«Я всегда призываю детей писать “Тотальный диктант” — это лучшая проверка». Правила учителя Татьяны Рассоловой

«Ой, ставьте сразу два»

— Вы работаете в школе почти сорок лет. Как изменились дети?

— Скажу, перефразируя Булгакова: «Дети как дети, только интернет их немного испортил». Когда я начинала работать в школе, дисциплина была похуже (мне тогда достался сложный класс), но читали, конечно, больше.

Не могу сказать, что сейчас дети читают мало. Они читают много, только другое. И эту информацию не успевают переваривать, критически ее не оценивают. Сейчас из всего класса человек пять-шесть все-таки читают художественные произведения полностью.

Очевидно, современным детям надо выдавать материал маленькими порциями. Вспомним, как во время пандемии нам приходилось вести онлайн-уроки. Ну какой ребенок выдержит сорок минут онлайн? Они выключили камеру, занимаются своими делами, а мы их просто не видим. Тогда я начала записывать короткие видео по русскому и литературе, отправляла их в чат детям и родителям. Это были видео минут на семь. Но, знаете, не все даже и с такими видео справлялись: посмотрят полминуты и закрывают.

Можно уложить глубокую информацию и в минутный ролик. Это хорошо, но нельзя детей к этому приучать. Я заметила, что, например, сейчас детям сложно даже пойти в кинотеатр и посмотреть полноценный двухчасовой фильм. Им сложно учить наизусть большие тексты. Задаю монолог Чацкого «А судьи кто?», в ответ слышу: «Ой, ставьте сразу два». Они даже не пробуют.

— Как вы с такими поступаете? Ну не хочет человек учить монолог Чацкого и читать Тургенева…

— Я предлагаю выучить столько, сколько может. Выучи два абзаца, выучи три. Получишь, естественно, не пятерку. Или выбери тот монолог, который тебе нравится. Если уж совсем никак, тогда — два.

Сейчас в учительском сообществе разгорелся спор. Некоторые учителя русского языка и литературы говорят, что надо вообще убрать из программы большие произведения: «Преступление и наказание», «Отцов и детей», «Обломова», «Войну и мир». Я считаю, что этого делать категорически нельзя. 

Не все читают большие романы целиком, но на уроках мы стараемся разбирать хотя бы фрагменты. Допустим, «Сон Обломова»: класс делю на группы, даю вопросы. Дети, читая конкретную главу, начинают анализировать художественные средства, композицию, обращать внимание на отдельные слова, смыслы, определяют роль эпизода в повествовании, выделяют авторскую позицию.

Иногда даю вопросы по всему тексту. Разумеется, не спрашиваю, на какой ноге стоял петух, когда Чичиков въезжал в город NN. Спрашиваю имена, события и так далее. От чего, допустим, умер Базаров? А узнаем мы об этом только в конце романа, поэтому легко определить, кто читал, а кто нет. Обычно спрашиваю по рядам, они работают группой. Понятно, что кто-то читал невнимательно, кто-то вообще не открывал текст, но в группе обязательно найдутся те, кто читал и товарищам перескажет. И тогда остальные все равно в теме, в сюжете, в книге, в смыслах. Еще мы на уроках ставим сценки. Вот это дети очень любят! И здесь ведь не просто выразительное чтение по ролям, герой должен действовать: встать, сесть, рукой взмахнуть, куда-то показать, то есть двигаться.

Обязательно к нашим спектаклям кто-то рисует афишу. Всем хватает ролей. У нас в классе есть малая Третьяковская галерея, где мы эти работы собираем, чтобы они ни на одну минутку были сделаны. А еще некоторые ребята становятся критиками. После выступления они высказывают свое мнение, аргументируют, почему, например, этот герой показался им более правдоподобным. Согласитесь, нельзя просто сказать, что Петров и Сидоров лучше всех сыграли, потому что они мне больше всех понравились. Критик должен знать и характеристики героя, и терминологию, и сюжет.

