Слова мимо наших реалий
Протоиерей Игорь Прекуп. Фото: Станислав Мошков/rus.postimees.ee
Читая статью отца Джорджа Морелли о профилактике пастырского выгорания, поймал себя на непроизвольной усмешке. Прошу прощения у автора и у тех, кому его статья показалась бальзамом на раны, только читать ее без саркастичной ухмылки у меня не получается.
Вспоминается случай из семинарской жизни. Сидел я за одной партой с бывшим врачом-травматологом. И вот лекция по нравственному богословию, тема «нарушения морали». Преподаватель объясняет, что такое нарушение морали по объему (отношение к людям, исходя из деления на «своих» и «чужих», «двойные стандарты»), и наставляет нас, что никогда нельзя кому-то отдавать предпочтение, ко всем должно быть равное отношение и прочие разумные глаголы.
И вот этот врач, грустно, с незначительной долей раздражения, правда, без усмешки, едко-иронично вполголоса мне говорит:
«Ага! Я бы посмотрел на него в травмпункте на дежурстве, когда ты один, куча народу с открытыми переломами, кости наружу торчат, у кого – что, а у тебя одна ампула обезболивающего… И ты можешь ее вколоть кому-то одному. Как тут выбрать? И как не обделить остальных?..»
Вот и у меня какое-то похожее чувство при чтении статьи отца Джорджа было. Все вроде как и правильно сказано, и опыт пастырский, и психологическая компетентность выше некуда, а вот как-то все мимо наших реалий. Как говорится, «не знаю, как там в Лондоне, я не была. Может, там и собака – друг человека. А у нас управдом – друг человека!»
О чем не имеет понятия «западное бездуховное общество»
Не то чтобы его советы неприменимы. Почему же? Я немало знаю священников, которые могли бы показать мастер-класс по осуществлению этих рекомендаций. Мало кто, быть может, сумел бы это сделать настолько тонко и любезно, как автор статьи, судя по тому, что он рассказывает, но в плане грамотного планирования времени и ресурсов, по умению расставлять приоритеты и не переживать, если кто-то окажется «сам виноват» – о-о-о! тут я соберу вам целую научно-практическую конференцию знатоков и виртуозов.
Говоря о том, что советы его не вписываются в наши реалии, я имею в виду совсем другое: в условиях западного общества с установившимися в нем представлениями о нормах общения руководства и подчиненных, о прозрачности деятельности, о смысле существования делопроизводства и чиновников, наконец, о неприкосновенности личности и ее пространства и т.п. – в этой системе его рекомендации, вероятно, вполне осуществимы на практике, без ущерба для пастырского служения.
К только что сказанному необходимо добавить, что «западное бездуховное общество» понятия не имеет о таком явлении, как рутинное православное жречество с его так называемым требоисполнительством, поглощающим все время и силы обычного священника, служащего не где-нибудь в совсем уж медвежьем углу, а там, где есть, грубо говоря, спрос на церковно-ритуальные услуги.
Он даже в рамках тех же треб толком не может особо вести душепопечительные и просветительные беседы, и не только потому, что обстоятельства этому не благоприятствуют, но и потому, что на самообразование у него не хватает ни сил, ни времени, да и желания, потому что смирился с фактом, что никто его иначе, как церемониймейстера, не воспринимает…
Можно до бесконечности перечислять специфичные явления нашей церковной жизни (именно специфичные для нас, хотя отдельные аналогичные случаи могут, вероятно, происходить и в Сан-Диего, где служит отец Джордж, не говоря уже о таких местах концентрации постсоветской диаспоры, как тот же Лондон, где уже чуть ли не «на четверть бывший наш народ»), между тем, возможности нашего интеллекта ограничены, а нащупывать пределы его возможностей чревато все тем же пресловутым выгоранием.
А потому давайте пройдемся по некоторым характерным опорным точкам статьи отца Джорджа Морелли.
«Усталость от сострадания»
Это очень интересный термин. Я его, по своей темноте, впервые услышал, и мне он очень понравился. И сказанное автором в двух словах о том, что «священник сам получает травму, выслушивая рассказ человека о его травмирующем опыте» – очень точно и важно, хотя и не ново. Скажу больше, чтобы получить травму, даже и выслушивать не надо. Вполне достаточно, при хорошей эмпатии, просто посмотреть на человека, чтобы непроизвольно почувствовать его состояние.
