Ветеран труда
Тамара Петровна раскладывает на столе манку, овсянку, макароны, подсолнечное масло. Все это привезли белгородские волонтеры. Тамара Петровна маленькая, худая, ей 86 лет. Но голос у нее живой, энергичный.
— Носочки! — радуется она, — вот хорошо! А то у меня ноги мерзнут.
Тамару Петровну в конце апреля прошлого года внучка перевезла в Белгород из Мариуполя. Помогла ей оформить российское гражданство и пенсию. Сначала Тамара Петровна получала пенсию 10 тысяч рублей, с декабря 18 тысяч. За аренду квартиры в Белгороде она платит 13 тысяч рублей в месяц, на еду остается 5 тысяч, еще нужны лекарства — Тамара Петровна несколько лет назад перенесла инсульт, она плохо слышит. Частный дом Тамары Петровны в Мариуполе разрушен.
— Когда все это началось у нас в Мариуполе, мне соседи отодвинули диван от стены, — рассказывает Тамара Петровна, — и мы с Темой за диваном несколько дней сидели. Ночью снаряды падают, а утром артиллерия.
Тема — это кошка бабушки. Ей 16 лет, внучка подарила еще котенком. Думали, что мальчик, назвали Темой. Но оказалась девочка.
— Слышу, с одного угла дома падает — мы с Темой в коридор на пуфик под вешалку отходим. Там сидим. Потом в другой угол на стульчик отходим, потом в ванную, потом опять за диван. Так у меня по всему дому были уголки оборудованы, где сидеть. Я Тему под пальто прятала. И она не вырывалась. До чего умная кошка! Я два месяца не мылась и почти не спала. А как тут уснешь? Все время что-то взрывается. Окна повыбивало, холодно, и с крыши течет.
Тема спит на коленях Тамары Петровны.
— Она контуженая, — Тамара Петровна гладит кошку по темной шерстке, — все время спит. Взрывы были очень громкие.
Когда 2 марта отключили свет и газ, Тамара Петровна пыталась готовить на костре. Соседи сложили ей во дворе кирпичи, между которыми она разводила огонь. На второй день, когда Тамара Петровна побежала от костра к дому во время обстрела, она упала и повредила ногу.
— Я же быстро не могу! Начинают стрелять, мне по ступенькам надо в дом, я побежала и упала. Пока нога восстанавливалась, приходили соседи, приносили еду. Я им все свои съестные запасы отдала и потом уже, когда нога восстановилась, к ним ходила есть.
Сначала Тамара Петровна брала воду из бассейна для полива, который был у нее на участке. Там скапливалась дождевая вода. Но после попадания осколка в бассейне появилась трещина, вода ушла. У бабушки были еще запасы воды в банках, но и они быстро кончились. Несколько дней Тамаре Петровне нечего было пить, пока не помогли соседи.
— Мне таблетки, которые прописали после инсульта, нужно запивать теплой водой. А где ее взять, если никакой воды нет?
Вместе с волонтерами Тамару Петровну вывезла из Мариуполя внучка в конце апреля. Две недели они не могли проехать к бабушке. Сначала Тамаре Петровне снимали квартиру в Белгороде волонтеры, потом с оплатой помогала внучка. Но она одна воспитывает сына и у нее просто нет достаточно средств. Наконец бабушка оформила гражданство, стала получать пенсию.
— Если у тебя нет трудовой книжки, то ты будешь получать только социальную пенсию — 10 тысяч рублей, — рассказывает Тамара Петровна, — а я же все документы сохранила. Надо мной все еще смеялись. Как только у нас в Мариуполе начали стрелять, я все документы в сумку собрала и на ней спала. Потому что без документов ты же никто. А стаж у меня хороший, 37 лет — я техник-технолог канатного производства. На заводе работала. И еще у меня третья группа инвалидности, за нее доплачивают 1365 рублей.
У Тамары Петровны есть награда – ветеран труда. Книжку и медаль она тоже сохранила и привезла из Мариуполя. За статус «ветеран труда» из федерального бюджета к пенсии должны доплачивать 1083 рубля. Но деньги эти положены только тем, у кого есть прописка в том городе, где начисляют пенсию. По новому паспорту Тамара Петровна прописана в Мариуполе.
— Я говорила в соцотделе: «Девочки, ну помогите!» Мне же должны платить еще 1083 рубля за ветерана труда. Я же работала добросовестно. Ведь не кто-то там постановил, а Верховный Совет дал мне ветерана труда. Вот и печать СССРовская. Написано — Донецкая область.