На каникулы я всем даю одну книгу не по программе: нужно ее прочитать и заполнить читательский дневник. За это они тоже получают оценку — считают, что это «халявная» пятерка. И вроде бы можно все списать из интернета, правда? Но мы туда, например, вклеиваем портрет писателя. Интересно было с Валентином Распутиным, когда несколько учеников сами понимаете какого Распутина вклеили… Все очень сильно смеялись. В классе мы это произведение потом тоже обсуждаем, получаем оценки.

Вот таким образом и работаем: кто-то прочитал, кто-то пересказал, кто-то просто услышал, но ему вдруг понравилось. Когда мы обсуждали «Матренин двор» Солженицына и так подробно говорили о героине, одна девочка слушала-слушала, а потом сказала: «Вы знаете, мне так понравилось! Теперь я точно прочитаю!»

«Можно переписать?»

— ЕГЭ по литературе, наверное, нечасто выбирают.

— Сдавать литературу боятся, потому что экзамен предполагает знание текстов. С одной стороны, это самый сложный экзамен, потому что там изобилие информации, а в сочинениях важно не налить воды. С другой… Знаете, у меня есть маленький секрет. Раньше я часто занималась репетиторством. У меня был ученик, который в своей жизни прочитал только одну книжку и ЕГЭ по литературе сдал на 76 баллов.

— Как? Зачем ему литература, если он до такой степени не любил читать?

— Ему нужна была литература, чтобы поступить в институт на видеооператора. И вот мы с ним готовились. Он читал краткие содержания, а я рассказывала про идейную составляющую произведений, давала литературоведческие термины — всему этому можно обучить на примерах довольно быстро.

Художественное произведение построено по определенным законам: там есть композиция, есть сюжет, есть хронологическое развитие, а есть нехронологическое. Это элементарно проговаривается, объясняется на каждом произведении. Ну а потом, у нас же существует открытый банк заданий ФИПИ — пожалуйста, тренируйся. Но что интересно, этот парень после нашей с ним работы стал читать. Сейчас он уже окончил вуз.

Еще одна девочка у меня занималась. Хорошая, читающая. Она говорила: «Знаете, после ваших уроков я не могу просто взять книжку и расслабиться. Я теперь начинаю обращать внимание на то, как устроено произведение, анализирую все».

— Если дети стали меньше читать, как у них обстоят дела с русским?

— Раньше на диктантах у моих детей было две-три двойки на класс. Мне казалось, что это ужас. Теперь двоек намного больше. Русский язык непосредственно связан с литературой. Кто много читает, тот грамотный. Все мы знаем термин «врожденная грамотность», но нет у нас в мозге специального отдела, который отвечает за нее. Когда мы читаем, то непроизвольно запоминаем слова, фразы, знаки препинания. Иногда ты можешь даже не знать правила, но понимать интуитивно: напишешь на листочке — смотрится, не смотрится? Нет, не смотрится. Но это работает только у читающих людей.

Замечаю, что сегодня все больше ребят даже ОГЭ по русскому не сдают. Причина мне видится в том, что долгое время существовали «сливы» и дети в последний момент могли узнать ответы. Как они это делали, одному Богу ведомо. А в прошлом году «слива» не было, и все, катастрофа. ОГЭ, на мой взгляд, труднее, чем ЕГЭ. Мы на протяжении всего девятого класса еще изучаем синтаксис, а на нем построены многие задания. К тому же в ОГЭ надо писать изложение и сочинение. Я спрашивала у детей, и они хором сказали, что самый сложный экзамен — русский.

— Чем вы можете им помочь на уроках? 

— На каждое правило свои фишечки, мнемонические приемы. Например, правописание наречий. Налево, направо — как писать? Запомните, как пишется существительное «окно» с предлогом: на окно. Издавна? Приставки из-, до-, с-: из окна; в-, на-, за-: в окно. Это, правда, работает только на наречиях, образованных приставочно-суффиксальным способом. 