Ох, ну не могу скрыть, что рассмешил меня, грешного, автор, перед перечислением признаков этой самой «усталости от сострадания» посоветовав: «при необходимости немедленно обратиться к профессиональному христианскому психологу».
Нет, ну если бы сказал «при возможности», я бы еще понял, а это «при необходимости» звучит так, словно христианская психологическая помощь – дело обыденное, а священник – этакий «остров в океане», вокруг которого, как дельфины, плавают «профессиональные христианские психологи». Ну, не наш человек, что поделаешь… Вероятно, если бы он писал для нашей аудитории, текст был бы принципиально иным.
Вспоминается «прекрасное далеко», 1988 год, когда тогдашний ректор ЛДАиС протоиерей Владимир Сорокин на поляне перестройки усиленно разворачивал избушку вверенных ему духовных школ «к лесу передом», призывая нас идти в народ, в частности по больницам.
Помню, как один из моих одноклассников по семинарии, подраив день полы в урологической хирургии Куйбышевской (ныне Мариинской) больницы, отказался туда ходить раз и навсегда. Не потому, что ему показалось унизительным облегчать труд санитарок, ни в коем случае!
Он сказал: «Я не могу смотреть на эти страдания». И все. Ушел. И я его понимаю.
Потому что видеть больных, особенно из палат смертников, и не иметь возможности чем-то реально помочь – это невыносимо. И есть риск, что или ты нарастишь такую толстенную кожу, что носорог обзавидуется, или нервы все в хлам изотрешь, вплоть до того, что сорвешься и придушишь ненароком врача, который вместо наркотиков прописывает пациенту анальгин с димедролом. Причем, когда этот самый пожилой пациент, сам будучи медиком, объясняет своему лечащему врачу, что именно надо колоть, а тот, прекрасно отдавая себе отчет в том, что пациент понимает, что он ему врет, продолжает настаивать, что все назначено правильно…
Так вот, парень тот был исключительно добрым и сострадательным человеком. И дело не в том, какого рода страдания его потрясли, физические или моральные, потому что нет принципиальной разницы, какой болью психически травмируется человек. Вне зависимости от источника страданий, травмируется всегда душа.
Он просто сумел сразу трезво оценить свои силы, и ушел. А мы с еще одним парнем (тоже из Эстонии) тогда остались. Так и ходили на ночные дежурства в течение полутора-двух лет. Очень, кстати, хороший опыт выработки способности держать удар и при этом не становиться невосприимчивым к чужому горю; общаться с травмированными, сводя до минимума собственный травматизм.
Как мы справлялись? Не знаю, как-то с Божией помощью получалось. Мы просто старались нащупать «золотую середину». Обратиться за психологической помощью нам даже в голову не приходило. Как, впрочем, не придет и сейчас многим из нашего цеха… К сожалению.
К психологу – святое, а где же духовник?
Ладно, давайте по признакам. Все они вполне ясно свидетельствуют о том самом «выгорании», сформулированы вполне удовлетворительно, хотя и не совсем понятно, что это за «подзарядка энергией», которую в нормальном состоянии должен чувствовать священник после оказания помощи.
Несколько сомнительно, и в аскетическом аспекте даже подозрительно звучит, но хорошо, пусть так, спишем на «трудности перевода». Больше смущает другое: к психологу обратиться – это, конечно, святое, но почему, хорошо, пусть не до, но хотя бы вслед за этим почему не предлагается обратиться за советом к духовнику? (В конце статьи как бы вскользь, цитируя св. Петра Дамаскина, автор отмечает важность «вопрошения имеющих дарование рассуждения», но не более.) Или институт духовничества уже настолько дискредитирован младостарчеством, что само слово «духовник» стало нецензурным?
В статье достаточно хорошо говорится о важности молитвы, в т.ч. и как профилактики «выгорания», но ничего – о важности духовного окормления, о жизни если не в послушании, то по совету. Или мы «переросли» необходимость в духовном отце, место которого заступает христианский психолог?
По-моему, духовник и психолог должны сотрудничать. Причем, если первый зачастую может компенсировать отсутствие второго, то наоборот никак.
Другой момент. А стоит ли так облегчать жизнь нашему брату, давая повод думать, что «ощущение попадания в ловушку при оказании помощи», «постоянное уныние при общении с людьми», «отсутствие желания продолжать общаться с теми, кому помогал священник, или с прихожанами» и т.п. – все эти признаки травмированности свидетельствуют лишь о чрезмерной открытости чужой боли, излишней сострадательности, а не об элементарном эгоизме?