Девочки в соцотделе ответили, что Тамаре Петровне не положено, а положено только тем, у кого есть постоянная прописка в Белгороде. Тогда Тамара Петровна позвонила губернатору Белгородской области и попросила как-то решить ее вопрос с начислением пенсии за «ветерана труда». Там ей ответили, что постараются и ответят через два-три месяца.
— Я потом подумала, что они же мне не дали номер моего запроса. Я позвонила через два дня опять. Они ответили, что у них нет никакого моего запроса. Тогда я снова оставила запрос и попросила, чтобы они его записали под номером. Через три месяца мне позвонил кто-то, не представился, сказал только, что он из службы безопасности и я могу прийти в среду в соцотдел, мой вопрос рассмотрят индивидуально. Ну я пришла, а там знать ничего не знают про это. Я говорю: «Теперь мне куда идти? Три месяца ждала, и вот такое решение — никакого решения». Я снова позвонила губернатору. Мне опять говорят — полтора месяца ждите. Я понимаю, не я одна, тем более военные действия идут. Но мне просто нужна эта прибавка к пенсии, чтобы я могла жить и не ходить, не просить.
Тамара Петровна решила сходить лично в дом правительства Белгородской области.
— Я пришла, а мне охранник говорит: «А у вас есть пропуск?» — «Нет», — отвечаю. А он: «Тогда вы должны быть записаны у меня в журнале. Не записаны, значит не пропущу». Ничего мне у губернатора так и не сделали, мне помогла внучка, через кого-то из знакомых прописала меня в Белгороде. Я прихожу в соцотдел и говорю: «Девочки, у меня радость, теперь уже не откажите мне! Прописка есть!»
Тамара Петровна сидит на крошечной кухне, гладит Тему и благодарит волонтеров.
— Вот вы много мне принесли. Мне надолго хватит. Кашку буду варить, а из консервов супчик.
Она вспоминает свое детство:
— Когда началась Великая Отечественная война, мне было 4 годика. Мы жили на Урале. В Белорецке. Помню, как отца в 42-м году провожали на фронт, а в 43-м его уже убили под Ростовом. Брат, ему было 10 лет, работал на конюшне, чтобы рабочую карточку получить и 400 граммов хлеба. Мама работала на лесозаготовке, вязала для солдат носки и варежки. Так мы жили. Сейчас я даже не планирую завтрашний день. Я еще от Мариуполя не отошла. Обстрелы вот эти еще в Белгороде. Когда тут стреляют, я не сплю ночью, я настороже. Хорошо, что мне еще к пенсии надбавку оформили, я как дитя войны буду получать 1142 рубля. В июне у меня будет пенсия 19 142 рубля.
Не нужно так смотреть
В маленькой кухне окна крест-накрест заклеены белым скотчем. За узким коридором сразу крошечная комната. Клара Ивановна Cоколова сидит на диване. Она в фиолетовом свитере, на котором вышиты белые цветы. Перед ней ходунки. Ей 90 лет.
— Мне было 8 лет, когда началась Великая Отечественная война, — говорит она, — и 12 лет, когда она закончилась. Я помню, что у нас репродуктор висел над маминой кроватью. Когда выступал Сталин, мы все на кровати стоим, уши к репродуктору — и слушаем его речь. В Сибири не было военных действий. Но мы ходили в лес и собирали шиповник для солдат, варили им компоты. Еще, когда мне было 10 лет, мы разгружали баржи с солью. У нас был рыбозавод и привозили баржи соли. Вот это была моя помощь фронту.
Клара Ивановна вышла замуж и уехала в Мариуполь. Там у нее родились две дочки.
— В начале марта прошлого года прилетело к нам в дом на четвертый этаж, — рассказывает она, — и весь дом загорелся. Потом соседний. Каждый дом по сорок квартир — две девятиэтажки. Горят наши дома, а мы с соседкой стоим около своего подъезда и смотрим. Соседка так смотрит, не отрывая взгляд. А я хотела ей сказать — «Оля, нельзя так смотреть. Очень страшно ты смотришь».
До того Клара Ивановна вместе с дочерью Ниной несколько дней прятались в подвале дома.
— Как дом загорелся, люди стали кричать: «Бегите из подвала! Бегите! Вы сгорите!» Я в шубе была. Там люк, мне не вылезти — и двое мужчин меня тащили из этого подвала.
Клара Ивановна не может идти сама. Ей нужны ходунки. От своего горящего дома на ходунках Клара Ивановна шла в другой подвал. Он находился в больнице. Недалеко. Но шла она вместе с дочерью несколько часов.
— Мои ходунки в квартире остались, — рассказывает Клара Ивановна, — они сгорели. Мне соседи нашли другие. Но они маленькие, мне не подходят. Это апокалипсис — все горит, падает, а я еле иду.
В подвале больницы, как вспоминает Клара Ивановна, она ела раз в день. Давали макароны.
— Я весь день ждала, когда будут кормить, — вспоминает Клара Ивановна, — у нас еще недалеко аэропорт был, там солдаты были и приносили нам немного хлебушка. Дочка мне его наутро оставляла. Я там в подвале лежала на матрасе у выхода. Такой драный матрас. Их побросали, кто успел, тот и лег. Я лежала на нем, и у меня пролежни страшные появились. Заходит солдат. Говорит: «Встаньте все!» Я начала вставать, а у меня пролежни и вставать очень больно. Солдат на меня смотрит и говорит: «А вы лежите!»
Тут Клара Ивановна начинает плакать. Но быстро успокаивается.
— Сейчас мы не плачем, — говорит бабушка, — а тогда рыдали навзрыд.
В апреле Кларе Ивановне с дочкой удалось выехать в Донецк. Там была мобильная связь, появилась возможность связаться со второй дочерью Клары Ивановны. Все это время она не знала, жива ли дочь. Выяснилось, что жива, выехала в Белгород.
Бабушка с дочерью Ниной тоже приехала в Белгород. Долго не могли снять квартиру. Украинцам не сдавали. Нине 65 лет, ей начислили минимальную пенсию, 10 тысяч рублей, потому что у нее нет трудовой книжки.
— Не уцелела трудовая, — объясняет Нина, — а в электронном виде трудовую они не принимают.
У Клары Ивановны рабочий стаж 49 лет. Она работала на разных должностях в аптеке. Последние девять лет стажа ей отказались засчитывать.
— Оказывается, заведующий аптекой неправильно заполнил мою трудовую книжку. Он меня переводил со специальности «аналитик» на специальность «рецептар» и не там поставил печать. В Украине это считалось, а здесь не считается.
Пенсию, которая полагается за звание ветерана труда, Кларе Ивановне не начислили. Нет прописки и нет медали. С собой она привезла только удостоверение ветерана труда, в котором записано, что была награждена медалью.
— В пенсионном фонде спрашивают: «А где медаль?» Девочки, какая медаль? Весь дом же горел, вся девятиэтажка. Я вот в этой кофте — сиреневой с белыми цветами — как из дома вышла, так до сих пор в ней хожу. Все вроде были одинаковые, все жили в Советском Союзе, а теперь вон что. Пишите запрос в архив в Москву, чтобы вам подтверждали, что у вас есть медаль — издевательство. Заявление заполняешь, они находят ошибки и возвращают. Переписывайте и в следующий раз приходите. Приходишь — опять находят ошибки, переписывай. Нужно переписывать и приносить, переписывать и приносить — и конца этому нет.
Клара Ивановна получает пенсию — 19 тысяч рублей. Большая часть ее уходит на лекарство и съем квартиры. Продукты раз в месяц привозят волонтеры.
Нине, дочке Клары Ивановны, нужно ехать в Мариуполь, чтобы попытаться подать документы на компенсацию за утраченное жилье. Но для этого нужна доверенность от бабушки.
— Ее нужно оформить у нотариуса, — объясняет Клара Ивановна, — а его выезд на дом стоит 5000 рублей и еще 2500 сама доверенность. Мы пока не поняли, где столько денег сразу взять. Сама-то я до нотариуса не дойду.
Клара Ивановна теперь ходить не может совсем.
Исти хочу
Аза Ивановна приехала в Белгород из Изюма в середине апреля прошлого года. Ей 85 лет. Уехать ей помогла дочь, тоже пожилая женщина — 60 лет. Три месяца назад они подали на получение российского гражданства, но еще не получили. А значит, пенсии для Азы Ивановны пока нет. Дочери пенсия не положена до 65. Денег у женщин нет.