Мы составляем разные схемы, делаем конспекты, все записываем в «книжку-подсказку». В русском языке есть один из самых действенных методов — контрольное списывание, когда надо списать с образца. Поэтому я не всегда против ГДЗ. Вы списывайте, но только без ошибок и потом умейте объяснить. 

Помогает на какое-то правило заучивать наизусть два-три предложения в прозе из художественного текста. Чтобы запомнить непонятные фразеологизмы (а у детей с фразеологизмами беда), мы устраиваем выставку в нашей малой Третьяковке, рисуем эти фразеологизмы. Очень интересно бывает, когда потом отгадывают смысл нарисованного.

Я их ориентирую на то, что знания — самый легкий багаж, который мы можем с собой унести. Хотя на современных детей эти разговоры действуют слабо. Я веду передачу у нас на радио «Как это по-русски?». Разумеется, дети не слушают добровольно, хотя передачи длятся по 20 минут. Казалось бы, включил, завтракаешь — и поставь фоном. Но иногда они хотят повысить свой балл, особенно девочки. Тогда приходится слушать передачу и писать отзыв. Я же часто рассказываю о правилах русского языка в передаче, вот дети таким образом и запоминают, потому что отзыв тоже надо написать без ошибок.

— Как, на ваш взгляд, объективно проверить знания по русскому? Справляются ли с этой задачей ОГЭ и ЕГЭ?

— Я могу показать, как некоторые задания ЕГЭ решаются, даже если вы не знаете никаких правил. В целом, думаю, снижение грамотности — это результат нашей тестовой системы с начальных классов. Надо, чтобы дети больше говорили, общались, умели объяснять, рассуждать, сопоставлять, анализировать. 

Я всегда призываю детей писать «Тотальный диктант». Это лучшая проверка. Там ты не выбираешь ответы: тебе как продиктовали, так ты и должен написать. Я бы тем, кто пишет на пятерку «Тотальный диктант», автоматом засчитывала сто баллов на ЕГЭ.

Мои ребята ходят, пишут. Пятерки ставлю уже за то, что они решились. Одна из моих выпускниц, которая теперь сама учитель русского языка и литературы, до сих пор каждый год пишет «Тотальный диктант» — и всегда на пять.

На уроках у нас диктанты тоже обязательны. Но я прямо скажу, что это сразу беда и двойки. Потом начинается работа над ошибками, «А можно переписать?» и так далее. Конечно, легче дать тест, вот там они угадывают. Но какой от него прок?

«Ну а что я все время такой хороший?»

— Недавно мне попался анекдот. Нападает на учительницу грабитель и говорит: «Отдай часы». — «Часы не дам, забирай классное руководство». По вашему опыту, почему классным руководителям сегодня так тяжело работать?

— Я все годы работы в школе была классным руководителем, без этого себя и не представляю. Раньше с классным руководством было проще, потому что не было мессенджеров, вот этих общений в чатах, групп, страничек учителей во «ВКонтакте» и так далее. Ну и тридцать лет «услуг в образовании», конечно, сделали свое дело. Мы воспитали поколение родителей-потребителей и теперь с этим разбираемся.

— В чем это «потребительство» выражается?

— В недоверии к учителю, в требованиях: «Я хочу, чтобы было так!» То есть чтобы учитель выполнял только то, что родитель считает важным и нужным. «Вот мой ребенок учил, а ему поставили два». Так если два, то ребенок не выучил! Выучить — это завершенное действие, глагол совершенного вида. А учить — это процесс. Ребенок, может, и учил, но процесс не завершен. Но мама все равно считает, что к ребенку придираются. Она верит на слово ребенку. А ребенок понимает, что его дома будут ругать. Он что говорит? Виноват учитель.

Престиж учительской профессии упал. Почему учитель сейчас не пример? У него чрезмерная нагрузка, он устает и часто недоволен, раздражен. И потом, дети сейчас в любом классе сложные. У учителя нет защиты: кто угодно может на него написать жалобу, причем рассматривают даже анонимные.

Я никогда не пойду жаловаться на родителя, а тем более на ученика. Потому что я педагог, взрослый человек. Я тоже была подростком и знаю, что чувствуешь в этом возрасте. А на родителей жаловаться не буду, потому что это их проблемы в семье, что ребенок так себя ведет. История здесь про них, а не про меня. Совет даешь, но они не слышат.

— Подростки проверяют вас на прочность?

— Расскажу одну историю… Поехал мальчик из моего класса на олимпиаду по физике. Старшие друзья его подбили, и он выпил пива или чего-то там еще. А у него несовместимость с алкоголем, и он стал дебоширить. Вы же понимаете, что это скандал. Где были учителя в то время, я не знаю, но ведь учителя не могут быть при детях круглые сутки. Ну и все-таки считается, что олимпиадники — люди сознательные.

И вот звонят в управление образования, причем называют не фамилию ребенка: «Это рассоловский». При чем здесь я? Я даже физику у него не веду! Но классный руководитель все равно отвечает за всех. Потом этот мальчик пришел ко мне, сильно извинялся. «Зачем ты так сделал?» — «Ну а что я все время такой хороший? Меня всегда все хвалят…» А ребенок умнющий! Это показатель, что человек не может быть идеальным во всем. Я ему говорю: «Ну подожди, мы столько раз выезжали на турбазу, на экскурсии. Там столько было возможностей».  — «Нет, Татьяна Борисовна, там были вы. Рядом с вами я не могу». Вот такой авторитет (здесь должен быть смайлик с улыбкой).

У нас что ни день, то какая-нибудь история. Но конфликты в основном случаются между маленькими. Мальчишки подрались — разбираешь. Мне всегда почему-то было проще работать с мальчишками. Причем я для них не подруга, у меня другой стиль классного руководства. Я для них бабушка, у нас большой временной разрыв.

Иногда они приходят чем-то поделиться, но в основном с хорошим. С горьким детям трудно к нам приходить, да и не так много времени мы проводим вместе. У них восемь-девять уроков, а потом они бегут к репетиторам, на дополнительные занятия. Нет этой неформальной атмосферы, где может возникнуть дружеская откровенность. А еще дети стесняются. Маленькие могут поделиться, а вот взрослые уже редко. Они к школьному психологу лучше сходят.

— В чем вы видите свою задачу как классного руководителя?

— Для меня на первом плане воспитание. Не помню, кто сказал, но мысль мне близка: страшнее всего, когда человек злой и при этом образованный. Один директор после окончания Великой Отечественной войны каждому учителю, которого брал на работу, посылал такое письмо: «Уважаемый учитель! Я пережил концлагерь, мои глаза видели то, чего не должен видеть ни один человек: как ученые инженеры строят газовые камеры; как квалифицированные врачи отравляют детей; как обученные медсестры убивают младенцев; как выпускники высших учебных заведений расстреливают и сжигают детей и женщин. Поэтому я не доверяю образованности. Я прошу вас: помогайте ученикам стать людьми». Я разделяю этот принцип.

Моим первым выпускникам сейчас уже по 45 лет, у них свои семьи, у некоторых даже и по двое, и по трое детей. 

Из яркого вспоминается, конечно, мой первый класс, когда я только пришла на работу. Уже потом, в декрете, я как-то шла с коляской по улице и вдруг услышала с другой стороны: «Татьяна Бори-и-и-и-совна-а!» Господи, откуда этот крик? Поворачиваюсь, смотрю — стоит весь в наколках грузчик с ящиком в руках, машет мне рукой и кричит: «Татьяна Борисовна, здравствуйте! Помните, вы меня учили?» А это был такой нерадивый ученик! Мы к нему ходили домой, и проблем с ним было много. Но мы никогда не знаем, как слово наше отзовется. Вот такие дети помнят нас, потому что, даже когда им делали замечания, ругали, они воспринимали это как внимание к себе. Хорошо, если осознали что и как впоследствии.

«Борисовна»

— Вы были классным руководителем у своей дочери. Не жалеете?

