Но вот проходит эта ночь, и из ее света мы возвращаемся в мiр, спускаемся на землю, снова вступаем в будничную, «реальную» жизнь. И что же? Все так же, как было, ничего не переменилось. И как будто ничто, решительно ничто на земле не имеет ни малейшего отношения к тому, что пелось в церкви. И в душу закрадывается сомнение: эти слова, прекраснее и возвышеннее которых нет на земле, — не иллюзия ли они?
У Толстого есть где-то описание, да такое пронзительное, пасхальной ночи и девочек в беленьких платьях, из которых они очень скоро вырастают. Вот так, может быть, и мы выросли из своих детских мечтаний, стали трезвыми, рассудочными реалистами. Нас не проведешь уже ни прекраснодушием, ни доверием, ни любовью. И даже если кто и верит в Бога, то это странный Бог – бессильный в мiре, отданном диаволу.
Минута эта всегда приходит. Двери открываются. Мы входим в залитый светом храм, мы вступаем в ликующую пасхальную заутреню, но где-то в душе вопрос остается. Что все это значит? Что значит праздновать Пасху в мiре, наполненном страданием, враждой, ненавистью, войнами?
Да, каждому из нас еще суждено сойти в тень смертную, да, грех, зло и смерть все еще как будто побеждают на земле. Но вот, пережив еще раз эту Страстную седмицу, знает и верит сердце, что победы эти – мнимые.
Чертог украшенный… Через все Священное Писание проходит этот образ извечно приготовленного пира в украшенном дворце, сияющем всем светом, всей радостью, всей бесконечной красотой Божественной любви. Это образ встречи, примирения, совершенного воссоединения в любви, это торжество и победа Царства Божия.
И многие столетия перед сумраком страстных дней вспоминают христиане это торжество. Внезапно поднимаются в переполненных храмах тысячи рук с вербами и зажженными свечами, и снова гремит, как тогда: «Осанна!»
Как случилось, что тот, кого Бог создал для жизни, кого почтил образом Своей неизреченной славы и красоты, подчинился смерти? И вот его, друга Божия, берут и прячут под камень, ибо он уже смердит, и уже боятся его живые, хотя знают, что всем им без исключения предстоит этот спуск в царство распада и тьмы.
Как случилось, что мы верим, веками верим в божественный, единственно решающий смысл этого не сравнимого ни с чем события? Как случилось, что никем в ту далекую от нас эпоху не замеченная религиозная драма, жертвой которой стал бездомный и нищий Учитель, вошла навеки в сердце и память людей, вызвала неслыханный духовный подъем, который, то усиливаясь, то ослабевая, продолжается и сейчас, несмотря на все перемены, революции, войны, «прогресс» и т.д.?