— Ходила в Красный Крест тут в Белгороде, — рассказывает дочь Азы Ивановны, — нам дали два ваучера на 500 рублей. В магазине Красного Креста можно потратить. Я на этот ваучер взяла две баночки кабачковой икры, две банки тушенки, моющее средство. Это вот нам на двоих на месяц. Недавно волонтеры знакомые позвонили, сказали, что в Красном Кресте единовременную помощь выдают — 5 тысяч рублей. Я пришла, мне говорят «не положено». Потому что донор выделил только беженцам из ЛДНР, а нам, тем, кто из Харьковской области, не положено. Они говорят: «Знаете, мы не обязаны вам помогать, мы вам помогли немножко. А за этот год вы могли бы уже устроиться куда-то». Да, два пенсионера! Могли бы здесь устроиться замечательно.
У Азы Ивановны в Изюме сгорела квартира. Бабушка певуче говорит на суржике — смеси русского и украинского.
— Спалили квартиру. Мисяц у пидвали сидела на стульчику. Лягти не було де. Упаду, мене пиднимуть. Сижу, сижу, знова упаду. Стриляли сильно. Холод собачий у пидвали, ноги видмовляли [отказывали]. Я все пенсию ждала. Думала, може принесуть.
Дочка до 6 марта 2022 года приходила к Азе Ивановне готовить еду. Но 6 марта, когда переходила мост, была ранена.
— Я шла по пешеходному мосту через Донец, — вспоминает она. — И вот я иду, и тут вылетает что-то огромное и летит у меня над головой, я аж присела. Я бегу — а за мной взрыв, бегу — за мной взрыв. Я перебежала мост, упала в снег за деревьями. Лежу, а оно взрывается. Мне оторвало безымянный палец на правой руке. Что делать, никаких врачей нет. У нас в подвале была патологоанатом. Она меня перебинтовала и дала мне антибиотики. Со мной еще песик мой Бодя. Он так лаял во время обстрелов, что надорвался. Весь больной теперь.
Азу Ивановну в подвале кормили соседи. Дочка смогла к ней пробраться в следующий раз только 1 апреля.
— Я вийшла з пидвалу и вижу солдат, — рассказывает Аза Ивановна, — я пидийшла и кажу: «Ребята, я кушать хочу. Дайте исти шо-нибудь». Они дали сухпаек. Я еще прошу чи свечку, чи шо — темно в подвали, они дали мне маленькую свечечку и сухпаек: «Вот, возьмите, бабушка».
В середине апреля появилась возможность выехать. Внуки наняли перевозчика, и Аза Ивановна с дочерью выехали в Белгород. Муж внучки платит за съем квартиры в Белгороде для Азы Ивановны. Но у него не всегда есть на это деньги.
У Азы Ивановны катаракта. Она долго копила деньги на операцию. Собрала 15 тысяч гривен. Но они сгорели вместе с квартирой. В Белгороде в поликлинике в направлении на операцию ей отказали. Сказали, что торопиться некуда.
Аза Ивановна вспоминает Великую Отечественную войну. Ей было шесть лет. Она жила в селе Морозовка Харьковской области. В деревне было 400 домов.
— У нас там был большой сарай, где скот держали, — говорит она, — вот усих людей с цего села в этот сарай загнали. Сидим ми в тому сарае. Темно. Страшно. Чому мы тут? Зачем? И мы спали впритык один до одного так, как и сейчас я спала в пидвале. Немцы нас загнали в сарай для того, чтобы мы не тушили своих домов. Они нас замкнули в сарае, а сами подпалили деревню. Вся деревня горит. Потом кто-то скомандовал выходить. Вся деревня сгорела, но несколько домов осталось. Зима була, холодно. Отец мой погиб в войну. Остались я, дедушка, мама та брат. Вот мы и носили з лесу то, из чего можна сделать хату. Долго новую хату строили.
Аза Ивановна рукой, похожей на сухую ветку, играет с песиком Бодей. Собачка старается лизнуть ладонь.
Времени нет
Татьяна и Николай живут в домике железнодорожника в селе, недалеко от города Валуйки в Белгородской области. Домик стоит у самых рельсов, и, когда идет поезд, дрожат стекла и, кажется, сам домик качается от гула. Здесь они с сентября прошлого года. Внутри холодно, нет туалета и душа.