— Это была ошибка, и я бы не советовала так делать никому. Учителем у своих детей можно быть, а классным руководителем нет. Но я это поняла только потом, когда уже ничего нельзя было изменить. Дети все чувствуют. Они сами могут этого не осознавать, но я-то понимаю, что они постоянно ревнуют: она-то ваша дочь, а мы здесь никто.

И поэтому свою дочь — это тоже было очень плохо — я старалась все время задвинуть на второй план. Она училась на пятерки, прекрасно читала, могла выиграть любой конкурс… Как сейчас помню, мы проводили конкурс «Умники и умницы», она однозначно побеждала, а я придралась к какой-то мелочи и сделала победителем другого ребенка. Хотя потом, когда я с ней разговаривала и просила у нее прощения, она сказала: «Да ну ты что? Я ничего этого не ощущала, мне было нормально».

Своим положением она никогда не пользовалась. Наоборот, если что-то происходило, она ребят покрывала. Я прихожу домой: «Ну-ка расскажи мне, что там у вас было на географии? Мне девочки так сказали, а что было на самом деле?» — «Урок был». Я говорю: «Нет, ну подожди. Там было вот такое?» — «Не было». — «Как не было? Они что, наврали?» — «Мам, я не знаю. Не было ничего».

Зато в академии она стала организатором всех активностей — у нее уже был пример того, как делала мама. Но работать в школу она не пошла, хотя задатки были, прирожденный педагог, я так считаю до сих пор. И она очень уважала преподавателей. Даже если что-то ей не нравилось, она никогда ничего плохого о преподавателе не говорила. 

Как-то им читал лекцию старенький профессор: когда он что-то писал на доске, у него дрожали руки. Ну и парни съязвили. Моя дочь встала и на всю аудиторию сказала, чтобы все заткнулись. И это произвело впечатление, все замолчали. То есть она очень чувствительно относится к педагогам, и для меня это важно. Наверное, с этой точки зрения правильно, что я была классным руководителем, все к лучшему.

— Так вы сказали и в ролике для «Классной темы!»: вы хотели стать художником, но оказались на филологическом факультете.

— Я так была увлечена рисованием, что могла рисовать сутки напролет! Я даже себе давала такой обет: если стану художником, у меня не будет ни семьи, ни детей, я посвящу свою жизнь творчеству. Но Бог решил, что у меня будет много детей, и отправил меня в школу.

Когда я только пришла, мне дали класс очень трудных детей, их было сорок пять человек. От этого класса за один год отказались два классных руководителя. И вот меня, молодого учителя, кинули в этот омут с головой. Выживешь — значит, будешь работать. И сразу отправили с незнакомыми детьми в колхоз на картошку. Я никого не знаю. Приехали на поле, а они все разбежались по кустам кто куда. Мне хотелось плакать. Я их, конечно, позвала, кто-то пришел, а кто-то так и сидел в кустах. Некоторые курили. Тогда я взяла ведро и пошла собирать эту картошку. Нас работой не испугаешь. И они вышли, представляете, и стали работать.

Было очень непросто с этими классами. Я приехала с огромным багажом знаний. Мне хотелось им все рассказать про своего любимого Пушкина и вообще про всех писателей. 

Однажды ко мне на урок пришел методист, такой дедушка, из управления образования и говорит: «Я посмотрю, как у вас на уроке реализуется реформа образования». Сел за последнюю парту. Дети, естественно, испугались, в классе — мертвая тишина. И он уснул. Со звонком проснулся: «Ну что, Татьяна Борисовна, урок хороший, вы молодец. Но реформы образования как-то я не заметил». 

Мой муж тоже учитель, физик, и нам приходилось посещать асоциальных детей на дому. Было очень-очень трудно с ними общаться. Но тем не менее, знаете, литература и искусство победили.

