12.11.1872 г. — 31. 12. 1937 г.
Архиепископ Тверской Фаддей (Успенский) на снимках, сохранивших его облик, выглядит не совсем привычно для правящего архиерея. Что-то детское есть в простом лице, больших серьезных глазах…А, между тем, это мученик, каких найдется, может быть, не так много, достигший святости терпением и будто олицетворяющий слова православного публициста XIX в. А.С. Стурдзы о сути этой добродетели: «это сила, не имеющая ничего общего со слабостью, это мужество, не желающее ничего разрушать».
Мир Христов
Тесная камера владимирской тюрьмы была заполнена до предела. Свободных коек не было, и новоприбывшим – митрополиту Кириллу (Смирнову) и архиепископу Фаддею (Успенскому) пришлось устраиваться на полу.
Владыка Кирилл был человеком не из слабых, много повидавшим на своем веку[i], но даже на него обстановка среди уголовных преступников оказала угнетающее действие. Видя, что архиепископ Фаддей сохраняет спокойствие, а в ночные часы молится, он также попытался использовать ночное время для молитвы. Но отчаяние подступало с такой силой, что внимание рассеивалось, и владыка Кирилл неподвижно сидел в тишине, казавшейся нереальной после дневных впечатлений. И вдруг несколько слов, произнесенных его товарищем в узах, изменили все: «Для нас настало настоящее христианское время: не печаль, а радость должна наполнять наши души. Сейчас наши души должны открыться для подвига и жертв. Не унывайте, Христос ведь с нами»[ii]. Спокойно и радостно стало на душе, и митрополит благодарил Бога за этот дар утешения.
Благословение
Когда епископ Антоний (Храповицкий) возводил иеромонаха Фаддея в сан архимандрита, он произнес примерно следующее: «Искренне могу сказать, что на тебя сегодня я возложил поистине венец терновый»[iii].
Обстановка предреволюционных лет давала немалые основания для тревоги, и еще в те годы о. Фаддей выразил то, что определяло характер его служения на протяжении всех последующих лет. В моменты, когда испытания, встречающиеся на пути, превысят меру терпения, священник «должен иметь такую веру, чтобы видя совершенное бессилие своего слова, возложить упование на всесильную благодать, которая и наиболее огрубевшие души смягчает, отверзая для восприятия слова пастыря даже сердца людей, желавших “искусить беззлобство его”.»[iv]
И это слова священника, связанного со своей паствой настолько, что не сразу решился принять монашество – из-за опасения, что не сможет оказывать людям помощь в той же мере, как прежде. Сомнения относительно выбора пути служения помог разрешить тогда совет отца, священника Василия Успенского, отвечавшего сыну, что монах «не отделен от людей, только он служит людям особенным образом.»
Слова о. Фаддея о наступлении времени «отвержения пастырского слова» передают чувства, близкие тем, что должен был испытывать Христос, когда любя, Он оставался менее любим народом, обладая властью, не принуждал, и принесением Себя Самого в жертву за грехи Израиля и всего мира оставлял возможность для добровольного обращения.
Перед революцией, когда вокруг чувствовалось оскудения веры, сам он учился, не переставая: в Московской Духовной Академии, и затем в годы преподавания в Смоленской, Уфимской и Олонецкой семинариях. За большое исследование «Иегова» ему была присуждена степень доктора богословия. Не меньшее значение имел и опыт личных встреч, общения с замечательными пастырями, подвижниками – о. Иоанном Кронштадтским и старцем Германом из Гефсиманского скита Троице-Сергиевой Лавры.
Подобным же было для о. Фаддея и отношение к архипастырскому служению: только желание служить Богу и ничего «от мира», так, что люди порой не могли удержаться от замечания: «Что за человек кристально чистый, как драгоценный сосуд из горного хрусталя!» Сам Патриарх Тихон говорил о нем: «Владыка Фаддей – святой человек. Он необыкновенный, редкий человек. Такие светильники Церкви – явление необычайное»v.