Перед домиком стоит маленький красный «запорожец». На нем Татьяна и Николай уехали из родного села Николаевка. Их дом всего в 65 километрах отсюда. Но вернуться они не могут, в их селе сильные обстрелы. На российское гражданство Татьяна и Николай подали три месяца назад. Гражданство они до сих пор не получили, а значит, нет и пенсии. Продукты, лекарства, одежду им привозят волонтеры, помогают жители села. Татьяне 64 года, Николаю 66. У обоих больные ноги. Ходят они с трудом. Татьяна после инсульта, у нее не работает правая рука. Она сидит у окна и смотрит на кусты сирени перед рельсами.
— Печка тепло плохо держит. Но как-то перезимовали, — говорит Николай. — Это домик наших знакомых. Здесь 14 лет никто не жил. Но нам деваться некуда все равно. Мы же думали, что недели две и все закончится. А оно видите, как затянулось. Для меня сначала было дико тут жить, а потом приспособились. Дом шатается, когда поезда едут, но мы привыкли.
— Сейчас мы уже немного из депрессии вышли. Ну еще бывает так, что ничего совсем не хочется — ни есть, ни готовить, ни убирать.
Мыться тут можно только в тазике. В домике иногда слышно звуки взрывов.
— Так бахнет иногда, что стекла дрожат, — продолжает Татьяна, — люди боятся. Кто может, уезжает.
Татьяна и Николай родились в Душанбе, в Таджикистане. И уехали оттуда в 1992 году, когда началась война.
— На улицах стреляли, — вспоминает Татьяна, — жгли машины, магазины. Не ходил транспорт. Врывались в дома, грабили, убивали. На улицах отбирали машины. Мы с соседями пытались патрулировать наш район. Охраняли дома. Потом стало понятно, что надо уезжать. Я как-то ходила на завод, там продавали хлеб. Пошла с сыном. Ему было 6 лет. А там военный стоял. Он передернул автомат и начал стрелять в воздух. Сын прижался ко мне. Он очень сильно испугался. Мы потом его долго не могли вылечить. Он просто начинал кричать ни с того ни с сего.
В Душанбе Татьяна и Николай оставили трехкомнатную квартиру, уехали на Украину. Там у Николая жила бабушка.
— Мы почти 30 лет все создавали заново, — рассказывает Николай, — работали в колхозе, дом строили, хозяйством обзаводились. У нас большой дом в Николаевке, огород, коровы, кролики, куры, утки. Сейчас-то хозяйства нет уже, но дом цел. Тогда, когда мы начинали все заново, мы еще были здоровы, молоды, могли работать, у нас были силы. Только три года назад у нас все наладилось окончательно. Сын рядом с нами дом построил. Внуки родились. Мы начали жить спокойно, и опять все бросать нужно.
Сын Татьяны и Николая уехал с семьей в Ханты-Мансийск. У него сложности с работой.
— У меня дома все было, — говорит Николай, — горячая, холодная вода, восемь комнат в доме. Вы думаете, нам приятно здесь жить? А там магазинов нету, пенсий нету, газа нету, света нету, погреб пустой! Куда ехать?
Николаю предлагали оформить пенсию по инвалидности. Но для этого нужно ездить в Белгород, ходить по врачам. Он не может оставить Татьяну одну. За ней нужно ухаживать. Она не может сама готовить, порезать хлеб.
— Думаю — это что же, мой отец воевал, чтобы я жила вот так? — произносит Татьяна сквозь шум проходящего поезда. — Когда все это закончится? У нас время подпирает, здоровья нет. Хотя бы немного пожить спокойно.
В Белгородской области 70 тысяч беженцев. Сколько среди них одиноких стариков — неизвестно. О бедствующих бабушках и дедушках волонтерам сообщают местные жители и другие беженцы.
— Пожилые беженцы — самая уязвимая категория, — объясняет Юлия Немчинова, руководитель фонда помощи беженцам. — Многие до сих пор не оформили документы, не получают пенсию, у многих нет трудовой книжки — сгорела, а значит, они могут претендовать только на минимальную пенсию — 10 тысяч рублей, у большинства разрушены дома, значит, им за что-то нужно снимать жилье. Мы проводили опрос среди беженцев. И все единогласно признали, что сейчас, спустя полтора года после того, как к нам начали прибывать беженцы, в помощи больше всего нуждаются старики. Сейчас у нас 50 пожилых подопечных, мы раз в месяц привозим им продуктовые наборы. Кроме того, помогаем адресно: собираем информацию о потребностях каждого. Им нужна будет помощь еще очень долго. И нам, конечно, непросто в одиночку справляться с этим.