Да-да! Не на сострадательность эти признаки могут указывать, а на внутреннее нежелание сострадать, порождающее болезненную реакцию на «раздражители». Необязательно, да, но и так тоже может быть.
В самом деле, зачем видеть основу досаждающей нам собственной немощи в своей же греховности: в гордыне, мешающей трезво оценивать свои возможности и препятствующей неотступно молить Бога о даровании сил и мудрости; в тщеславии, порождающем жажду популярности и одновременно всевозможные страхи, что не так поймут, не так оценят, не то скажут? Охота ли кому видеть корень своей раздражительности в гордыне и тщеславии?
А ведь на это указывать должен не психолог, а духовник. Иначе мы, рассматривая свои внутренние проблемы преимущественно сквозь психологическую призму, рискуем потерять из виду сущность происходящего с нами, духовную подоплеку психических процессов.
Фото: VK/Симбирская митрополия
«Тайм-менеджмент»: священник соблюдал график, а человек повесился
Все, что написано по «тайм-менеджменту» о графике дел на каждый день недели, о неукоснительном следовании плану – очень разумно, трезво и практично, только вот, опять же, насколько оно в наших условиях осуществимо без ущерба для дела?
Во-первых, принцип «что русскому здорово, то немцу смерть» работает и в обратную сторону. Далеко не все наши люди способны, не испытывая невыносимых моральных страданий, составлять наперед какие-либо расписания, что-то планировать, да еще и придерживаться всего этого. Но уж если начнут внедрять «импортные технологии», так не иначе, как по-петровски все переоблачая, перекраивая и обривая.
Излишне говорить, что священник, умеющий планировать свое время и дозировать общение с людьми, руководствующийся во всем здравым смыслом, скорее всего, сохранит психическое и физическое здоровье, да и условия служения будут более-менее соответствовать его социальным и материальным притязаниям.
Но… как говорится, не знаю, как там в Сан-Диего, я не был. Может, священник, служащий там, и в состоянии подчинить свою жизнь расписанию, отклоняясь от него только в явно форс-мажорных обстоятельствах, у нас же стабильный график может соблюдаться либо на практически безлюдном приходе, либо за счет каких-то компромиссных решений, последствия которых трудно предугадать.
Например, такая ситуация. Приходской настоятель возвращается из отпуска и обнаруживает в гробу, стоящем посреди храма, труп человека, о котором непосредственно перед отъездом ему стало известно, что он, оказавшись на смертном одре, созрел поговорить со священником. Поскольку врачи не прогнозировали смерти со дня на день, то настоятель не помчался к нему, едва услышал о его намерении, но перед отъездом дал сыну болящего контакты второго священника.
Уехал с чистой, как он думал, совестью, а тут вот, первое отпевание после отпуска, и у гроба «знакомые все лица». Спрашивает сына: «Приходил батюшка, исповедовал, причащал?» – «Нет», – отвечает он. «А вы его вызывали?» – «Да, я звонил о.X., но он сказал, что устал, и попросил в другой раз перезвонить. А на следующее утро папа умер».
Казалось бы, пример этот не по делу, ведь отец Джордж ясно пишет, что служение на первом месте, и «священник должен уметь различать реальную важность от кажущейся: если ситуация критична (например, требуется срочная исповедь и причастие в смертельной опасности), священник изменит свой график». А как «суметь различить»?
Тот второй «уставший» священник был отнюдь не мальчиком, его знания и опыт вполне позволяли понять, что в том конкретном случае надо было хватать «боекомплект» и мчаться… А с другой стороны, с чего бы? Именно опыт указывал на то, что родственники могут зря паниковать, а словосочетание «при смерти» – часто не более чем образное выражение, указывающее на скверный диагноз.
Ведь сколько его раньше звали к умирающим, он спешил, а оказывалось, что можно было и не срываться с места, но спокойно прийти на другой день, а то и на следующей неделе. Вот и тут, по-видимому, он решил, что раз больной еще не агонизирует и врачи не сказали, что счет пошел на минуты, значит, время еще есть… Не сумел различить.
Не знаю, какие он для себя сделал оргвыводы, но упомянутый настоятель с тех пор, если его зовут к больному, находящемуся в тяжелом состоянии, едет сразу или договаривается о ближайшем времени, настойчиво прося, чтобы, если будет ухудшение, звали в любое время суток.
Он тоже «не умеет различать». И не надеется научиться. Уж больно это рискованно. А потому, на всякий случай, каждый вызов к смертельно больному или к угасающему от старости человеку старается рассматривать как срочный.
Впрочем, допустим, что описанный случай вызова к смертельно больному, согласно автору – это как раз та самая критичная ситуация, в которой священник должен изменить свой график. Тогда другой пример.
Мой хороший знакомый, чрезвычайно деятельный лютеранский пастор, рассказал как-то случай из своей жизни. Ему где-то поближе к полуночи позвонил один знакомый. Просил приехать к нему, просто встретиться, поговорить. Просто очень поговорить надо. Понятно, что тяжело на душе у человека, это понятно по голосу.
Но ведь не при смерти, как упоминает автор, характеризуя критичную ситуацию, ради которой можно изменить расписание. А пастор был ну просто никакой к вечеру, только-только домой приехал (он и по тюрьмам, и в приюте детском), поэтому попросил его подождать до утра следующего дня. Ага… До утра. Где-то под утро этот человек повесился… Надо ли уточнять, что с тех пор, в какое время суток его бы ни позвали, он собирается и едет?
Вот и я не выключаю телефон круглосуточно, потому что, не дай Бог, кому-то срочно понадобится моя помощь, а он ее не получит именно потому, что я ему закрыл к себе доступ.
Заложники «многозадачности»
Отец Джордж очень верно указывает корень многих проблем в «многозадачности», называя ее «психо-духовной катастрофой», что уже отдает некоторой драматизацией.
Многозадачность может привести к катастрофе. Действительно, умение сосредоточиваться на чем-то или на ком-то одном, не рассеиваться вниманием, уметь полностью уделить часть своего времени человеку, пусть недолго, но целиком сосредоточившись на нем – это крайне важно. А когда мы вынуждены думать одновременно о разных вещах, есть риск, что качественно не сделаем ничего и все, с кем мы общаемся, почувствуют себя обделенными. Это бесспорно.
Однако автор так говорит, словно не понимает, что состояние многозадачности возникает не только из-за того, что священник не умеет расставлять приоритеты и планировать время. Ведь не случайно именно деятельный священник, видящий свой пастырский долг в делах, выходящих за рамки «отправления культа», оказывается заложником обстоятельств. На разных участках его активности могут спонтанно и одновременно возникать ситуации, требующие его непосредственного участия.
Схема иерархии приоритетов «служение – семья – отдых» безупречна. Только вот как ее осуществлять деятельному священнику, если печальный опыт показывает, что стоит ему день отсутствовать, скажем, в приходской общеобразовательной школе, и там случается инцидент, последствия которого приходится потом долго разгребать.
Долгие годы служения на приходе, который я организовывал с нуля, выходных у меня не было. Единственным днем, когда я мог себе позволить попозже встать, была суббота, если на него ничего не было назначено, то время, остающееся до вечернего богослужения, создавало иллюзию отдыха, а после воскресного дня, насыщенного, как минимум, в первую половину – вновь трудовая неделя со службами по значимым дням и суровыми административно-педагогическими трудовыми школьными буднями.
Расписание… Помню, как я пытался на неделе все же выкроить себе целый день отдыха. Я уж не говорю о каких-то срочных делах, которые могут «нарисоваться», но совершенно обычное дело, что, когда четко все распланируешь, распихаешь все по другим дням, чтобы высвободить тот самый, намеченный для отдыха, позвонит кто-то из прихожан и попросит именно в этот самый день, когда ты уже предвкушаешь, как позволишь себе роскошь отдыха, послужить панихиду. И хорошо, если это годовщина, там не так принципиально (хотя тоже, кому как), точно ли этим числом надо служить, но как быть, когда речь о девяти или сорока днях? Ну, что делать?.. Казалось бы, какая мелочь? Что стоит съездить, послужить? Нет, ничего особенного. Только день уже пополам разорван, это самое меньшее.
Сорвалась попытка вырваться из повседневного круговорота деятельности. Включаешь в свой график, а потом уже по инерции соглашаешься на какие-то еще дела в этот день, и всё. В лучшем случае получается день менее насыщенный, менее напряженный, чем остальные. На том спасибо!
Выходные у меня появлялись в отпуске. Самого отпуска у меня реально не было. В это время я занимался или ремонтом в школе, или поиском денег и закупкой мебели к новому учебному году. И мог себе позволить не только выходные дни, но еще и выстроить их аж до пяти подряд и, например, съездить в монастырь.