Монах
Испытания начались для владыки Фаддея сразу после революции. В первый раз он был арестован в 1921 г., когда был епископом Владимиро-Волынским, при подавлении большевиками повстанческого движения. Его скоро выпустили, но во время «изъятия церковных ценностей» арестовали снова. Как сторонник Патриарха Тихона он был отправлен в ссылку, и только после ее окончания смог направиться в Астрахань, на новое место служения.
В воспоминаниях современников о владыке Фаддее одна черта его духовного облика выделяется особенно – это нестяжание, совершенная непривязанность к вещественным началам мира. Одним запомнилось то, какое смущение вызвало у него то, что из Астрахани, куда он должен был ехать, ему передали конверт с деньгами на дорожные расходы. Владыка вежливо, но твердо отказался от предложенных денег. Другим бросилось в глаза то, что по прибытии при нем не оказалось багажа, а то немногое, что для него собрали, – добротную обувь, вещи, – он тут же раздал нуждающимся. Есть и свидетельства о том, что подаренный ему Патриархом Тихоном наградной бриллиантовый крест на клобук архиепископ так и не носил («не надо, ни к чему»), и келейнице Вере Васильевне пришлось нашить ему простой белый крестик из обычной материи. Та же скромность была и в облачении: зимой – служил в поношенном желтом, летом – белом полотняном.
Аскетизм владыки Фаддея, – сохранились свидетельства о том, что он носил вериги, – соединялся с кротостью, застенчивостью. Личность действовала сильнее убеждений. Один из астраханских священников, участвовавший в обновленческом расколе, объяснял свой разрыв с «Живой Церковью» влиянием личности правящего архиерея: «…я увидел владыку Фаддея, я смотрел на него и чувствовал, как в душе моей совершается какой-то переворот. Я не мог вынести чистого проникновенного взгляда, который обличал меня в грехе и согревал всепрощающей любовью, и я поспешил уйти…Его аскетический вид, большие глаза, кроткие и проникновенные, покоряли и звали к правде Божией»[vi].
Таким же запомнили его и в Твери, куда он был переведен в 1928 г. Разместился он очень скромно, на тихой улице, в доме с маленьким садом, а летом снимал дачу в селе Пречистый Бор. Много работал, а свободное время отдавал молитве. Никогда не сетовал, всех, кто обращался к нему, принимал равно, с любовью. Многие ценили владыку как молитвенника…
«Жатва»
Летом 1937 года новая, особенно сильная волна репрессий докатилась до Твери. Множество священников было тогда арестовано, и у владыки Фаддея почти не было шансов избежать заключения, хотя никаких улик против него при обыске найти не сумели. Достаточно было того, что в глазах властей он был священником «тихоновского направления».
Условия, созданные для него после ареста, были частью возбужденного против него процесса. Неудачи следствия, – у владыки так и не удалось вырвать признания в «контрреволюционной деятельности», – «компенсировались» самыми изощренными издевательствами, которым подвергали его преступники – соседи по камере[vii]. А через десять дней «тройка» приговорила архиепископа к расстрелу. 31 декабря 1937 г. земная жизнь его оборвалась[viii]. Через три дня тюремщики положили тело архиепископа без гроба в мерзлую землю.
Из века в век повторяются в истории христианства темница, предание на смерть, глумление над праведниками, их мучительный исход, и так же из века в век за страданиями приходит Пасха. Так было и в тот год. Несколько женщин, милосердных, не побоявшихся возможных последствий, в светлые дни праздника приняли на себя заботу о погребении священномученика Фаддея. Приготовили могилу, поставили крест. Одна из них вложила в руку владыке пасхальное яйцо – малое приношение Церкви земной тому, кто уже участвовал в Пасхе Господней.
Новый крест на месте убийства Свщмч. Фаддея
Читайте также:
