Когда речь идет о выборе между православием и патриотизмом, то православие, безусловно, выше. А если люди в большинстве своем отнюдь не церковные, то патриотизм, наверное, лучше эгоистического равнодушия? Думаю, всякий живущий на Украине искренне верующий православный человек хоть раз задавал себе этот вопрос, а нынче он первый на повестке дня.
Ко всякому вопросу нужно дорасти, тогда и ответ созреет. Говорить о чем-то объективно может лишь тот, кто живет предметом своих размышлений, кто пришел к определённым выводам через горнило искушений и сомнений. Сегодня же очень много приходится слышать речей о Церкви от людей нецерковных. Мы доверяем СМИ больше, чем Евангелию, святых отцов воспринимаем как школьных учителей, которые за стенами храмов да умолкнут. От этого и вся путаница в головах христиан православных. Мы владеем огромными информационными ресурсами, а вот культура церковного мышления при этом отсутствует.
Мы воистину глухонемые, потому что не можем четко сформулировать для себя самих и высказать для других основы своего собственного церковного мировоззрения. Вот и получается, что о Христе, к сожалению, больше говорят политики, социологи, религиоведы, чем богословы или верующие люди. Православие трактуется в контексте любой политической доктрины свободно, с пристрастием и на свой манер. Оказывается, здесь профессионализм неуместен и искренность безосновательна.
Вспоминается один характерный именно для Украины случай. Однажды мы с однокурсниками семинаристами ехали из Киева на электричке домой на каникулы. К нам подошел один внушительных размеров мужчина с вопросом:
– А вы, случайно, не семинаристы?
– Да, – изумленно ответили мы, потому что ехали совершенно «по гражданке».
– А к какой церкви принадлежит ваша семинария?
– К Украинской Православной.
– Это к какой, киевской или московской?
– Не знаем никакой московской церкви на территории Украины. Мы прихожане той же Церкви, той же Киевской Митрополии, в которой молились деды и прадеды на нашей земле.
Вот тут-то наш собеседник и разразился «праведным гневом», негодуя о том, что мы запроданцы Москвы, разрушающие единство Украины. Вести конструктивный диалог дальше было бессмысленно. Перед нами оказалась просто жертва антироссийской пиар-кампании. Ведь все обвинения в том, что мы разжигаем межконфессиональную вражду, что мы являемся пятой колонной Москвы, конечно же, к УПЦ никакого отношения не имеют, потому что со времени провозглашения независимости Украины православные украинцы на каждой литургии молились «о украинстей державе нашей, властех и воинстве ея…» (Обычно прошение на службе в храмах УПЦ звучит так: «О богохранимей державе нашей, властех и воинстве ея…». В некоторых лишь храмах называют собственное имя этой державы — Украина. — Ред.). В такое могут поверить только те люди, которые если и попадали на литургию, то ко времени проповеди батюшки так и не удосужились достояться. И поэтому в ответ на трогательное нравоучение мы просто спросили:
– А вы, извините, кто по профессии?
– Столяр, – ответил он, а причем тут это?
– А притом, что вам, наверное, будет немного смешно, если мы сейчас с видом всё понимающего профессионала начнем объяснять конструкцию рубанка. Так давайте, вы будете профессионалом в своей профессии, а мы постараемся быть в своей. Тогда для единства народа Украины мы сделаем больше полезного, чем если будем препираться друг с другом. Если в малом мы, украинцы, оказываемся неверны, пренебрегаем обычными общечеловеческими ценностями, так кто даст нам большее – единую Церковь?
Я отнюдь не богослов, а обычный прихожанин Украинской Православной Церкви. На каждой литургии поминаю имя Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Кирилла. Сам лично от всего сердца молюсь о его здравии. Живу на Западной Украине и при этом чувствую себя вполне дома. За последние 15 лет для того чтобы сохранить свою причастность вселенскому православию и быть при этом любящим свою землю украинцем, мне пришлось много поразмышлять, помолиться, от чего-то отказаться, с чем-то примириться.
«Верный в малом и во многом верен… » (Лк 16:10). Когда человек любит свою родину, то её благосостояние, а тем более несчастья приумножают его любовь. Верность в этом малом рождает любовь к большему: к земляку, к ближнему, к Богу. Кто верен своей родине, тот жизнь готов отдать не за абстрактную идею, а за тех людей, которые независимо от национальности укоренились на моей земле, которые стали соседями и родными.
Подавляющее большинство украинцев знают и любят русских как своих, воспринимают русский язык как свой, но всё же родной больше по душе. Мы сразу переходим на русский язык, когда к нам на Западной Украине обращаются по-русски, и заковыристо на нем говорим, потому что по-украински мыслим. Почти каждый украинец традиционно владеет двумя языками, хотя русские не утруждают себя изучением украинского. Никто друг друга при этом не презирает, что в свою очередь говорит об определенном уровне культуры и о смирении со сложившейся исторической ситуацией, в которой по Промыслу Божию пребывают наши народы.
В таком положении вещей есть какой-то секрет. Может быть, он в том, что мы молимся на славянском, что этот созданный Православной Церковью язык родил наши культуры? Ведь слова по сути своей являются носителями духа, а культура всегда словесна. Вникая в национальную культуру, мы обязательно коснемся духа православной церковности. И соответственно, по мере проникновения в церковную жизнь перед человеком раскрываются смыслы культурного наследия его родного края. Архиамндрит Андроник, известный русский миссионер в Индии, не стал посвящать индусов в горячо любимую им русскую культуру, но пытался раскрыть перед ними красоту их собственной. «Благодать Божия, – писал он , – разнообразна, как сама жизнь и в то же время, как и во зле, в ней есть свое единство».Только тогда лишь возможно оценить по достоинству чужое, когда искренне любишь свое. Может быть, поэтому индусы, прихожане его храма, так полюбили прп. Серафима Саровского и «почти русского» святителя Николая.
УПЦ в Украине трактуют как носительницу русской культуры, но она такая же русская, как и украинская. В этом можно спокойно убедиться, пройдясь по украинским провинциальным городам, деревням и хуторам. Почти каждый храм увенчан рушниками и украшен не столько писаными, сколько расписными колоритными иконами. Каждый приход имеет свою «древлюю» традицию благочестия. Дивная чуткость к благодати нашего народа, выживавшего в постоянном водовороте культур, воспитывалась веками. Когда к моей бабушке в 90-х пришли «филаретовцы» покропить дом на Богоявление, она ответила очень просто: «Хотите выпить и закусить — пожалуйте, а молиться у меня будет лишь тот батюшка, который моих родителей и детей крестил». Священники-то, конечно, были разные, но для неё живым носителем Церкви всегда был батюшка. Так же просто чувствовали и мыслили Церковь мужи апостольские: «Почитайте епископа как Христа, а священника — как апостолов» (св. Поликарп Смирнский).
Любой раскол в Церкви берет свое начало в обычном бескультурье, равнодушии, невежестве и превозношении. В бытность мою в Киевской семинарии один однокашник заявил как-то: «Да как ты смеешь высокое богословие осквернять этим низким (украинским) языком?». Я на некоторое время проглотил обиду, а потом невзначай завел разговор о Блоке, Чехове и Достоевском. Каково же было мое удивление, когда ни один роман или поэма не то что этих, а хоть каких-нибудь русских классиков так и не были дочитаны им до конца. Его судьба разрешилась подобно тому, как всегда сами по себе разрешались на Украине все противоречия между разными славянскими народами в едином православии. Он влюбился в девушку из-под Львова, и мы по-быстрому помирились, усиленно изучая украинскую лирику.
