«Пыточные условия недопустимы, это та же высшая мера наказания»
Страшные события в Казани, где жертвами «школьного стрелка» стали более 40 человек, причем 9 из них погибли, в очередной раз оживили обсуждение вопроса о смертной казни, не применяемой в нашей стране с 1996 года. Все без исключения авторитетные службы мониторинга общественного мнения — и ВЦИОМ, и «Левада-центр» (признан иностранным агентом. — Примеч. ред.), и ФОМ — фиксируют в последние годы некоторый (3–5%) рост сторонников возврата к применению «высшей меры наказания» (или «социальной защиты», как выражались в раннесоветские времена). Всего эту идею поддерживает около половины российского населения, а с формулировкой «допустима в виде исключения за особо тяжкие преступления» склонны согласиться уже более 75%. Последовательных противников у этой меры совсем не так много…
Выход в свет книги правозащитницы, члена Совета при президенте РФ по развитию гражданского общества и правам человека Евы Меркачёвой, побывавшей в качестве журналиста во всех семи колониях, где содержатся заключенные, отбывающие пожизненное лишение свободы, в любом случае не остался бы незамеченным. Личные впечатления члена Общественной наблюдательной комиссии (ОНК) по защите прав человека в местах принудительного содержания, эксперта по колониям и следственным изоляторам, об этих мрачных местах и о десятках маньяков, наемных убийц, «бытовых» убийц, садистов и насильников особенно ценны тем, что как правозащитница Ева Меркачёва прекрасно знает предмет, а как журналистка — отлично умеет его описывать.
Немногие из тех, кто о ней пишет, избегают выражения «хрупкая женщина». На самом же деле автор «Града обреченных» — очень сильный человек.
По доброй воле постоянно ходить в тюрьму — нужна немалая сила.
По доброй воле общаться с людьми, большинству из которых трудно симпатизировать — нужна немалая сила. И говорить то, что общество не очень хочет слышать — тоже требует незаурядного присутствия духа.
— Скажите, пожалуйста, зачем вы написали эту книгу?
— У меня было несколько целей, которые я преследовала, даже когда еще не написала книгу, когда я проект себе только придумала, проект объездить все тюрьмы для пожизненного лишения свободы (а их в России семь) и рассказать о том, что там происходит, людям.
— Это был журналистский или правозащитный проект?
— Это был изначально, мне казалось, правозащитный проект, хотя когда я посещала колонии, я была там как журналист, соответственно не могла, например, принимать жалобы.
Но он родился именно как правозащитный, потому что тогда очень активно стали обсуждать, что нужно вводить смертную казнь. Мне в то время было понятно, что ее не вернут (в годы СССР она часто применялась, причем даже за экономические преступления, а не только за убийства), поскольку президент против (и за это ему большое спасибо!). Но большинство населения — порядка 70% — ратует за ее возвращение.
И они говорили про то, что если не смертная казнь, то тогда хотя бы нужно сократить расходы на их <заключенных — А.К.> существование. Почему, дескать, это мы — государство, общество — должны нести те самые расходы, которые ничем не окупаются? И речь шла о том, чтобы, например, перестать лечить осужденных к пожизненному сроку, кормить их по минимуму и так далее. Это все у меня как у правозащитника вызвало большой шок.
Конечно, никакой речи о гуманности тут бы не шло. Я прекрасно понимала, что такими способами мы не сэкономим больших бюджетных денег, и точно эти деньги — те самые, которые пойдут потом во вред обществу. Задача наша святая — дать возможность людям жить; любым людям — и тем, которые совершили ошибку, пусть самую страшную, или тем, кто намеренно творили злодеяния.
Вообще, убивая себе подобных, мы не становимся людьми как таковыми, мы опускаемся на уровень животных. Бог дал жизнь, это самое ценное, самый великий дар, он нам не принадлежит, и мы не можем никого казнить. А если мы сокращаем расходы на содержание пожизненно осужденных, то это — та же самая казнь. Если мы начинаем создавать условия пыточные для людей, и они умирают не в результате того, что их расстреляли, а в результате того, что они находились в антисанитарных условиях, голодали, — это та же самая казнь, одно и то же. Есть разные виды смертной казни, и я считаю, что плохие условия содержания таких людей — это просто другой вид «высшей меры наказания».
