество, когда ты понимаешь, что вокруг — совсем, совсем никого…
— Собираетесь повторить еще раз подобный поход?
— С удовольствием бы повторил. Мы собираемся на следующий год, только уже на другую гору. Она немного пониже, и маршрут попроще.
Мне пообещали выслать лошадь в посылке
— Как ваша семья относится к таким путешествиям?
— Переживают, конечно. Мы ушли, и 14 дней связи не было. Сейчас люди не привыкли, что такое может быть: мобильная связь есть всегда, каждую секунду, в каждой точке планеты. А здесь — 14 дней ее не было. Само по себе осознание этого пугает, а еще невозможность узнать, как дела — это вызывало определенное напряжение.
А дети — у меня трое мальчиков и девочка — все воспринимают с интересом. Мальчики потом играли в скалолазов, залазили по разным решеткам наверх, привязывались, спускались.
— Вспомните, пожалуйста, свои детские мечты, которые сбылись.
— Лет в шесть-семь, возвращаясь с отдыха в Крыму, мы заехали к родственникам на Урал, в город Сатка. И там дедушка показал мне лошадь, и она мне так полюбилась за те несколько дней, пока мы были в гостях, что я не хотел уезжать. Мне пообещали выслать лошадь в посылке. Потом мне долго снилась эта лошадь, как мне ее присылают, как я ухаживаю за ней.
Понятно, что эта мечта не сбылась. А вот велосипед, который мне очень хотелось получить, мне купили — сначала «Школьник», потом и «Каму».
— А куда вы пошли учиться сразу после школы?
— После школы я хотел пойти работать. Меня учеба не привлекала, потому что за годы в школе я, что называется, разболтался. Учился в слабом классе, времени было слишком много, и вместо того, чтобы меня перевести в другой класс, посильнее, учителя стали постоянно ругать меня за поведение.
Поэтому, хотя школу я любил, но, закончив ее, хотел пойти работать. Но мама настояла на поступлении в вуз, и я поступил в Томский университет систем управления, на факультет промышленной электроники. Компьютеры меня увлекали, еще в детстве у меня был «Спектрум», куда информацию загружали с кассет.
Но с радиоэлектроникой я не подружился и, отучившись два года, бросил университет. Пошел работать на мебельную фабрику укладчиком пиломатериалов 4-го разряда. По сути это грузчик, разнорабочий. В основном укладывали доски — такая тяжелая работа, шесть дней в неделю, с 8 утра до 8 вечера на улице. Но мне нравилось работать.
Если я знаю, что что-то нужно и важно — беру и делаю
— Как в вашей жизни появилась вера?
— Какая-то интуитивная вера, наверное, была всегда. Но в нашей семье о вере не говорили ни хорошо, ни плохо, так что сформулировать что-то для себя я не мог, хотя был крещен в полтора года, но даже крестик не носил и уж тем более не был в храме.
Мама любила читать и меня приучила — читал с четырех лет «про себя» и взахлеб. Позднее стал на развалах покупать книги, хоть с какой-то стороны говорящие о духовной стороне жизни, причем все подряд, в том числе оккультную литературу.
Однажды, когда я уже переехал в Омскую область и жил в селе у дяди, мы с другом решили дать одну книжку «о духовном» на «рецензию» местному батюшке: друг тогда только крестился. Священник ее добросовестно прочитал, мы встретились, поговорили, завязалось общение. Постепенно я стал читать православную литературу, святых отцов. И заметил, что вся оккультная литература мне давала только вопросы. А от святых отцов стал получать ответы.
Попробовал в первый раз исповедоваться. Потом — тяжелое стояние в храме на первой литургии, когда совсем ничего не понимаешь в происходящем. Затем после причастия — ощущение внутренней легкости, одухотворения. И это тоже стало для меня еще одним аргументом в пользу того, что здесь есть правда, нечто такое, чего нет нигде.
Потом в храм стал ходить каждое воскресенье. Сельский храм — это ж одни бабушки и один молодой человек — я.
— Не смущало это?
— Не смущало, потому что я городской человек. Это в деревне люди обычно живут по принципу: а вдруг кто-то что-то скажет. Мне это абсолютно безразлично. То, что я для себя понял правильным, то и делаю.
Начал хору подпевать, по книжечке следил за богослужением. И постепенно начал изучать, понимать, вникать в службы.