Киев был извечным центром, к святыням которого сходились, вокруг которого объединялись, в котором оживлялись единой верой православные славяне. Но разошедшиеся в разные стороны народы встречались не только в церкви, но и на майданах. «На майдані коло церкви революція іде» (В. Сосюра). В жизни Украины майдан как символ борьбы, как увеличительное стекло, всегда акцентировал внимание общества на том, о чём мы начинали забывать, на том факте, что мы всё-таки разные.
Западная и Восточная Украина — это как муж и жена: живут вместе, но каждый своей отдельной жизнью, и смотрят в разные стороны – кто на восток в Россию, кто на Запад в Европу. А ссорятся, когда встречаются на Майдане. Впервые стольный град Киев сравняли с землей дети и внуки великого устроителя русской державности Ярослава Мудрого основатель Москвы Юрий Долгорукий и фундатор Владимира Андрей Боголюбский. Так постепенно происходил исторический процесс отлипания детей от отцов, созидание одних государств на пепелище других. Но, возвращаясь в свои уделы на азиатские просторы, князья несли вместе с награбленным золотом семя православия, которое обильно плодоносит по нынешний день. В этом нет ничего предосудительного: мы — дети единой Матери Церкви, родившиеся в киевской крещальной купели, каждый из которых выбирает свой исторический путь, созидает свой этнический лик.
Не знаю, прав ли я в своих выводах, но надеюсь, моя искренность покроет мои ошибки. Искренние ошибки располагают к рассуждениям, а категорические императивы без любви призывают к войне. В свое время по неофитству я отсёк от себя много близких мне людей, посещающих храмы УПЦ КП, потому что следовал логике Нафанаила: «из Назарета может ли быть что доброе?» (Ин 1,46) — из Тернополя, из Львова… Я мыслил штампами, поспешными выводами скороспелого «богословия», которые обильно черпал из «православных листовок» или идеологических совершенно чуждых Церкви братств и организаций. Спустя некоторое время просил прощения за свое жестокосердие, а теперь жду и надеюсь примирения этих людей с моей церковью.
Гордыня — всеядная и лукавая страсть: можно гордиться, что ты «не москаль», а можно и тем, что ты православный. Тут главное — не православие, а противопоставление, не стояние в истине, а противостояние. Вместо идеологических штампов так необходим некий словесный мостик, свет церковной молитвы, за тех, кого жаль, кого любишь, кто дорог тебе. Ведь раскол как на фундаменте украинского национализма, так и русского шовинизма в украинском православии своей тонкой паутинкой проходит по мелким и крупным социальным институтам, семьям, сердцам людей.
У человека, у общества, у Церкви есть свои естественные пути взросления, становления. На этот неизменный порядок внутреннего роста влияют множество внешних факторов. Церковь — это по сути своей реальное пребывание Христа среди людей. А люди всегда являются гражданами своей страны, имеют свои политические взгляды, питают надежды на какие-то эффективные реформы и таланты очередных реформаторов. У Церкви есть Евангелие, а у любого государства своя идеология. Голос Церкви кроток, смиренен и трезв, а громкие идеологические прокламации всегда рождают смысловые галлюцинации. И каждому человеку очень хочется верить, что именно его идея лучше, чище, имеет печать Божьего благословения.
Кому-то думается, что в независимом государстве должна быть независимая Церковь. Кто-то по всей Галиции и Львову ищет мифических «бандеровцев», чтобы воевать с ними за Святую Русь. Кому-то кажется, что выхода нет, радиация американской пропаганды проникла даже самым близким людям во все щели головного мозга, и ничего не остается, как окопаться в границах русского мира в своей собственной квартире, отделившись от всего остального мира Божьего стеной противопоставления.