Это был как раз девятый класс, мы изучали «Евгения Онегина». С теми, кто заинтересован, я решила сделать литературную гостиную. Тогда других средств, кроме как музыку поставить на проигрывателе, больше и не было. Мы с ними нарисовали большой плакат, свечу, расставили столы. Девочки оделись в бальные платья — кто-то нашел, а кому-то сшили мамы. Мы сидели пили чай, читали вслух. Это изменило их отношение к литературе и ко мне в том числе. После этого особых проблем с дисциплиной в классе не было. А на тех нерадивых, которые не хотели слушать, другие ребята потом шикали.

— Вы так активны, что не знаешь, как вас поймать: и «Форум классных руководителей», и школа, и радио, и награждения, и поездки. Иногда же хочется расслабиться.

— Да, хочется, и я умею это делать. Я люблю людей, люблю общение, мне это интересно, я там подзаряжаюсь. Мне это нужно, иначе скучно жить. Но мне нужно и уединение.

Я люблю природу, люблю свою дачу. У меня есть теплица, я выращиваю шикарные помидоры. Люблю театр, музыку. Десять лет я прожила в Подмосковье, работала в гимназии, поэтому побывала на лучших представлениях в Москве, ходила в те театры, которые мне нравятся, слушала прекрасную музыку, ездила в музеи. Все это меня вдохновляло и вдохновляет.

Меня поддерживает общение со своими внуками: у меня две внучки и внучок, сейчас мы ждем еще одну внучку. Так что я многодетная бабушка. Мне нравится наблюдать, как внуки растут, нравится с ними заниматься, что-то им показывать и рассказывать.

Со своей внучкой Аришей я ходила в Русский музей, когда ей было два с половиной года. Мне говорят: «Не рано ли?» — «А поздно!» Когда ей было пять лет, мы с ней пошли снова, и она вспоминала, что мы здесь уже были. Это развитие эмоционального интеллекта. Я всегда говорю, что обязательно надо развивать эмоциональный интеллект у ребенка: это развитие эмпатии, да и общее развитие личности. Ариша очень любит театр. И даже когда она к нам в Великие Луки приезжает, сразу же спрашивает: «Борисовна, в театр пойдем?» — «Пойдем!»

— Борисовна?

— Да, она меня называет Борисовной. Она как только научилась говорить, стала называть меня бабушкой. Я ее спрашиваю: «А ты знаешь, что меня зовут Татьяна Борисовна?» Потом как-то раз еще повторила. И все, у нее отложилось, теперь я Борисовна, все смеются, умиляются, а мне нравится.

Внуки — это безумно интересно. Со своими детьми иначе: ты тогда еще молодой, у тебя куча дел, а здесь ты прямо с удовольствием наблюдаешь, что происходит. Моему внуку семь с половиной месяцев, и он меня, конечно, поражает. Он только открыл глаза, но такое ощущение, что он все про тебя знает. Взгляд прямо в глубину, понимаете? Чуть-чуть заплакал, ты говоришь, что надо потерпеть: «Сейчас мамочка придет и тебя покормит». Все, губки сложил, наблюдает и молчит. Ну вот как это? Просто космос!

Было бы замечательно жить рядом со своими детьми и внуками. Может быть, мы когда-то и будем. Все-таки жизнь идет, и надо, как я говорю, иногда смотреть в паспорт.

— На сколько вы себя ощущаете?

— Иногда на 45, а иногда на 95. Иногда надо просто отдохнуть, выспаться. Но сон может быть и беспокойным. Часто снится школа, дети, прямо во сне что-то с ними решаешь.

Когда ты классный руководитель и ведешь детей с пятого класса, ты воспринимаешь их как своих. У кого проблемы, за тех болит душа. Если ребенок успешный, радуешься, как за своего. Дети считывают любую твою эмоцию, любое раздражение, любое неприятие себя. Если ты раздражен, если они тебя раздражают, они никогда не будут слушаться. Им нужна искренность. Поэтому я бы сказала, что профессия учителя — это больше, чем работа, это жизнь и служение. И все-таки профессия учителя самая важная на земле!

Фото: из личного архива героини публикации