Да, конечно, я старался как-то распределять дела, выстраивать приоритеты, планировать, записывать, но жестко следовать расписанию, как это получилось у автора статьи (честь ему и хвала!), я не мог. И не потому, что не умел по какой-то врожденной безалаберности. Сумел бы, чай не бином Ньютона. Однако печальный опыт, как свой, так и собратьев, побуждал придерживаться принципа «лучше перебдеть, чем недобдеть».
Фото: tatarstan-mitropolia.ru
Лучше уж дать по мозгам, но помочь
Пример автора с отказом немедленно написать рекомендацию, поскольку проситель слишком долго медлил, очень красноречив. Можно согласиться, что неплохо проучить балбеса, чтобы считался с планами других людей и не откладывал в будущем все на последний момент, словно все вокруг только и ждут, когда он к ним обратится с просьбой, чтобы незамедлительно тут же ее исполнить.
А если у просителя психологические проблемы, из-за которых он долго не решался попросить о рекомендации? Ну ладно, отец Джордж, как профессионал, может, сразу сообразит, кто перед ним – разгильдяй или прокрастинатор, нуждающийся в поддержке. Но не все же священники – профессиональные психологи, как он.
А вдруг этот «по-христиански доброжелательный» отказ станет звеном в цепи роковых совпадений, которые приведут к жизненной катастрофе? Да, он сам виноват, но рисковать оказаться таким «роковым звеном» в его жизни?.. Знаете, сколько историй о поломанных из-за какой-нибудь ерунды судьбах мне рассказывали? Лучше уж дать по мозгам на первый раз, но помочь, в надежде, что впоследствии сам «повзрослеет» и к другим будет милосердным.
Ситуация. Некий священник отказался ехать в больницу крестить умирающего парня. Вероятно, у батюшки были свои планы. Я помню, что автор пишет о приоритетности критичных ситуаций, ради которых можно нарушать расписание. Но ведь и тот батюшка не из банальной лени отказал. У него было железное (на его взгляд) оправдание.
Когда я, в надежде дать «информацию к покаянию», рассказал ему, что парень, к которому его вызывали, умер почти сразу после того, как мать его сама окрестила (еще хорошо, что было кому ее просветить на эту тему), он ответил: «А чего они столько времени ждали?»
Спустя какое-то время в первое воскресенье Великого поста, в неделю Торжества Православия, сразу после Литургии, меня попросили приехать к больной в терминальной стадии, впервые в жизни исповедовать и причастить ее. Сказали, что обращались всё к тому же священнику, о котором я только что упомянул. Т.е. второй аналогичный случай. Я поехал без разговоров, и благодарен Богу за опыт познания, как прекрасен может быть человек, достойно переносящий страдания. Какие у нее были глаза!.. Какая глубокая, вдумчивая исповедь…
Увидев того батюшку, я спросил его, почему он отказался ехать. Конечно, понятно было, что мотаться между службами тяжело (вечером служилась всеградская Пассия), к тому же были основания надеяться, что это не последний день ее жизни, но очень уж интересно было, что он мне на этот раз скажет. Сказал слово в слово то же, что и в прошлый раз.
Кому-то эта позиция может показаться свидетельством доверия Промыслу Божиему. Не знаю. Я так не думаю. Но умереть молодым от инфаркта ему, при таком отношении к пастырскому долгу, точно не грозит.
«Что ж вы, батюшка, совсем себя не бережете»
Самая сомнительная часть статьи – заключительная, о необходимости эмоциональной отстраненности, обосновываемой автором весьма произвольной трактовкой примера Единого Пастыря.
Вспоминается в связи с этим один эпизод из жизни моего покойного духовника протоиерея Владимира Залипского. Он в тот раз исповедовал за воскресной всенощной и зашел в ризницу соборную посидеть, передохнуть немножко.
Одному молодому священнику его даже жалко стало, так он утомленно выглядел. Решив его по-братски поддержать, тот говорит: «Что ж вы, батюшка, совсем себя не бережете? Не стоит все так близко к сердцу принимать. Проще надо быть. Господь как говорит? „Будьте, как дети”». Отец Владимир внимательно посмотрел на него и сказал:
«Так ведь ребенок… он-то как раз все непосредственно, в простоте, к сердцу и принимает. Ему что скажешь, он тому и верит, и сопереживает, и плачет от жалости».
Да, психологическая помощь в церковной среде нужна. И, в первую очередь, пастырям. Но как бы нам тут не допустить подмены, маленько попутав приоритеты.