Только вот с кем боремся за идею-то этого виртуального «русского мира», не с реальными ли соседями и родными, не с ближними ли «несмысленными» созданиями? Американцы далече отстоят от русских, а украинцы тем временем подозревают, что враги у соседа в коморе. «Велик Бог: велик человек! , – писал св. Иоанн Кронштадский, – Держи в сердце эти слова и чувствуй их». Когда же человек до смерти борется за неопределенные ценности, как за свою душу, а в сердце у него кипит ненависть к инакомыслящим, как к непосредственным «врагам», он попался на удочку лукавого. Исповедуя идеологию, он меняется по образу отца лжи. Он стремится к добру и демократии, становясь при этом нетерпимым и злым. Только вот не может проповедь Православной Церкви быть источником национальной идеологии. И не совпадают границы Православной Церкви с границами «русского мира».
«Москва – третий Рим и четвертому не бывать». Это словосочетание стало символом православной государственности в России. Их написал в своем свадебном послании к царю Василию III псковский монах Филофей. Византийская царевна София Палеолог, которая выходила замуж за русского царя, привезла с собой символ византийской симфонии – двуглавого орла. Но в этом символическом действе произошла передача от одного государства к другому не только чести быть покровителем Православной Церкви, но и болезненности византинизма.
Вот как охарактеризовал этот вирус о. Иоанн Мейендорф: «В христианской империи, и позже, во время средневековья, общество признавало, что живет, руководствуясь христианскими принципами, хотя – и в этом парадокс – ради соблюдения этих принципов вынуждено было прибегать к законному принуждению и даже насилию. Отсюда двусмысленность, утопический характер существовавшего тогда понятия «христианский мир»». Церковь — отнюдь не законсервированное в границах русской государственности православие. Церковь – это очертания Тела Христова во всей вселенной.
Господь, посылая Своих учеников на проповедь Евангелия, не заповедовал жить обособленным стадом вдали от волков, или ощетинившимся гетто внутри волчьей стаи, Он говорил: «Се посылаю вас как овец посреди волков». Он рассеял Церковь в мире как пшеницу среди плевел, растворил христиан среди людей, как закваску в тесте. Он не дал замкнуться Церкви в сакральных границах Израиля, и поэтому призвал апостола Павла. «Нет различия между иудеем и эллином, потому что один Господь у всех, богатый для всех, призывающих его» (Рим 10, 12). Автор одного из самых древних христианских трактатов «Послание к Диогнету» пишет: «Что есть в теле душа, то есть христиане в мире. Душа рассеяна по всем членам тела, а христиане – по всем городам мира… Душа любит плоть и члены её, хотя они ненавидят душу, так же и христиане любят ненавидящих их». Поэтому нам так близок тот мир, который во зле лежит и не кается. Но в том и суть благословения Христова, чтобы среди зла стоять и каяться в чужом грехе, как в своем.
Конечно же, я больше чувствую себя патриотом Церкви, чем своего народа, но Нафанаил был «истинный израильтянин, в котором нет лукавства» (Ин 1,47), и эта вот искренняя любовь к своей родине открыла ему глаза на Мессию. Человек не выбирает себе по вкусу то место, где рождается. Он призван к подвигу любви и терпения среди тех людей, с которыми ему приходится жить. Как гражданин своей страны и как христианин я не могу увидеть и понять, где же та таинственная граница, которая отделяет Церковь верных от неверующих людей, которые мне дороги, Святую Русь от «евросодома».
Здесь, на Западной Украине, я вырос на перекрестке разных культур и для меня одинаково любимы Диккенс, Джек Лондон, Чехов, Достоевский, Квитка-Основьяненко и Улас Самчук… На тернистом пути воцерковления мне было так понятно и близко мировоззрение таких европейцев как Антоний Сурожский, Иоанн Сан-Францисский, Николай Сербский, и так душевно теплы Матронушка Московская и Серафим Саровский. Это люди одной Церкви, как плоды одного дерева, потому и прекрасны, что разнообразны. «Ибо что восхитительнее, как видеть, что разделенные таким множеством стран, – пишет св. Василий Великий в одном из своих писем, – единением любви связуются в единый стройный состав членов в теле Христовом?»
Господь разрушил единство Вавилона, чтобы сохранить красоту в разнообразии. Он рассеял народы, потому что любить можно только равных, а не тех, на кого смотришь свысока, с жалостью, а на глазах бегущая строка: «Хорошо, что я родился в православной стране, а не в такой, как они, безбожники». Исходя из опыта общения с верующими церковными европейцами, могу сказать, что по глубине воцерковленности там почти каждый такой, как у нас единицы. «Не тот терпелив, у кого нет необходимого, но тот, кто, не имея недостатка в наслаждении, продолжает терпеть бедствие» (св. Василий Великий). Святой Иоанн Златоуст говорит, что Лот, оказывается, потому и спасся в Содоме, что никого не осудил. Обычные человеческие страсти нынче называются «вызовом цивилизации».
Вместо того, чтобы покрыть грех, полюбить грешащего, исцелить его своим прощением и молитвой, мы принимаем вызов и боремся с ветряными мельницами. Иоанн Кронштадский принимает в свое любящее сердце больной страстями мир: «Чувство любви к иноверцам есть обет всея моея жизни (несмотря на их ненависть к православным), – пишет он в своем дневнике, – и малодушная ненависть не коснется моего сердца даже тогда, если бы мне пришлось запечатлеть кровью это душевное расположение». Да, Ф.Достоевский сказал в своем романе «Идиот», что в Европе нет Христа, но он же и отправил Мышкина в Европу, потому что таково свойство любви: она в полноте своей проявляется там, где необходимо жертвовать, отдавать. «Мышкин – это Христос», – написал он в своем дневнике.
Я не верю в незыблемость и непогрешимость какого-либо социального строя на политической или исторической карте вселенной, я верю в безграничную святость Церкви Христовой на земле. «Всяк человек ложь», а государство состоит из грешных людей. Святость – это неотъемлемое свойство Церкви. Сей золототканый покров всегда пытаются набросить на никчемность человеческую, на самые низкие человеческие страсти. Приведу здесь очень неприглядную аналогию. Разрозненные арабские племена практически всегда жили в военном положении. Чтобы объединить их в один народ, нужно было показать общего врага и сказать, что ваша война — это война Аллаха, священная война.
Когда православные народы ищут на свою голову врагов в образе тучных американцев, которые не соблюдают пост, или европейских жидо-массонов, которые не жертвуют на храм, они идут похожим путем, и иконой Нерукотворного Спаса это не прикроешь. Непредвзятый голос истории говорит о том, что к войне стремились лишь те народы, которые внутренне разлагались и чувствовали потребность в пополнении своих жизненных сил. В контексте христианской этики войну лишь тогда можно назвать священной, когда отдаешь «душу свою за друзей своих» (Ин 15,13).
Может ли быть Русь святой, Византийская империя ойкуменой, а Римская империя священной? Когда Римские папы стали во главе Священной Римской империи, величайшие преступления крестоносцев провозгласили Священными Крестовыми походами. Когда византийские помазанные на царство императоры шли войной на соседние государства, то это зло именовалось священной войной, ибо они обладали сакральным авторитетом «непогрешимости». Шестая новелла василевса Византийской империи Юстиниана гласит: «Император послан Богом как живой закон для людей. Это распространяется на дела церковные, и кто не подчиняется этому, будь он хотя бы и верховным первосвященником, ощутит на себе гнев императора». Эта новелла была утверждена огромной ценой человеческой крови. К примеру, когда Александрийские христиане решили избрать себе патриарха по нормам церковных канонов, Юстиниан прислал политически выгодного ему Феодосия, а несогласных с ним около 3000 гайянитов истребил, как неугодных Богу.