В какой-то момент, как все, наверное, неофиты, хотел уйти в монастырь, радикально что-то изменить. Священник разумно меня от этого шага отвел. Не отговорил, а сказал, видя мой нездоровый блеск в глазах: «Подожди, успеешь в монастырь».
А как-то он завел разговор о том, есть ли у меня невеста, чем я собираюсь заниматься. После чего спросил: «А ты не хотел бы Церкви послужить?» Я очень удивился: «Как, каким образом?» Ведь, кроме него, я священников никогда в глаза не видел, не общался ни с кем и уж тем более себя священником не представлял.
Подумав, ответил: «Если вы видите, что я могу что-то полезное сделать для Церкви, говорите, что. Вам со стороны виднее». Он направил меня к митрополиту Феодосию (Процюку), ныне покойному, я начал помогать в храме. Потом поступил в Омское духовное училище, и меня вскоре, в ноябре 2003 года рукоположили с тем, что дальше буду учиться заочно. Предварительно я женился, конечно.
— У вас была невеста или вы резко начали ее искать?
— Не то чтобы специально бросился искать. Когда я шел на послушание, все было неясно, возьмут, не возьмут, найду невесту, не найду. Так получилось, что я нашел невесту. Поженились мы, и вот через какое-то время меня в дьяконы рукоположили.
— Стремительно у вас вышло: от прихода к вере до священства прошло совсем мало времени…
— Да, но у меня, наверное, в жизни все так. Если я знаю, что это нужно и важно, просто беру и это делаю. Я могу сомневаться долго при выборе, но если выбор сделал, дальше уже не сомневаюсь.
— Ошибки в первые годы служения были?
— Конечно, были. Представьте себе, молодой юноша, — в 2003-м я стал дьяконом, а на Благовещение в 2004-м меня в священный сан рукоположили, — мне еще не исполнилось 22 лет.
Помню, как вскоре мне сказали: «Иди, исповедуй». Ну какой из меня духовник, какой исповедник?! Бедные люди, думаю, им было тяжело. Помню, как одну женщину очень сильно учил, наставлял, вразумлял: что-то не так исповедовалась. Сейчас для себя понял, что молодого священника нельзя выпускать на исповедь, нечего ему там делать. А тогда мне некогда было понимать, нужно было действовать.
К сожалению, сейчас не помню некоторых людей, с которыми, может быть, не по делу был груб и резок и, возможно, их этим обидел и стал каким-то препятствием для их пути к Богу.
Если меня запретят в служении, я останусь в Церкви
— Разочарования в вере, в Церкви были?
— Не было. Ни в вере, ни в Церкви. Но в определенный момент, когда розовые очки начали спадать, оказалось, что в Церкви — не ангелы, а люди, и это надо было понять и принять. Хотя было тяжеловато некоторые вещи осознавать.
Это уже позднее я для себя подумал и понял, что надо Божеское и человеческое не смешивать. Тут очень просто. Есть Господь, и Он свят. А есть мы, люди, и мы грешные. Я сам — грешный, поэтому чего тут удивляться?! С какого-то времени я абсолютно не удивляюсь и не осуждаю никого.
Но первый раз, когда сталкиваешься с подобным, это, конечно, внутренняя потеря. И я знаю, что не все переживают это потрясение правильно.
У меня особенно тяжелый момент был еще до священства. Как-то мы сидели в трапезной, и пришел священник не из нашей епархии, он выпил, и так получилось, что нам было по дороге. И вот он мне подробно стал рассказывать об одном своем грехе, как именно он грешит. Для меня это было шоком. Среди светских-то людей я не слышал таких откровенностей, а тут… Просто не знал, как реагировать. В конце концов не выдержал и попросил замолчать.
Долго потом над этим размышлял — как к этому относиться? И в ходе этих размышлений понял, что есть мы — люди, которые приносят свои грехи, а есть Церковь, на которую наши грехи никак не влияют, ведь даже «и врата ада не одолеют ее» (Мф. 16:18).
— Какие проблемы вы видите в современной Церкви?
— Одна из них — как раз молодые неопытные священники, со своим мышлением, видением, с недостатком опыта, которым кажется, что они точно знают, как нужно правильно.
Еще один момент — наша Церковь не очень умеет вести диалог с обществом. Это проблема. Есть робкие попытки вести блоги, давать какие-то интервью. Но выдерживать удар в общественных дискуссиях могут немногие.
