Годы, прошедшие со времени чудовищного теракта в Беслане, унесшего жизни сотен детей и взрослых, так и не смогли залечить нанесенную тогда городу страшную рану. Ощущение, что город все еще живет теми событиями, находит подтверждение в первых же разговорах с бесланцами.
Осталась боль, осталась ненависть к тем, кто это сделал, осталась обида на власть — за то, что не предотвратила, и не только за это. Остались обиды друг на друга — за то, что кто-то потерял все, а кто-то выжил…
«В Беслане очень много боли…»
«В Беслане очень много боли…», — так сказала Светлана Хуцистова, потерявшая в школе своего единственного сына. Наверное, невозможно выразить атмосферу в городе более точно и емко.
Она с болью рассказывает о погибшем сыне, о других бесланских детях — и о выживших, и о тех, кто «остался в школе». Именно так — «остался в школе». Многие бесланцы, с кем довелось пообщаться, говорили о погибших так, будто избегали слов «смерть» и «гибель».
Валентина Тетова о погибших говорит — «не вышли из зала».
Показывает книгу, где раненые и выжившие бесланские дети и их родители благодарят врачей. Со страниц смотрят обычные, вроде, дети — обычные, пока Валя не начинает рассказывать про них. Эту девочку спасли, но она осталась парализованной… У этой девочки один глаз теперь искусственный… Еще кому-то врачи достали осколок из маленького детского сердца…
«Нам дали 12 часов — если за это время Азам не начнет дышать сам, то все… Вот представьте, я сидела и на часы смотрела: час прошел — не дышит, два часа прошло, три… Он через десять часов задышал!» — Валя еле сдерживается.
Ее сын Азамат, который в тот день собирался пойти в четвертый класс, получил ожоги, осколочные ранения колена и брюшной полости, после чего мышцы живота плохо держат грудную клетку, которая из-за этого деформируется. Еще у мальчика разрыв барабанных перепонок и 50%-й слух.
«Мне сказали: мама, пройдите… Он лежит, трубки уже убрали… Я ему говорю: Азам, это я, мама, ты меня слышишь? А он говорить не может. И вдруг у него слезы так полились..», — и у самой в глазах слезы.
Они до сих пор не знают, жив ли тот мужчина, подхвативший бегущего под огнем Азамата, а потом упавший и оставшийся там лежать после того, как мальчика потащил от школы кто-то другой.
В Беслане очень много боли…
Без вины виноватые
О кошмаре пятилетней давности выжившие рассказывают по-разному. Кто-то сквозь слезы, кто-то уже не может плакать и как будто просто пересказывает сюжет фильма ужасов, кто-то даже находит силы смеяться. А некоторые до сих пор не в состоянии об этом говорить.
«Есть люди, которые не могут даже слышать смех», — говорит Светлана Хуцистова, чей 26-летний сын Азамат погиб в школе одним из первых. Женщина рассказывает сдержанно, ее аристократическое лицо как будто совсем не выражает никаких эмоций — не выражало бы, если бы не выдавали глаза.
«Я иногда слышу — там маленькие дети погибли, а ты… Но он же тоже был моим единственным сыном!», — ей больно слышать упреки, как будто ей надо горевать о сыне как-то иначе, чтобы не обидеть остальных.
Ее Азамат погиб как герой, хотя официально таковым его не признали и никакими наградами не наградили. А началось все именно с детей — услышав выстрелы и увидев через окно соседских ребятишек, он побежал за ними, чтобы завести в дом. В итоге попал в школу, которая напротив через дорогу, — его туда загнал стоявший на улице боевик. Потом заложники рассказывали его матери, как Азамат отказался развешивать взрывчатку в спортзале. А другие видели, как потом его вывели и приказали встать на колени, чтобы, наверное, унизить перед смертью. Он не подчинился, только сказал: с оружием ты герой, ты давай без оружия, один на один. Услышал в ответ: нам герои не нужны. Попытался выхватить оружие у одного, его расстрелял другой…
«Да, есть такие разговоры. Вот, мол, у них все живы остались. А одни наши родственники даже перестали с нами общаться — после того, как мать не пришла к ним на похороны, потому что раненая в больнице лежала. Как она могли придти? И отец же пришел на похороны…», — Айтегу Семихову неприятно говорить о таких вещах.
Кроме Айтега, в плен к террористам попали еще четыре человека из его семьи: мать Ольга Семихова, жена Юлия, двое детей — первоклассница Рузанна и маленький Азамат, который идет в первый класс только в этом году. Все выжили — так получилось.
