Опыт священника

Приехал в храм, захожу. Вижу краем глаза, в боковом приделе стоит гроб, а из него фата выглядывает. 'Вот, — думаю, — нашли развлечение, — это я про сродников, — делать им больше нечего, как на старуху фату напяливать'.

Действительно ли в учреждениях системы ФСИН дела обстоят так, как описала Надежда Толоконникова? Могут ли представители Церкви, общественные организации или кто бы то ни было повлиять на ситуацию? Отвечают тюремные священники.

Каждое воскресенье я прихожу к нему домой и причащаю. Раньше мы о чём-то разговаривали, теперь нет. Причащаю и ухожу. Ухожу с чувством глубокой вины перед ним, перед его болью и тем, что не могу помочь.

После литургии с прихожанами идем вокруг храма крестным ходом. Тысячу лет этим крестным ходам по русской земле. Тысячу весен пасхальная радость победы жизни над смертью — и осенних плодоносных новолетий, будто золотым фоном иконы Руси...

Чем отличаются выдающиеся пастыри? Помимо прочего, они верят в своих прихожан, в своих духовных чад. А верить в человека — тяжело, едва ли не тяжелее, чем в Бога.

Один человек говорит к собранию. Говорят не только его уста, но говорит и его сердце. В это время слушают его многие пары ушей, и одновременно собеседуют с ним незримо сердца многих слушающих. Проповедь — это диалог многих сердец.

Управление хором мне приходилось совмещать с обязанностями дежурного священника. До Херувимской песни я исповедовал прихожан, затем шел, управлял и пел в хоре. Очень памятны эти трудности. Они давали основу будущей семинарии, их нужно было кому-то пройти.

Я в детстве мечтал стать водителем такси. Во-первых, на машине ездить, во-вторых, пассажиров возить, что-то для них делать, а в-третьих, с ними можно пообщаться. Примерно так и вышло: тружусь для людей, веду их к Цели и общаюсь с ними.