Но это моя Церковь, и я не собираюсь устраивать в ней революцию. Даже если случится какая-то беда и меня запретят в служении (мы все — за рулем, и, не дай Бог, собьешь человека), я останусь в ней, с ней. Просто не мыслю свою жизнь иначе.
Когда на Церковь начинают лить грязь, мне больно от этого. Но если в наш адрес идет объективная критика, ее нужно принимать.
Никогда не пытаюсь за человека решить его проблему
— Что вам кажется самым непростым в служении настоятеля?
— Удручает, что люди не осознают ответственности за приход. Даже среди прихожан мало тех, кто деятельно переживает за него. То есть приходится самому переживать.
Если бы кто-то взял на себя хозяйственные дела, мне можно бы было спокойно заниматься своим основным делом. А так не получается. Если ты не позаботишься, в храме не будет ни света, ни тепла. Поэтому отслужил, побежал туда, побежал сюда. А если учитывать, что у меня есть приход, что я войсковой священник — помощник командира по работе с верующими военнослужащими в железнодорожной бригаде, что у нас на приходе русская классическая общеобразовательная школа… Эта многозадачность порой очень сильно утомляет. Устанешь — посидишь, подумаешь, отдохнешь и — опять в бой.
— Расскажите о служении войскового священника.
— Для меня это нечто новое. В армии я не служил по состоянию здоровья. А теперь вот уже третий год я нахожусь на должности помощника командира по работе с верующими военнослужащими.
Первая задача — это организовать богослужение для наших православных ребят и офицеров, которых большинство. Иногда приходится организовывать и для неправославных: муллу приглашать или организовывать выезд в мечеть.
Провожу беседы по профилактике алкоголизма, употребления алкоголя, наркотиков, суицида, неуставных отношений. Понятно, что говорю не в лоб. Каждый взрослый человек знает, что пить, курить, наркотики употреблять и матом ругаться нельзя, это плохо, некультурно, вредно для здоровья. Поэтому излагать прописные истины — значит профанировать саму тему. Нет, приходится подходить творчески, приводить примеры, взывать к совести, к разуму, приводить какие-то доводы из Священного Писания и вообще — импровизировать.
Чаще человек же пьет не из-за того, что он не знает, как это плохо. Как правило, у него есть какие-то внутренние проблемы. И тут нужно заинтересовать, дать понять, что батюшка — это не прокурор, не полицейский и не замполит, который будет журить. К священнику можно прийти и поговорить по-человечески, и найти понимание, отклик, сочувствие, помощь в решении той или иной проблемы.
И действительно потом, со временем, люди начинают подходить. В основном у них семейные проблемы. Кого-то жена не понимает, кого-то родители, кто-то кредит взял, теперь не знает, что с этим делать…
Прежде всего, стараюсь человека вывести на то, чтобы он взял ответственность за свою жизнь в свои руки, не скидывал ее на родителей, правительство и так далее. Если человек сделает это и будет как-то стараться, меняться, молиться, тогда я ему не нужен. Я как указатель — идти туда. Человек пошел туда, ну все, слава Богу. Возникнут проблемы, придет опять. Никогда не пытаюсь за человека решить его проблему. Один раз в жизни такое было. А потом я понял, что это — бессмысленно.
— Вы увлекаетесь фотографией…
— Кажется, году в 2008-м я купил фотоаппарат. Перед этим приятель, занимающийся фотографией, мне посоветовал: «Прежде чем купить фотоаппарат, учись присматриваться к окружающему миру. Заинтересовало что-то — сложи пальцы так, чтобы рамочка получилась прямоугольная, а потом в блокнот запиши, что ты увидел. Если ты не можешь описать, что увидел, то какой смысл фотографировать?»
А затем одна прихожанка подала идею, что для детей можно открыть фотокружок. Мы оборудовали маленькую фотолабораторию, в которой можно проявлять пленку, печатать фотографии. Сейчас я прохожу курс обучения и у меня появилась возможность спросить все, что меня интересует, у профессионала, вместо того чтобы часами сидеть в интернете в поисках нужной информации.
Что-то художественное у меня пока не получается, скорее — репортажная съемка: снимаю то, на что глаз упал. Интересно делать портреты людей, но я пока не научился делать постановочные, студийные. Но иногда получается поймать такую деталь, которая сразу скажет о человеке многое.
Фото из личного архива Александра Лемешко