«Перед взрывом я повернулся к дочке, и так получилось, что я ее собой закрыл. У меня спина была в осколках, хотя тогда ничего не чувствовал. Пополз с дочкой к провалу в стене, там под одним окном дыра была после взрыва, оттуда люди выбегали. Ползли, если честно, по… Под руками были руки, ноги, головы…», — говорит он.
Потом молодой отец спас дочку еще раз: когда перед тем, как выбежать из спортзала, осмотрелся и увидел, что боевики стреляют по бегущим со второго этажа. И не побежал — лег в зале и закрыл собой Рузанну. Прошла вечность, пока он увидел спецназовца — тогда уже можно было выходить. «Я уверен, если бы меня рядом не было, она бы не выжила…», — говорит он.
Выйти из школы удалось и матери Айтега, которая оказалась в другой части спортзала. А жену Юлю и маленького сына вместе с другими молодыми мамами и грудными детьми вывел тогда Руслан Аушев — Азама увезли на его машине. Айтега очень раздражают нелестные отзывы об Аушеве: «Он когда зашел, был от меня в двух с половиной метрах, я ему в глаза посмотрел — они были полные слез!». Когда видишь, с каким рвением осетин Айтег Семихов защищает ингуша Руслана Аушева, кажется, что у этих двух народов еще есть шанс примириться…
Обида и недоверие
Семья Семиховых живет сейчас в трехкомнатной квартире — ее подарил шведский предприниматель. Они не знают этого шведа — он прислал своих людей, чтобы те купили квартиру, но запретил им называть его имя. Потом из местных газет Семиховы узнали, что зовут его Христиан Хансен, что он книгоиздатель, что увидел фотографию Юли с Рузанной, и маленькая девочка напомнила ему его дочь…
«Квартиру иностранец купил — не власти! Много здесь несправедливости. Если бегаешь, то получишь путевки, деньги, если нет…» — Ольга Семихова, мать Айтега, не скрывает обиды на власть. Говорит, ее семье неудобно бегать и выпрашивать, поэтому довольствуются тем, что дадут.
Недовольство распределением гуманитарной и государственной помощи высказывают очень многие бесланцы — им больно видеть, что даже после Беслана многие чиновники стараются не упустить случая.
«Когда путевки дают — если хорошие путевки, то никому не говорят. А потом говорят: ну были же в Пятигорск, были же! А почему не говорили, если были? Почему в газете объявление не дали? Мы ездили по путевке — там кроме бесланских были и такие, которые никакого отношения к этому теракту не имеют! Подсуетились, побегали…», — говорит Ольга.
Недоверие к власти порождает слухи о том, что кто-то получил по несколько квартир, что много денег украли, и даже, что на складах гнили присланные детям фрукты. Правда это или нет — многие бесланцы в это верят, потому что уже сталкивались с бюрократией в Беслане, где, казалось бы, она ну совсем уж неуместна после всего, что случилось.
«Пользуются не по назначению тем, что на крови детей получил Беслан. Это большой грех», — от такого обвинения из уст прошедшей через ад пожилой женщины передергивает.
Беслан после Беслана
«А что делать? Парень вроде хороший, дочке нравится. Сваты ко мне приходили. Я согласилась», — видно, что это согласие Светлане Хуцистовой далось непросто. Дочкой она называет жену сына Альбину, оставшуюся с ней жить после его гибели. Теперь в доме Хуцистовых еще одна маленькая внучка Алина — ей уже годик, недавно научилась ходить, а еще она очень мило морщит носик, когда собирается нашкодить.
С фотографий, стоящих на пианино и вклеенных в альбом, смотрит сын Светланы Азамат. На одной карточке решительный, в надвинутой на брови вязаной шапочке — именно эта фотография висит и в спортзале школы №1. На другой — романтичный, с женой и дочкой Дианой. В его взгляде нет осуждения.
Бесланская трагедия не закончилась. Ее залечивают как могут самые активные — «Матери Беслана» и женщины из «Голоса Беслана», которые пусть конфликтуют между собой, но делают одно дело. Ее, трагедию, переживают остальные — каждый по своему.
О трагедии напоминает все — даже построенные всей страной и всем миром новенькие школы, детские площадки и парки, эти яркие пятна на фоне старого кирпично-серого Беслана. Напоминает школа №1, на которой живого места не осталось, спортзал, в который трудно решиться зайти. И кладбище на окраине Беслана — бесконечные ряды детских могилок… И этот памятник — улетающие в небо детские души…
Епископ Ставропольский и Владикавказский Феофан о Бесланской трагедии:
Так Господь судил, что 1 сентября мы производили закладку нового храма в г.Нальчике. Радость, благодатное состояние, солнце и вдруг – как грозовой удар: захвачена бандитами школа! Через 40 минут мы уже были там.