«Противляйся власти, – пишет самодержец Российский Иоанн Грозный, – Богу противится; и еще кто Богу противится сии отступник именуются, еже убо горчайшее согрешение». Свою власть Грозный не отличает от власти Божией. Тогда самодержец свои кровавые политические акты облекал в образ борьбы за православие и вменял злодеяния свои и своих приспешников в подвиг благочестия. Но такова была тенденция того времени, весь народ себя чувствовал носителем святости, единственным преемником православия, мессией для всего мира. Москва тогда была уверена, что нигде в мире, даже в древнем Киеве православие не соблюдается, а значит, его нужно беречь от посторонних глаз как зеницу ока. «Так что последующая наша гордость, – пишет историк Русской Церкви Д. Поспеловский, – что мы, мол, единственные подлинно православные, а греческое-де православие ненадежно, так как они подписали Флорентийскую унию, изменили православию, неосновательна».
Это не просто какой-то исторический эпизод в истории РПЦ, а определенная тенденция к духовной болезни, склонность к гордыне, которая рождается из чувства собственной исключительности. «Берегитесь помысла, хвалящего вас, а других осуждающего; это также сеть вражия, завлекающая в высокоумие, и все плоды добродетели отъемлющая» (прп. Макарий Оптинский).
Государства, которые очень тщательно опекали религию, обильно благодетельствовали на храмы Божии, соответственно требовали отдачи – поддержки своей идеологии. Тогда появлялись мученики и изгнанники: Иоанн Златоуст, Максим Исповедник, митрополит Московский Филипп… Церковь прославляла их в лике святых не за заслуги перед Отечеством: «Ожидаю за слово истины пострадать, – пишет Василий Великий в своих письмах, – может быть, и больше что-нибудь, а если не так, то без сомнения быть изгнанным из Церкви и Отечества». Все они оставались верны заповедям Божиим, хотя это оказывалось невыгодным в текущей политической ситуации. Их жизнь живописует жизнь Церкви, настолько внешне зависимой от государства, и настолько внутренне свободной.
Разного пошиба благородные идеологии имели власть над христианами по причине поверхностной духовной жизни: «В церковь как не приду, так всё одно и то же поют: «Христос Воскресе», но я православный, потому что русский». Известный русский германист Л. Бровко в своей книге «Церковь и Третий рейх» писала: «Мало кто из простых немцев понимал различия между христианством и национал-социализмом, что свидетельствовало о плохом усвоении населением простых христианских принципов, – чаще всё находилось, впрочем, как это наблюдается и в настоящее время практически у всех народов, на уровне почитания внешней, обрядовой стороны церковности». Адольф Гитлер очень активно развивал идею мессианства немецкого народа, Христа считал истинным арийцем, а миссию немцев видел в том, чтобы проповедовать такого Христа всей вселенной. Одними из первых членов в «Гитлерюгенд»были христанские молодежные организации евангелистов. На молодецкой крови верующих активистов закипал огненный отвар террора, который трактовался как «духовный подвиг» наведения порядка, борьбы за возвышение немецкой богоизбранной нации. Мне кажется, пути гордыни одни и те же, и разные народы по ним ходят.
Следуя историческим аналогиям, можно предположить, что сначала мы объявляем свое государство священным, а потом пойдем крестовым походом на грешный мир с православной миссией. В политике праведен тот, кто прав, а прав, конечно же, сильнейший. Только в Евангелии прописана иная логика: «Вы знаете, что князья народов господствуют над ними, и вельможи властвуют ими. Но между вами да не будет так: а кто хочет между вами быть большим, да будет вам слугою» (Мф 20, 25-26).
Раньше перед украинцами стоял выбор: если ты поляк, значит католик, а если русский, значит православный. Нынче как-то само собой вынырнула дилемма – если ты русский, значит православный, а если украинец, то кто? Филаретовец, униат, автокефал, фашист? Благодаря присутствию некоторых религиозных деятелей на информационном поле украинской общественности эта обычная на историческом пути Украины дилемма обрела дуалистическую окраску: «Направо, в Святую Русь пойдешь – Царство Небесное обретешь. Налево, в евросодом свернешь – в ад попадешь». Дилемма всё та же, но вот границы переместились с запада на восток. И если на востоке в простых национальных идеях западных украинцев видится фашизм, то это совершенно надуманно и преувеличено в сотни раз. Раньше поляки видели в украинцах просто разбойников и нарушителей порядка в Речи Посполитой, а сегодня уже россияне возмущены естественным стремлением украинцев к самостоятельности. Такие понятийные штампы как «холоп», «хохол», «фашист» – это «сучец», а где искать «бревно», пусть каждый – и украинец, и русский – решает так, как совесть подскажет.