Я хотела показать, что, сохраняя жизнь даже самым страшным преступникам, мы сами становимся ближе к Божьим заповедям.
Мы взращиваем в человеке человека. Мы делаем общество и государство цивилизованнее.
Был еще второй, наверное, личный аспект. Как любая женщина, я боюсь маньяков, всегда их боялась. Посмотрела огромное количество фильмов про них, и мне всегда было непонятно, как такое может получиться: скажем, человек был твоим соседом по лестничной клетке и в это же время резал людей. И мне хотелось понять природу их преступлений, что произошло с этими людьми, что сделало их монстрами. Может, это был внутренний протест; может быть, они тяжело больны… Мне хотелось знать, что их толкнуло на преступление, какая сила. Когда ты знаешь, понимаешь, ты перестаешь бояться. А это важно, потому что когда ты боишься чего-то, ты не свободен.
И, наверное, третье: мне хотелось, чтобы люди перестали бояться этих тюрем. Вообще страх смерти стоит на первом месте у человека, а на втором месте — страх оказаться за решеткой. Но вот здесь самое страшное — как раз оказался в колонии для пожизненно осужденных; потому что ты вроде как прижизненно жизни фактически лишен (простите за тавтологию). Это какой-то двойной страх.
И в то же время в книге я показала — эти маньяки далеко от нас, они там, откуда не сбежать, и нам не о чем волноваться.
«Больших чудес, чем в этих колониях, я не встречала нигде»
— Какое у вас создалось ощущение: в принципе, любой человек может оказаться в колонии для осужденных пожизненно?
— Абсолютно любой.
— Вам встречались люди, которых туда привела не злая воля, а крайне несчастливое стечение обстоятельств?
— Сколько угодно. Например, есть там московский предприниматель, история преступления которого такова: к нему приехал друг, находившийся в розыске (он об этом знал или не знал — уже неважно). Друга пришли задерживать люди, одетые в штатское, и друг якобы подал дело так, что это какие-то бандиты. У этого предпринимателя было в квартире охотничье ружье, и когда те стали ломать двери, он просто выстрелил в дверь и убил одним этим выстрелом полицейского. Ему дали пожизненный срок: никто не стал разбираться, что это была его квартира, что эти люди были в штатском… Убил полицейского — за это самое строгое на сегодняшний день в России наказание. Сказать, что он умышленно это сделал, я не могу. Сказать, что не осталось надежд на его исправление — тоже не могу, потому что это действительно какое-то жуткое стечение обстоятельств.
Были истории, когда люди совершали преступления, за которые получили пожизненный срок, в состоянии жуткого алкогольного опьянения и ничего не помнили. Одна из них, которая меня потрясла, это когда житель Чукотки напился и ночью спалил свою ярангу. Сгорели жена, дети, теща и его мать. Он отрицает, что он это сделал, он считает, что он, наоборот, спасал их… Наверное, его психика для того, чтобы дать ему возможность существовать дальше, подсказала ему такой вариант.
Есть люди, которые, по их версии, совершили двойное убийство потому, что защищались, и если бы потерпевшие на них не напали, они бы его не совершили. Как было на самом деле — сказать сложно.
Есть парень, который убил четверых мужчин. Он шел со своей девушкой, и они, по его словам, пытались ее изнасиловать, а у него был при себе нож — ну да, этот человек тоже вырос «на улице» — и он всех этих четверых зарезал. И сразу за такое количество убитых получил пожизненный срок, при том, что девушка на суде давала показания, что он ее защищал, но, видимо, посчитали, что это не было самообороной. Я его спросила, что бы он стал делать, повторись такая ситуация, он сказал: «Я бы, наверное, так же поступил». Конечно, мы не знаем всех обстоятельств этого дела, но если он говорит, что, окажись он опять в той же ситуации с теми же людьми, снова их убил бы, — это означает, что он считает — у него не было выбора.
В книге я, например, описываю Тихомирова, который сделал бомбу, и она взорвалась в Москве. Он понимал, что его знакомые — националисты, но сам он туда ходил спортом заниматься; он художник, щуплый, ну и хотел выглядеть мужественнее. А у них там была секция, где они учили друг друга рукопашному бою, другим приемам и в том числе работе с взрывчаткой. Он, ни о чем не думая, сделал бомбу, она взорвалась, более десятка погибших. И для него это была страшная трагедия, он жить не хотел. Его спасла вера. К нему ходили священники, отговаривали от самоубийства, все окружающие пытались найти какие-то механизмы его возвращения к жизни, потому что он ушел в какое-то совсем пограничное состояние…
Повторюсь, он был художником; и вот ему все стали говорить: «Рисуй!» и он через какое-то время смог взять в руки кисти и краски и начать рисовать. И вот он в колонии для пожизненно осужденных сейчас пишет иконы по благословению митрополита. Он рассказал, как ему дали это благословение, как он стал писать лики святых, как они к нему «являлись». Это все вообще стало возможным благодаря тому пути очищения, который он прошел, пути осознания и принятия себя, поиска хоть чего-то, что давало бы радость ему самому и окружающим. Когда такие люди что-то подобное находят, случаются чудеса.
Больших чудес, чем в колонии для пожизненно заключенных, я не встречала нигде.
Есть еще одна история, которая меня просто потрясла. Ее рассказал киллер Михайлов. Мы с ним разговаривали, он мне каялся и говорил, как пришел к Богу. Было понятно, что это тоже не напускная штука. Он убивал. Это было в 90-е, он убивал за деньги, работал штатным киллером в банде. А когда стали задерживать членов ОПГ, сам осознал, что наделал, и решил сдаться. Он тогда пришел и поговорил — это были предварительные переговоры — со следователями прокуратуры, и они пообещали, что если он явится с повинной и все расскажет, то не получит пожизненный срок. Он рассказал в том числе и о тех убийствах, о которых они не знали. А в итоге ему дали пожизненный срок.
Михайлов, как я говорила, надеялся на конкретный срок, пусть и большой, хотел очиститься и начать жизнь заново, даже уже придумывал, как именно будет жить. Он чувствовал себя обманутым, напрочь не принимал ситуацию, ел себя поедом, а потом к нему через веру пришло это понимание, что он тогда хотел слишком легко отделаться, получить себе душевное спокойствие. Он понял, что это было испытание именно от Бога. И он это принял и стал с радостью работать, молиться, стал много читать. Он мне говорил: «Я себе задавал вопрос, что бы я хотел. Я хотел любви». Мне потом сотрудники, начальник колонии говорили, что он один из немногих, кто действительно пришел к вере.
Я написала статью, ее прочитала женщина, бывший следователь, она написала ему письмо, и они поженились. Вот это назвать иначе, чем чудом, невозможно, и я благодарна Богу за то, что чудо это произошло в том числе через меня.
«Сегодня мы разрешим смертную казнь, а завтра — убьем кого-то еще»
— Вы пишете в книге, что все-таки для большинства осужденных обращение к религии — это возможность что-то получить, выпросить, что они тратят много времени, рассылая в разные приходы и организации письма с просьбами о том, о сем…
— Так и есть на самом деле. Мы должны понимать, что жизнь их весьма скучна, однообразна и печальна. Они ищут какие-то способы, чтобы себя развлечь чем-то; ну плюс очень многих бросают близкие. Ни посылок, ни передач, ни денег на лицевой счет; то есть у них, кроме этой «пайки», которую дают по закону, нет ничего. А кто будет помогать, кто готов? Они пишут бывшим друзьям, те не откликаются, идут годы, многие же сидят по 20, по 30 лет…
Ева Меркачева
А храмы всегда откликаются, в некоторых есть даже такая практика: батюшка просит прихожан, чтобы они переписывались, раздает им адреса, такое своеобразное послушание. И многие переписываются и поддерживают их духовно, ну а заключенные часто просят прислать им что-нибудь, какие-нибудь небольшие деньги, чтобы они могли в тюремном ларьке что-то купить.
Самая непростая работа — это переписка, разговоры по душам.
— Может статься, что кто-то из ваших знакомых, услышав краткий рассказ об этой книге, скажет: «Ой, ну про эти ужасы я читать не буду!» Что бы вы сказали — почему ее стоит прочитать?
— Ее стоит прочитать для того, чтобы еще больше поверить в Бога, чтобы понять, что пути Его неисповедимы; они и вправду неисповедимы. Чтобы понять, что в любой ситуации, в которой ты сейчас оказываешься и которая тебе кажется ужасной, — она на самом деле не самое ужасное из того, что могло бы быть; и что люди даже там могут довериться Творцу и понять… Мы слишком много думаем о материальном и невнимательны к близким, невнимательны к себе, невнимательны к тому, что вокруг нас.
Был такой маньяк Бычков, людоед, он пытался внимание привлечь к себе. Никто не обращал на него внимания, он никому не был интересен — ни родным, ни соседям, ни однокурсникам… И вот он рассказывает: «Я иду, весь в крови, в руке нож, и никто не обращает внимания, никому не интересно, пришел, водки выпил, спать лег…» А если бы кто-то на том еще этапе, когда он первое убийство совершил, хотя бы спросил «Что с тобой?», может быть, следующих бы и не было. А так он не останавливался и каждый раз придумывал что-то более жуткое… Это вот как раз про то, чтобы мы по-другому относились к жизни, берегли себя.
— Как вы думаете — то, о чем мы в самом начале говорили, что значительная часть нашего населения желает, чтобы либо смертную казнь восстановили, либо перестали их лечить, кормить, — люди, прочитав вашу книгу, скорее ожесточатся еще больше или скорее задумаются, начнут сомневаться?
— Надеюсь, усомнятся, я на это рассчитывала. Я просто показала, кто эти люди, и получается, что часть из них заслуживает прощения или, по крайней мере, шанса на то, чтобы осознать содеянное.
Часть из них настолько невменяемы, что казнить их — это как убивать того, кто уже убит.
Это проявление нашего акта жестокости, который останется с нами. Это месть, которую мы сами себе не простим. Месть не делает человека сильнее и свободнее. Напротив. Они невменяемые, они больные; это проверка нас, если мы все равно хотим с ними поквитаться — это как раз про то, что мы сами далеко от Бога отходим.
Если мы говорим, что можно убить кого-то, это про то, что сегодня мы так говорим, а завтра разрешим убить кого-то и не совершавшего страшного преступления, завтра можно оправдать что-то подобное. Мы либо каждый день идем к Богу, поднимаясь шаг за шагом, постигая Его великие замыслы, либо начинаем идти вниз.
— Вспоминался Раскольников?
— Да, я разговаривала с психологами, которые там работают, и спрашивала, что толкало их подопечных на подобные преступления. Они говорили, что это гордыня, преступники не справились со своей гордыней.
— Вы очень опытный правозащитник, вы видели на своем веку множество всяких режимных учреждений, как бы вы оценили условия, в которых содержатся эти люди?
— Каждая колония отличается от другой настолько, что вы как будто попадаете в разные государства и там действуют разные законы. Это все потому, что все зависит от того, как исторически эта колония появилась, откуда.
В Вологодской области она в бывшем монастыре <Кирилло-Новозерском на озере Новом вблизи города Белозерска — А.К.>, и я бы там их и оставила, потому что там какая-то благодать есть, да и разрухи там нет. А были колонии, которые закрыли, например, «Черный беркут» закрыли, открыли «Снежинку» в Хабаровском крае. В «Черном беркуте» все настолько плохо было, что вместо туалета в камере — дырка в полу. В некоторых колониях не было горячей воды на тот момент, когда я там была, сейчас ее вроде бы провели.
Из лучших по содержанию, конечно, «Снежинка», которая построена в Хабаровском крае, мне показалось, что там вообще все очень гуманно. А, например, в «Полярной сове» — там все, в принципе, отремонтировано, все хорошо, но там само по себе все очень жестко, там край вечной мерзлоты, минус 70 и так далее. Тут много факторов: климат, размер окна; для заключенных важно все, абсолютно все…
Фото: из личного архива Евы Меркачевой