Что мы увидели? Уже тысячи горожан были недалеко от школы. Сумятица. С одной стороны те, кому надо было делать свое дело, — военные, спецслужбы, которые должны сделать все, чтобы освободить детей. Но что было делать с теми, чьи дети оказались в этой школе? И тогда принимаю решение пойти непосредственно к этим людям.
Когда увидели обезумевшие глаза матерей, отцов со скрипящими от бессильной злобы зубами, что-то близкое к клокочущей лаве, могущее принести еще большую беду, стало ясно одно – Церковь должна быть вместе, сейчас, молитвенно и с детьми, и по возможности физически с жертвами. А жертвой вообще-то оказалась вся страна.
Вначале никого и ничего не хотели слушать. Одно слово — «спасите!». Толпа готова была прорваться к школе и неизвестно, что бы произошло дальше. И здесь, очевидно, многое делало слово пастыря. На протяжении двух с лишним суток, когда примерно через каждые полтора часа выходили мы к народу, то вначале были ропот, уныние, затем после продолжительной или непродолжительной беседы люди становились и молились. Кто молился, кто не молился, но наступало какое-то умиротворение.
Но затем случилась эта страшная беда – взрывы и сотни погибших детей.
Почему я говорю о роли Церкви? После трагедии наступает период глубокой депрессии, злобы и отчаяния. Мать, отец, близкие, потерявшие нередко все и вся, самое дорогое – детей. Кто мог их утешить и восполнить их потерю? Ни чиновник со своими заверениями, что сделал все, что мог, ни даже Президент. Здесь должно быть благодатное, растворенное любовью и состраданием слово Церкви не просто через такие же слова утешения, которые все говорят, но растворенные молитвой и, возможно, даже с возложением поста. Мы сразу же по всей епархии объявили непрестанную молитву об убиенных и особенно о родных. Все боялись самой большой трагедии – всплеска ненависти на национальной основе и мести. Но Богу содействующу удалось этого избежать. И тогда я понял: это потому, что мы пошли с духовенством буквально по домам, по храмам служить и утешать, отирать слезы, молиться и вместе плакать. Присутствие Церкви своим благодатным молитвенным стоянием и физическим присутствием вместе с плачущими, умирающими и страждущими – это свидетельство, это тот самарянский долг, когда возложили раненого на осла и раны отерли, и по мере возможности и заплатили.
И вспоминается другое – похороны. Поехали мы со всем духовенством (около 20 человек), с хором семинаристов, и то, что я увидел на кладбище, навсегда разделило для меня время на то, что было до и после Беслана. Для человека, не имеющего веры, можно было представить, что хоронят саму жизнь.
Сначала я попытался идти к могилам христиан. И вдруг, может, кто-нибудь меня осудит, мне стало совершенно ясно, что горе у всех – и у православного, и у мусульманина, и у далекого от веры человека. И мы начали ходить с хором, не разбирая и не спрашивая, от могилы к могиле. Ходили больше, чем полдня. И после нам рассказывали мусульмане: нас, говорят, ничто не могло утешить, черное отчаяние, безнадежность, но когда подходили священники именно к нашей конкретной могиле, то наступала какая-то маленькая волна утешения и просвет, ибо постоянно звучали слова о том, что они мученики, что их страдальческая кончина уготовала иной путь, и о том, что будет встреча в обязательном порядке с ними в мире ином.
Почему я говорю именно об этом? Мы должны своим церковным свидетельством, особенно в минуты таких трагедий (дай Бог, чтобы они больше никогда в нашей стране не повторились) нести слово Божие не только с кафедр, в стенах школ, лицеев, гимназий, университетов, но своей конкретной деятельностью – плача с плачущими и утешая недужных, восполняя молитвой невосполнимое, свидетельствовать истину Православия. И тогда это свидетельство может стать самым лучшим примером, что Православие, учение Христа – это Путь, и Истина, и Жизнь. И в радости, и в глубокой печали. Мы всегда должны об этом помнить, тем более, что наше время, к великому сожалению, слишком жестоко, и наша разобщенность среди православных, нередко даже черствость, бывают отталкивающими. Своим примером, своим жертвенным служением мы должны нести наше православное христианское свидетельство.