Когда слушаешь в церкви торжественное песнопение «Русь святая, храни веру православную», то невольно вспоминается слова псалмопевца: «Спаси, Господи; ибо не стало праведного, ибо нет верных между сынами человеческими» (Пс 11,2). Это не о язычниках плакал Давид, а об избранном святом народе Израиля. На еврейском языке слово «кадеш», что переводится на русский язык как «святой», означало границу, которая отделяла народ Израиля от остального мира. Да, мы православные, русские, мы готовы воевать за свою веру, а святы ли мы?
Печальная историческая быль православной Руси повествует о наших грехах, а не о святости. Все наши враги – это перст Божий, спасающий нас от гордыни. Нет, не татары завоевывали Русь, она была уничтожена ещё до них междоусобными войнами, они просто взяли то, что плохо лежало. Не поляки сотворили «Руину», а междоусобицы самих украинцев… Не стоит перечислять всех наших грехов, их на целую летопись хватит. Очень точно подытожил эту картину Святой Руси прот. Павел Лахотский на 18 заседании Всероссийского Поместного собора 1917-1918 годов, в то время, когда на улицах Москвы уже гремела революция: «А народ-то наш православный, верующий, больно ведь… Как этот народ очутился во многих местах среди гонителей? Верим ли мы, имеем право утверждать, что православный народ наш верит в Бога,что он не безбожный социалист, а остается преданным своей Церкви?».
Когда я слышу песнопение «Русь святая», это невольно угашает мое чувство принадлежности к великому русскому православию, ведь это даже нескромно — думать о себе так высоко. Лучше чувствовать свои грешки, и тогда возникнет чувство причастности к Спасителю. Русь святая — это точно не мы, а, кто-то, кто прячется от нас, молясь о нас Богу. «Те, которых весь мир не был достоин, скитались по пустыням и горам, по пещерам и ущельям земли» (Евр 11, 38).
Как же поступать христианину независимо от национальной принадлежности, тогда, когда его родную страну раздирают бури противостояний? «Всё, что может человек в плохих обстоятельствах, — это оставаться хорошим человеком» (Честертон). Для меня это не просто слова, а очень ценный опыт, вынесенный из стен Киевской духовной семинарии. Я учился, когда на улицах Киева бушевала оранжевая революция. Семинария, так же как и страна, поделилась на два лагеря. Выходцы из восточной Украины волком глядели на собратьев с правого берега. Ситуация накалилась настолько, что по-украински говорить стало как-то неудобно, не «православно». Я тогда подумал: «Неужели мои деды и их братья, которые пронесли сквозь ужас концлагерей и ссылок свою веру православную, были бандеровцами и раскольниками только лишь потому, что жили на Западной Украине и любили свою землю?».
Но моим внутренним терзаниям и нашим внешним противоречиям положила конец проповедь одного семинариста. Он сказал очень простые слова: «Мы — дети одной Матери Церкви, мы члены одного Тела Христова, а теперь, пребывая во Христе, мы раздираем своей ненавистью друг ко другу это Тело, мы причиняем этим реальную боль Христу». Кто-то после этой проповеди просил прощения у друзей, а кто-то так и остался при своем мнении, но то, что мир воцарился между нами, это точно.
Для христиан единственной ценностью является Христос. Его целебная Плоть и Кровь — это бесценный дар пораженному грехом человечеству. Его немыслимо разменивать на фальшь бесчисленных политических ценностей, цена которым — кровь и страдания.
Денис Таргонский